Начало германской колониальной политики

image_print

Несомненно, Бисмарк, вовлеченный под влиянием финансовой клики в колониальные споры с Англией, забыл то благоразумие и ту осторожность, которые он всегда рекомендовал. Но уже со второй половины 1885 г. конъюнктура стала ему изменять. В сентябре опасность русско-английского столкновения из-за Афганистана была ликвидирована соглашением, в немалой степени благодаря самому Бисмарку. По просьбе русского правительства, сославшегося на статью трехимператорского пакта относительно проливов, Бисмарк совместно с мобилизованными им Австрией и Италией сделал представление Порте, указывая ей на необходимость под страхом репрессий со стороны всех трех держав соблюдать предписание Берлинского трактата о закрытии проливов. Этим он сорвал английский план военных действий против России через Батум или Одессу совместно с Турцией. Это был отменно «рыцарский» акт по отношению к России, но он вместе с тем предупредил серьезное осложнение для Англии, которая в случае войны с Россией вынуждена была бы покупать за высокую цену нейтралитет Франции и Германии. Почти одновременно Англия пришла к соглашению с Турцией относительно эвакуации Египта в течение трех лет, и хотя султан по настоянию Франции впоследствии отверг его, положение на время все же смягчилось. В Судане англичане сами приостановили борьбу с целью отвоевать страну, отложив дальнейшие попытки до более благоприятной обстановки.

В то же время для самой Германии возникли необычайные затруднения. Во Франции в апреле 1885 г. пало дружественное министерство Ферри и разразился очередной пароксизм шовинизма, едва ли не самый острый из всех предшествовавших и последовавших. Это были годы реваншистской агитации ставшего вскоре военным министром генерала Буланже. Она вызвала ответный взрыв шовинизма по ту сторону Вогез и взаимное сосредоточение военных сил на границе. Рейхстаг, отказавшийся вотировать военный закон, был распущен, и объявлены новые выборы под лозунгом спасения отечества, после чего Бисмарку удалось провести новую семилетку военного бюджета и удлинение срока военной службы.  Все  эти обстоятельства, а также пограничный  инцидент с французским унтер-офицером Шнебеле, провокационно завлеченным на германскую территорию и обвиненным в шпионаже и т. д., создали к 1887 г. неминуемую, казалось, угрозу франко-германской войны. Параллельно разразился кризис и в русско-германских отношениях.

При таких обстоятельствах Бисмарку стало не до колоний и не до ссор с Англией. Напротив, теперь ему очень понадобилась дружба Англии как естественной союзницы против России и Франции. Уже в начале 1886 г., объясняя свою уступчивость в вопросе о Санта Лючия, он говорил своему доверенному лицу Бушу: «Нам сейчас нужно больше держаться англичан, — между тем как до сих пор мы стояли на стороне Франции»1.

Солсбери, который тогда стоял во главе консервативного кабинета Англии, конечно, оценил эту перемену фронта со стороны Бисмарка, и отныне колониальные споры начали терять свою остроту. Обе стороны пошли на уступки, состав разграничительных комиссий изменился, новые инструкции вменяли им в обязанность искать соглашений, и мало-помалу весь комплекс вопросов был ликвидирован мирно и к взаимному удовлетворению. Даже вновь вспыхивающие вопросы, которые в других условиях привели бы к резким столкновениям, решаются отныне полюбовно: ни та, ни другая сторона не находит их уже настолько важными, чтобы из-за них ссориться.

Так, в декабре 1888 г. в Апии, на Самоанских островах, опять возникли неурядицы: вспыхнуло туземное восстание в связи с пьяным дебошем, устроенным немецкими моряками. Оно привело к низложению короля, покровительствовавшего немцам, и возведению на престол нового, которому, по-видимому, покровительствовали американцы. Немцы высадили десант; американцы сделали то же, но, разразившийся в это время тайфун, потопивший и выбросивший на берег несколько судов, предупредил столкновение. Во всякое другое время Англия выступила бы против немцев, но в данном случае Солсбери отнесся весьма доброжелательно, изъявив даже готовность отдать немцам все Самоанские острова, с тем чтобы Англия получила соседние острова Тонго, а американцы — Гавайские острова. Американцы на это не пошли, и дело окончилось созывом в июне следующего года тройственной конференции, решившей оставить острова под «покровительством» всех трех держав. Сам Бисмарк вдруг потерял вкус к Самоа. «Я лично, — сказал он, — стою за то, чтобы каким-нибудь приличным способом уйти оттуда—Самоа никогда не будут иметь для нас сколько-нибудь осязательной ценности; но зато они могут стать поводом к тому, чтобы испортить наши отношения с Америкой, позже, быть может, с Австралией, а затем и с Англией». Если вспомнить, как он в свое время хлопотал о том, чтобы субсидировать из государственных сумм колониальную эксплоатацию этих островов, то замечание его приобретает двойную ценность.

Его сын, Герберт, который в Лондоне вел переговоры относительно Самоа, не разделял мнения своего отца по данному вопросу, но он, со своей стороны, готов был подарить англичанам… Юго-западную Африку, бывшую Ангра Пекену, эту первую германскую колонию, сокровище Людерица и Блейхредера. Джозеф Чемберлен, который/ правд», тогда не находился у власти, в частном разговоре подал Герберту мысль передать эту колонию англичанам с тем, чтобы получить за нее Гельголанд. «Мне известно, — говорил он, — что у вас там теперь большие затруднения (речь шла о восстаниях туземцев), и вся эта страна не стоит для вас ломаного гроша». Герберт Бисмарк нисколько не был обижен такой низкой  оценкой  этого  замечательного  владения,  из-за  которого в свое время едва не дошло до разрыва сношений. Он пишет отцу: «Я считаю, что сделка была бы для нас блестяща и имела бы в Германии огромный успех. Наша Юго-западная Африканская компания гнила, ленива и стоит накануне банкротства. Мы там со своим комиссаром, которому пришлось бежать к англичанам в Китовую бухту, находимся, действительно, в затруднительном положении: у нас там фактически нет ни одного человека, который был бы настоящим германским подданным, и многие были бы готовы просто бросить Ангра Пекену». Куда девался прежний колониальный пафос! Герберт официально пишет в свое министерство: «Я не придаю Южной Африке большого значения ввиду слабой германской предприимчивости в отношении заокеанских вложений. Наши соотечественники предпочитают помещать свои капиталы даже в недостаточно обеспеченные иностранные государственные бумаги, чем следовать примеру англичан, которые создали свои огромные состояния в отдаленных колониях и не останавливаются перед первоначальными высокими вложениями. Если мы оставим за собой юго-западную Африку, то вынуждены будем производить большие против нынешних расходы на полицейскую охрану и управление, причем неизвестно, последует ли торговый капитал за нашим флагом. Лишь когда, после обмена, англичане и каплендеры используют местные металлические руды, пастбища и т. д. и будут делать хорошие дела, у нас начнут говорить, что мы неправильно поступили, отдав эту колонию»2.

Эти слова являются ценным признанием того, чем являлась для немцев колониальная политика того времени и чего стоили все прежние крики и ссоры с англичанами из-за тех или иных кусков африканской земли. Особенно верно и важно было заключительное замечание: в дальнейшем немцы неизменно проявляли аппетит к той или иной колонии, пока она находилась у других, и не раз отказывались брать ее, а часто даже не хотели думать о ней, когда им ее предлагали или она лежала «бесхозяйной». В данном случае до сделки не дошло, и она осуществилась лишь через год, в 1890 г., уже при преемнике Бисмарка, ген. Каприви, когда англичане получили за Гельголанд ряд других колоний, которыми немцы так же мало дорожили, как Самоа и юго-западной Африкой. Таким образом, восстановилась «дружба» с Англией. «Пребывание Солсбери у власти,— писал Герберт Бисмарк3,— для нас во сто раз важнее, чем вся Восточная Африка», а Бисмарк-отец, обращаясь к рейхстагу, выражал ту же мысль в еще более общей и категорической форме: «Я рассматриваю Англию как старую традиционную союзницу, с которой у нас нет никаких спорных вопросов. Термин «союзница» не надо понимать в дипломатическом смысле, ибо у нас нет с ней никаких договоров; но я хочу сохранить также и в колониальных вопросах тот контакт с Англией, который у нас с ней был по крайней мере, в течение полутораста лет»4.

Примечания:

  1. Буш.  Tagebuchblatter, т.  II, стр.  204. [↩]
  2. «GP», VI,   952. [↩]
  3. Там же, № 818, прим. [↩]
  4. Там же, № 945, прим. [↩]

Превращение грозного льва в воркующую голубку объясняется просто: без содействия Англии не так легко было выпутаться из положения, которое создалось для Германии в 1887 и ближайших годах от одновременной вспышки резких антигерманских настроений на востоке и на западе. Эта вспышка легко могла привести к войне на два фронта— с Россией и Францией. На этом колониальная деятельность Бисмарка кончилась. В марте 1890 г. новый кайзер Вильгельм И, тяготившийся независимым поведением «железного канцлера», уволил его в отставку. Его преемник, ген. Каприви, отличавшийся большей «лояльностью», решил покончить со всей путаницей договоров и перестраховок, ставивших Германию в двусмысленное положение как в отношении Австрии, так и Англии, и заодно ликвидировать остатки колониальных недоразумений с последней. Он отказался возобновить перестраховочный договор, срок которого истекал в 1890 г., избавившись таким образом от гарантийных обязательств в пользу России на Балканах против Австрии и в проливах против Англии.

В том же году он договорился с английским правительством об уступке Германии Гельголанда в обмен за отказ Германии в пользу Англии от прав на Биту и соседние пункты, в частности на побережье Сомали, и за передачу ей протектората над Занзибаром. В отношении колоний Каприви в записке в рейхстаг объявлял «период поднятия германского флага в бесхозяйственных заокеанских территориях и заключения договоров с туземными вождями и князьками» законченным, для того чтобы можно было переварить приобретенное. Он исчислял этот период пищеварения в полстолетия; но последующие события показали, что немцы этого срока не выдержали. Уже во второй половине девяностых годов XIX века германский империализм выступил на путь решительной борьбы за колонии, за передел мира.