Кукрыниксы на Нюрнбергском процессе

image_print

Аннотация. В статье рассказывается о коллективе талантливых авторов: художников, поэтов, прозаиков, пришедших в творческое объединение, которое получило название «Окна ТАСС». Художественный плакат «Окон» Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. и, в частности, карикатурные «заметки» с заседаний Международного трибунала над фашистскими преступниками в Нюрнберге нашли многочисленных поклонников и ценителей.

Summary. The article describes the team of talented authors: artists, painters, poets, prosaists, who came to the creative association, which was called ‘TASS Windows’. ‘Windows’ posters of the Great Patriotic War of 1941-1945 and in particular caricature notes from the meetings of the International Tribunal over Nazi criminals at Nuremberg found many fans and connoisseurs.

КОЛЕСНИКОВА Лариса Ефимовна — старший научный сотрудник Государственного музея В.В. Маяковского, литературовед, Заслуженный работник культуры РФ

(Москва. E-mail: poesiya@rambler.ru).

 

Кукрыниксы на Нюрнбергском процессе

 

На протяжении многих лет мне посчастливилось общаться и дружить с одним из Кукрыниксов — Н.А. Соколовым. До сих пор благодарна судьбе за этот подарок. Наше знакомство произошло в конце 1970-х годов. Этот период пришёлся на время интенсивной работы над книгой об истории знаменитых «Окон ТАСС». В один из дней встретилась с Кукрыниксами в их мастерской, чтобы расспросить художников о том, как они работали над плакатами, об обстановке того времени и, конечно же, ознакомиться с архивом. Так началась моя многолетняя дружба с Н.А. Соколовым.

В наших частых беседах Николай Александрович рассказывал о себе и своих друзьях, Кукрыниксах. Порой в его воспоминаниях всплывали очень важные свидетельства, дополнявшие уже известные факты, а иногда просто очень откровенные сцены о страшных годах репрессий и, конечно же, Великой Отечественной войне.

Меня особенно взволновала судьба П.Н. Крылова, о котором Николай Александрович всегда вспоминал с добротой. Так, в один из дней, когда Н.А. Соколов рассказывал мне об участии Кукрыниксов в работе советского представительства на Нюрнбергском процессе, он невольно вспомнил о предшествовавших событиях, негативно отразившихся на характере П.Н. Крылова.

«Это было перед войной, в период репрессий. Коснулось это и нас, — рассказывал Н.А. Соколов. — Однажды, в один из дней, исчез Порфирий Никитич Крылов. Его не было очень долго, и мы стали волноваться. Но он всё-таки появился — совершенно подавленный и бледный. Оказалось, его вызывали на Лубянку. Там ему в ультимативной форме предложили доносить на всех художников: о чём разговоры, кто как настроен, у кого какие взгляды… В том числе речь шла не только обо всех наших знакомых, но и конкретно о нас.

Мы жили тогда в одной коммунальной квартире. Когда Крылов отказался доносить, ему пригрозили. С тех пор у него начался панический страх. Ему всё время казалось, что за ним следят. Мы жили в бельэтаже. Порфирий Никитич часто брал бинокль, чуть раздвигал шторы в мастерской и смотрел в противоположную сторону улицы. Если там останавливался прохожий, ему казалось, что это следят за ним. Отчаяние и страх были настолько сильными, что в течение девяти месяцев он не выходил из мастерской. Он потерял интерес к работе, замкнулся в себе. Когда мы приносили наброски карикатур и спрашивали его мнение, он пассивно говорил: “Делайте, что хотите, я согласен, подпишу”.

Через много лет у него обнаружили рак, и мы думаем, что эти события тоже как-то повлияли на ход его болезни. Даже тогда, когда мы были на Нюрнбергском процессе, Порфирий Никитич никогда не выходил на улицу один. Когда нам надо было идти на очередное заседание, мы выходили вместе, и он обязательно шёл не с краю, а в середине.

Мы все трое во время Великой Отечественной войны были в звании майоров. Перед поездкой в Нюрнберг нам позвонили, — продолжил Н.А. Соколов. — Я услышал в трубке незнакомый голос: “Вы поедете в Германию. Вам на месте придётся решать какие-то вопросы, а вы в звании майоров. С вами не очень-то будут считаться. Сейчас к вам приедут с документами”. Каково же было наше удивление, когда нам принесли новые шинели с погонами полковников и документы с внеочередным званием. Так мы стали полковниками. Сохранилась фотография, где мы в Берлине в новых полковничьих формах».

(Фото № 1)

Перелёт из Москвы в Нюрнберг был тяжёлым. Кукрыниксы были в составе делегации, представлявшей Советский Союз на Нюрнбергском процессе. Кроме них, в эту группу входили писатели Вс. Иванов, Л. Леонов, К. Федин, Ю. Яновский, поэт С. Кирсанов, журналист Ю. Корольков, режиссёр Р. Кармен, художник Б. Ефимов, оператор П. Трояновский, писатель Б. Полевой и др.

Как рассказывал Н.А. Соколов, что-то случилось с самолётом, и все затаив дыхание с ужасом переживали эту ситуацию. Каждый переживал по-своему: кто-то плакал, кто-то был на грани истерики, и когда решили, что это конец, вдруг кто-то громко сказал: «Вы представляете, какие шикарные будут некрологи? Борис Ефимов, Всеволод Вишневский, Михаил Ромм, Кукрыниксы…». Даже на грани смерти люди не теряли чувства юмора. К счастью, самолёт удалось благополучно посадить.

Нюрнбергский процесс над главными нацистскими преступниками проходил с 20 ноября 1945 года по 1 октября 1946 года в Международном военном трибунале. К ответственности были привлечены высшие военные и государственные деятели фашистской Германии: Г. Геринг, В. Кейтель, Э. Кальтенбруннер, А. Шпеер, Г. Крупп и др. 12 человек были приговорены к смертной казни, 7 человек к длительным срокам заключения.

Приехав в Нюрнберг, Кукрыниксы познакомились с комендантом здания суда, американским офицером, который, увидев в «Правде» карикатуры художников (на фашистских преступников), попросил Кукрыниксов подарить ему одну из газет с их автографом. На карикатуре был изображён предстоявший Новый год, каким он будет для подсудимых. Вверху были крупно нарисованы четыре цифры: 1946, причём последняя, шестёрка, изображала петлю. Название карикатуры было коротким: «Последняя цифра».

(Фото № 2)

«В знак благодарности комендант, нарушив строгие правила процесса, разрешил каждому из нас поочерёдно присутствовать на заседаниях суда не на местах журналистов, а значительно ближе к скамье подсудимых — то есть напротив неё, около стола военного трибунала, за которым сидели эксперты четырёх держав, — рассказывал Н.А. Соколов. — Комендант предупредил нас, чтобы мы ни в коем случае не рисовали или делали это незаметно, потому что разрешил это только нам, советским художникам, потому что ему нравятся наши карикатуры, и никому другому он этого не позволит.

Рисовать было очень трудно, приходилось делать вид, что записываешь, а на самом деле — фиксировать увиденное в набросках. В перерыве заседания, когда суд удалился, а подсудимые продолжали оставаться на своих местах, я, выходя из зала в коридор, приблизился к Герингу, сидевшему первым у барьера, и на несколько секунд остановился, глядя прямо в глаза. Геринг сразу узнал меня. Мы смотрели друг на друга.

Бессильную злобу и ненависть прочитал я в мутно-серых, расширившихся глазах Геринга, впившихся в меня. Голова его при этом вздрагивала, а поджатые губы стали ещё более лягушачьими. Я представил себе, что он мог думать и чувствовать в эти секунды, увидев меня. Одного из трёх ненавистных ему людей, так и не повешенных им. Его глаза вылезали из орбит, а кулаки сжимались в неистовой злобе.

Во время процесса Геринг всячески старался помешать нам рисовать, закрыв своё лицо руками. Он даже договорился с охранявшим его конвоиром, чтобы тот стоял не сбоку от него, а впереди, скрывая его от нас.

Какое-то смешанное чувство презрения и гадливости вызвала у меня эта встреча. Я вспомнил, как в дни войны сыпались бомбы на головы миллионов мирных советских жителей, женщин и детей, как эти бомбы разрушали наши города. Вспомнился кинокадр, где толстый Геринг в огромной фуражке, наряженный в расшитый золотом мундир, смотрит, улыбаясь, на осиротевшего аиста в одной из разрушенных наших деревень. Победоносно показывает на него своим золочёным жезлом главного маршала авиации фашистского рейха. От этого облика ничего не осталось передо мной. Согнувшись, сидела обрюзгшая развалина с розовыми пятнами на жабьем лице. Серо-голубой обшарпанный мундир давно забыл украшавшие его многочисленные золочёные ордена и железные кресты. В мае, будучи в Берлине, мы видели кучи этих крестов, напоминавших большие черные муравейники, по ним ходили наши бойцы в рейхсканцелярии Гитлера.

Выйдя в коридор, где шумно разговаривали на разных языках иностранные журналисты, я увидел своих и облегчённо вздохнул. Я помню до сих пор две фотографии. На одной из них запечатлён Куприянов, сидящий у судейского стола напротив подсудимых, на другой фотографии — я.

(Фото № 3)

Суд длился много месяцев. Несколько преступников были приговорены Международным военным трибуналом к смертной казни через повешение, и среди них был Геринг. Говорят, что перед казнью кто-то передал ему ампулу с ядом, и он покончил с собой. Тем не менее труп его все равно был повешен.

Когда редактор “Правды” получил фотографии всех казнённых с петлёй на шее, то, показывая их нам, сказал: “Все четыре союзные державы антигитлеровской коалиции получили эти фотографии как официальные документы. Они могут, если захотят, напечатать эти снимки у себя в газетах. Что касается нас, то мы не собираемся публиковать их. Возьмите эти фотографии себе. Ведь вы трое всю войну рисовали карикатуры. Редакция “Правды” считает, что и эти материалы тоже должны быть у вас в архиве”»1.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1 Соколов Н.А. Наброски по памяти. М.: Искусство, 1984. С. 92.