* * *
В камеру я пришел с решимостью сохранить силы и непреклонно действовать, чтобы довести до Сталина все то, что творится на следствии. Писать о произволе, о попрании законности и обмане партии, писать во что бы то ни стало, и написанное любыми путями отправлять адресату – таково было мое намерение. Но карандаш и бумага – самое запретное в тюрьме. За обнаружение – карцер. Я безгранично верил Сталину, полагая, что он находится в неведении, поэтому никакие препятствия не могли остановить меня.
Сталина я слышал и видел много раз, но в моей памяти он сохранялся таким, каким я его наблюдал в 1927 году на ХV съезде партии. Его выступления, непреклонность в борьбе за генеральную линию партии, безусловное превосходство над лидерами оппозиции, скромность, доступность и простота – произвели неотразимое впечатление. Сохранились в памяти такие подкупающие мелочи. В перерыве заседания к группе делегатов подходит Сталин и запросто включается в беседу. На нем, как это было на всех портретах того времени, закрытый китель. Казалось, это его любимый покрой. Но заметив на воротнике и рукавах потертость, я пришел к иному выводу – китель в длительной носке. Импонировали также и деревянный портсигар, табаком из которого он набивал трубку, как он отбивался от фотографов, и как просто, непосредственно держал себя. Сколько было доброжелательности, когда Сталин подошел к рядом стоявшему со мной моему другу К.В. Моисеенко. Поздоровался и в шутливом тоне стал беседовать с ним. На IV съезде РСДРП один из лидеров оппозиции Каменев назвал Моисеенко, секретаря донецких большевиков, за неотразимые реплики оратором от оппозиции, главным оратором съезда партии. Это и вспомнил Сталин. К.В. Моисеенко был репрессирован в 1937 году, когда он работал в Наркомземе УССР.
В такого Сталина и верила партия, в такого, как большинство заключенных, верил и я. Лишь с разоблачением культа личности стало ясно что Сталин изменился и не являлся таким, каким он всем представлялся и был нужен партии. От того, кто прислушивался к народу, партии, кто шагал в ногу с ее руководством, от скромности, простоты и доступности не осталось и следа. Дошло же дело до немыслимого, когда он собственноручно редактировал «краткий курс ВКП(б)» и свою биографию, в которых всемерно превозносил свои сверхъестественные качества, роль и заслуги, в угоду чему фальсифицировалась история. Но ведь это всего лишь деталь той громаднейшей работы, которую под его руководством осуществляли все виды пропаганды, кино, радио, литература, изобразительное искусство и т.п. и т.д., чтобы убедить всех нас в его исключительной гениальности, сверхчеловечности и укреплять тем самым культ личности.
Сложную историческую обстановку (капиталистическое окружение, угроза войны, война, неизбежные внутренние трудности и противоречия), которая требовала от партии и страны высокой бдительности, дисциплины и мобильности, Сталин использовал для сосредоточения в своих руках необъятной власти.
Эту же обстановку и власть он использовал по своему усмотрению, в частности, для того, чтобы всемерно развивать и укреплять культ своей личности. Думается, что Сталин, поверив в свою исключительность, не мог мириться с теми кадрами, которые творили ту историю, которую в угоду ему всячески искажали и фальсифицировали. Таким кадрам он доверять не мог и различными путями, прежде всего репрессивными, устранял их. Ежов, Берия и другие были исполнителями его планов и воли.
Нельзя считать, что значительное обновление городского и районного звена, почти поголовно – областного, республиканского и центрального (по всем направлениям и отраслям) произошло стихийно помимо Сталина. Разве случайно, что в армии от начальника училища, командира и начальника политотдела дивизии и выше мало кто уцелел? Если такую участь разделили не все партийные, советские, военные и другие кадры, то отнюдь не потому, что он этого не желал. Не под силу это было, нельзя было это сделать, не дезорганизовав работу партии, государства, не разоблачив себя. Убежден, что с таким положением Сталин мирился до поры до времени, ждал лишь подходящего момента. Такой момент наступил в пятидесятых годах. Дело шло к новому тридцать седьмому году, о чем говорят дело врачей, ленинградское и другие дела. Только смерть Сталина предотвратила массовые, всеобъемлющие репрессии. Неодолимая сила партии выражается, в частности, в том, что она оказалась в состоянии заменить выбывшие кадры новыми молодыми, ленинского типа деятелями. Конечно, это не могло не привести и привело к немалым потерям и урону в партийной и государственной деятельности, к той войне, которую нам навязали фашисты. Культу личности оказалось не под силу готовить угодные ему кадры, помешать воспитанию и выращиванию необходимых партии и государству кадров.
Во время моего пребывания в тюрьме все это было недоступно для моего понимания, равно, как и позже, пока партия не разделалась с культом личности Сталина. Адресуясь к Сталину со своими письмами-жалобами, я часто вспоминал замечание, как-то оброненное Демьяном Бедным – Сталин из тех политических деятелей, обмануть которых невозможно. Мне казалось, что «неведение», в котором пребывал Сталин – явление сугубо временное, оно вскоре будет устранено и все станет на свои места. Надо лишь этому способствовать. И я, преодолевая все трудности, опасности и препятствия раздобыл карандаш и на склеенных листках папиросной бумаги писал, а написанное через тюремные препятствия отправлял адресату. Две такие жалобы, правда, очень неказистые, дошли до назначения. Через тех же партработников, которые этапировались в район следствия, я посылал письма семье, семья их получала. Сколько всего моих жалоб дошло до адресата, сказать трудно. В них я просил одного – проверить мои жалобы, излагаемые в них факты. Однако все оказалось напрасным.