Аннотация. В статье рассматриваются ход набега крымских татар на рязанские земли в августе 1542 года и последовавшее затем сражение на Куликовом поле. Затронуты вопросы происхождения и исторической достоверности приписки «Царственной книги», а также писем крымских мурз князю С.Ф. Бельскому.
Summary. The paper looks at the raid of Crimea Tartars against the lands of Ryazan in August 1542 and the subsequent Battle of Kulikovo Field. It touches upon the issues of origin and historical authenticity of the Tsar Book addenda and also letters by Crimea Murzas to Prince S.F. Belsky.
ВОЕННАЯ ЛЕТОПИСЬ ОТЕЧЕСТВА
БЕЛОВ Никита Васильевич — магистрант Института истории Санкт-Петербургского государственного университета
(Санкт-Петербург. Е-mail: belovnikita1997@yandex.ru).
ТАТАРСКИЙ НАБЕГ НА РЯЗАНСКУЮ ЗЕМЛЮ И СРАЖЕНИЕ НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ В АВГУСТЕ 1542 ГОДА
Исследователи достаточно подробно изучили историю русско-крымского военного противостояния второй половины XVI века, ознаменованной ожесточённой борьбой двух выдающихся правителей — царя Ивана IV Грозного и хана Девлета I Гирея1. К сожалению, взаимоотношения России и Крыма времён малолетства великого князя Ивана Васильевича (эпохи «боярского правления») менее освещены в исторической литературе. Несмотря на то, что вопросам организации обороны русско-крымской границы («украйны») посвящены монографии В.В. Каргалова, А.Б. Кузнецова и В.П. Загоровского2, история отдельных военных кампаний 20—40-х годов XVI века по сей день недостаточно изучена3.
Одна из таких кампаний — отражение набега крымских татар на Рязанскую землю в августе 1542 года. До сих пор нет исследования, посвящённого именно этому эпизоду Русско-крымской войны. Данные события упоминались, как правило, вскользь, практически без анализа4. Единственная известная нам краткая статья о набеге, помещённая в энциклопедии «Куликово поле», по-сути представляет собой пересказ официальной летописи середины XVI века5.
Цель настоящей статьи — попытаться восстановить рассматриваемые события, опираясь на немногочисленные источники, главным образом официального происхождения (памятники московского придворного летописания и разрядные книги XVI—XVII вв.).
Ещё в конце июля 1541 года крымский хан Сахиб-Гирей с многочисленным войском подступил к Оке в районе Коломны. К несчастью для него русскому военному командованию, прекрасно информированному о путях движения татарских полчищ, в кратчайшие сроки удалось организовать превосходную оборону окских «перелазов». К месту предполагавшегося прорыва были стянуты значительные военные силы, подвезён артиллерийский «наряд». Попытки крымцев с боем форсировать Оку окончились неудачей. Наконец, 31 июля, заслышав о подходе подкреплений из «украинных» городов, хан принял решение повернуть назад в Степь. Орда отступала с крайней поспешностью: по сообщению официального летописца, татары уходили налегке, «пометав» обоз и артиллерийские орудия; сам Сахиб-Гирей «побеже с великим страхованием, не можааше и на конь седети, и повезоша его в телеге»6.
Результаты этого похода, несомненно, произвели неизгладимое впечатление на правящие круги Крымского ханства. Хан Сахиб вплоть до своей смерти (1551) более не предпринимал попыток крупномасштабного наступления на московские рубежи. В течение 10 лет крымцы ограничивались лишь организацией отдельных грабительских набегов на русскую «украйну»7.
Поражение крымского хана в значительной степени улучшило внешнеполитическое положение России. Осенью 1541 года бывшие союзники Крыма — ногайские мирзы — выразили желание быть в «крепкой дружбе» с Иваном IV8. В июне 1542-го мирные переговоры с Москвой инициировало правительство Казанского юрта9. Несколько дней спустя был окончательно оформлен союз Москвы и враждебного Крыму Астраханского ханства10.
В то же время внутриполитическая обстановка при дворе малолетнего Ивана IV оставляла желать лучшего. Военный переворот, совершённый князьями Шуйскими в столице Российского государства в ночь на 2 января 1542 года, временно дестабилизировал действия правящих кругов страны. Князя И.Ф. Бельского, бывшего, по замечанию В.П. Загоровского, «инициатором российской государственной разведки на Поле», сослали на Белоозеро, а затем убили11.
Несмотря на политические пертурбации, оборону южных рубежей страны осуществляли с прежней эффективностью. В марте 1542 года «украинные» воеводы отразили набег крымского «царевича» Имин-Гирея, вторгшегося «со многими людьми» на северские «места», в район городов Путивля, Стародуба и Новгорода-Северского. В качестве военного «трофея» в Москву доставили 20 пленных татар12. Неудача мартовской экспедиции побудила крымцев попытать счастья на другом участке московской «украйны». Очередной татарский набег должен был состояться в августе того же года13.
Едва отогнав Имин-Гирея, «государевы большие воеводы» начали подготовку к новым возможным боестолкновениям с крымскими татарами. Два месяца спустя, в июне 1542 года на окском берегу под началом князя Д.Ф. Бельского была развёрнута многочисленная армия на пять полков. Основные силы русских войск сосредоточились близ Коломны и Серпухова. Вспомогательный пятиполковый корпус князя И.А. Катыря Ростовского встал на боевую службу у Калуги. В случае возникновения военной опасности люди князя Ростовского должны были немедленно «сходитца» с коломенским войском и действовать против неприятеля совместными силами14. Последнее обстоятельство свидетельствует, что в весенне-летние месяцы 1542 года московское правительство ожидало нападения татар именно на калужском, юго-западном, направлении.
Ожидания военного командования не оправдались: крымцы решили нанести удар по юго-восточному сегменту «украйны» — в самое сердце рязанских земель. 16 августа 1542 года крымская кавалерия приблизилась к границам Рязанщины. В отличие от предыдущего набега во главе татарского воинства стояли не «царевич», а несколько мурз и огланов — представителей феодальной знати Крымского ханства: «Ишьмахмет-мырза да Саталкул-улан да Сюлеш-мырза да Битяк-мырза Адрахманов и иные многие мырзы»15.
Местом основного удара крымских войск стали окрестности расположенной в 50 км к западу от Рязани крепости Зарайск, или, как тогда говорили, «Николы Заразского». По сообщению «Летописца начала царства» — официальной хроники московского двора, зарайские воеводы князья П.Д. Пронский и Ю.И. Деев выдвинулись из хорошо укреплённого города, вступили в схватку с передовыми отрядами татар и «языки у них поимали». Не ожидавшие столь мощного удара крымцы «от того дрогнули да и пошли из великово князя украин вон», попутно буквально на бегу разоряя рязанские «места»16.
Автор «Летописца…» назвал главными и единственными победителями татар князей Пронского и Деева. И действительно, если верить летописному рассказу, составленному, видимо, на основе хранившейся в архиве Разрядного приказа победной реляции названных воевод, именно их решительные действия вынудили неприятеля не только отступить от Зарайска, но и покинуть пределы Российского государства.
Первый из упомянутых воевод, князь Пётр Данилович Пронский, до августа 1542 года в разрядах не упоминался; очевидно, это было его первое боевое назначение. Приданный ему «в товарищи» князь Юрий Иванович Деев к означенному времени имел в своём «послужном списке» два назначения (в сентябре 1538 г. и в августе 1541 г.), однако непосредственного участия в вооружённых столкновениях вплоть до августа 1542 года, по-видимому, не принимал17. Разрядные источники позволяют предположить, что именно Деев стал подлинным творцом победы под Зарайском. Пронский же после 1542 года привлекался на ответственные боевые посты довольно редко. Скорее всего, он не обладал выдающимися полководческими способностями и в последующие годы сделал карьеру по большей части на административном поприще18. Деев, напротив, начал получать назначения в действующую армию (в основном в походы против казанских татар) и его дважды ставили в Передовой полк — воинскую группировку, игравшую важнейшую роль в боевых действиях против конных татарских ратей19. Следовательно, в боях под Зарайском князь Деев показал себя хорошим тактиком, способным к быстрому принятию решений и умелому маневрированию лёгкими конными соединениями.
Победа, одержанная князьями Пронским и Деевым в окрестностях Зарайска, ещё не означала полного разгрома противника. Устрашённые и «потрёпанные» татарские отряды, отступая к югу рязанских земель, продолжали «воевать» попадавшиеся на их пути сёла и деревни.
В погоню за беглецами устремились «государевы большие воеводы». «Летописец…» обеих редакций не содержит указаний на то, кто именно осуществлял преследование татар: согласно тексту это были некие «воеводы великого князя»20. Идентификацией безымянных воевод озаботились лишь на исходе правления Ивана Грозного. В конце 1560—1570-х годов в царском скриптории началась работа над созданием «Лицевого летописного свода» (грандиозный памятник русского летописания). В состав его финальных томов вошёл, с небольшими изменениями, и «Летописец…». Статью о набеге 1542 года поместили в последний том свода — «Царственную книгу». Изначально эта статья не претерпела серьёзных изменений, однако впоследствии анонимный редактор «Царственной книги» (Иван IV, как считают многие исследователи) решил привнести в текст новые сведения21. В соответствии с припиской редактора вслед за крымскими всадниками отправились «многия» князья-воеводы «изо многих мест»: из Рязани — С.И. Микулинский Пунков, из Зарайска — П.Д. Пронский, из Тулы – наместник П.А. Булгаков Куракин, «с Сенкина перевозу» (брод через р. Оку близ Серпухова) — М.В. Глинский, из Одоева — М.И. и А.И. Воротынские, из Серпухова — Ю.И. Темкин Ростовский, «и иные многие воеводы»22. Большинство названных в приписке лиц летом 1542 года действительно находились на пограничной службе23. Это свидетельствует о документальной точности сведений, отражённых в приписке. Главным источником последней, вероятнее всего, послужил какой-то хранившийся в Царском архиве документ разрядного происхождения — воеводский сеунч-донесение либо местническая память (справка о воеводских назначениях прежних лет).
Отступая по рязанским землям, крымские татары оказались в западне. С северо-запада их настигали конные отряды детей боярских из Зарайска и отстоявших чуть далее — примерно на один дневной переход24 — Серпухова и Сенькиного «перевоза». По мере продвижения татар к югу с запада их начали теснить всадники из Тулы и Одоева. Покинув пределы Рязанщины, крымцы устремились строго на юг — к верховьям притоков Дона и Оки, там, где начиналась проторённая дорога в Степь, позднее получившая название «Муравский шлях»25. Здесь, неподалёку от места знаменитой Куликовской битвы 1380 года, татары намеревались переправиться через Дон и окончательно оторваться от своих преследователей.
По сообщению официальной летописи, передовые отряды русской конной рати настигли татарские разъезды на Куликовом поле: «И многих татаръских сторожей великово князя сторожи побили, а иных переимали, а иные утекли»26. Сумевшие спасти свои жизни татарские дозорные немедленно оповестили предводителей крымского воинства о приближавшейся опасности: «И весть татаром от тех утеклецов учинилася, и крымские татарове пошли борзо»27. Очевидно, что основные силы крымцев находились в непосредственной близости от Куликова поля. Узнав о разгроме тыловых аванпостов, они ускорились и смогли уйти от погони. Как и в 1380-м, русские воеводы дошли до р. Красивой Мечи, расположенной в 50 км к югу от поля, однако татар «не сошли»28, «и оттоле воротилися и пришли к великому князю все, Бог дал, здорово»29.
Точно локализовать сражение 1542 года на Куликовом поле едва ли возможно. По замечанию историка В.А. Кучкина, в XVI веке «в понятие Куликова поля включалось пространство между истоками Упы, Снежеди, Исты, Соловы и Плавы — рек бассейна Оки, а также, вероятно, исток Мечи. Это — громадная территория водораздела бассейнов Дона и Оки»30. Между тем упоминание в летописном известии рек Дона и Красивой Мечи вкупе с возможным маршрутом отступления крымских мурз позволяет предположить, что бой русских и татарских «сторожей» произошёл в непосредственной близости от места сражения князя Дмитрия Ивановича с темником Мамаем 8 сентября 1380 года.
Победа, одержанная над противником благодаря скоординированности действий приграничных гарнизонов, была полной. Успешные действия князей Пронского и Деева под Зарайском 16 августа приостановили дальнейшее продвижение татар и разорение центра Рязанской земли. Сремительное преследование неприятеля, организованное совместными усилиями «украинных» воевод, воспрепятствовало крымцам нанести сколь-нибудь существенный урон южным районам края: татары оказались лишены возможности «распустить войну» и собрать какое бы то ни было значительное число пленных, высоко ценившихся на невольничьих рынках Крыма. Фактическое уничтожение неприятельских «сторожей» на Куликовом поле привело к безусловному провалу татарской экспедиции. Вынужденные уходить от русских войск со всей поспешностью, «борзо», крымцы едва ли смогли увезти с собой большой объём награбленного, особенно — захваченный полон.
В этой связи вызывают удивление высказывания известного исследователя русско-крымских отношений В.В. Каргалова и современного военного историка В.А. Волкова о том, что, несмотря на энергичное преследование, государевым воеводам не удалось отбить захваченных крымцами пленных31. На мой взгляд, летописные источники не дают оснований для подобного заключения, скорее напротив — со всей очевидностью говорят о полном успехе боевой операции.
В пользу предположения о неудачных действиях русских воевод в оборонительную кампанию августа 1542 года, как может показаться, косвенно свидетельствуют письма крымских мурз к бежавшему в Литву русскому аристократу князю С.Ф. Бельскому. При публикации в составе второго тома «Актов Западной России» (1848) эти письма были датированы началом 1542 года32. Советский исследователь И.И. Смирнов справедливо усомнился в подобной датировке, отнеся время их создания ко второй половине 1540-го33. Уже в наши дни М.М. Кром предпринял новую попытку передатировки указанных писем. По его мнению, они были написаны осенью 1542 года, вскоре после завершения августовского набега крымских татар на русские земли34.
В числе прочего адресанты князя Бельского упоминали о некоем походе на Рязанскую землю, совершённом по приказу крымского хана Сахиб-Гирея: «Ибраим-башу господарь наш царь… посылал землю Московского воевати, и дал у моц его двадцать тысяч людей; и он с тыми людми землю Резанскую до самого Кошеря звоевал, и со всими пожитками и людми, которые при нём были, в целости назад приехал»35. В этом описании М.М. Кром усмотрел события августовского набега 1542 года36.
Не вдаваясь в дискуссию о времени написания самих писем крымских мурз, отмечу, что процитированный выше фрагмент слабо увязывается с картиной боевых действий, представленной в русских источниках. Так, в крымском письме главой военной экспедиции назван некий Ибрагим-паша, в то время как в русской летописи его имя среди предводителей набега не значится. Более того, имеющееся в письме сообщение о том, что крымские всадники дошли чуть ли не до самой Каширы, едва ли соответствует действительности: русские источники об этом умалчивают, в то же время сообщая, что крымцы начали отступление сразу после поражения под стенами Зарайска. Изложенная в письме версия может быть правдоподобна лишь в единственном случае: если татарское войско, войдя в пределы России, разделилось на два отряда, один из которых отправился к Зарайску, второй — к Кашире. Но о существовании «каширской» армии вторжения источники тоже ничего не сообщают.
В чём же причины указанных противоречий? Во-первых, в письме может говориться о каком-то другом набеге крымских татар на Рязанщину (например, в сентябре 1539 г., когда татары прорвались к Оке восточнее Каширы и захватили большой полон37); но тогда следует вести речь об очередной передатировке крымской корреспонденции князя Бельского. Во-вторых, события похода августа 1542 года могли быть в значительной степени искажены авторами писем, старавшимися подать информацию о состоянии дел в России в выгодном для их адресата свете. Последнее предположение подтверждается обилием содержащихся в письмах других недостоверных сведений о политической борьбе в Москве, якобы полученных крымцами от некоего «доброго человека», захваченного в плен во время набега на русские земли (о смерти малолетнего Ивана IV, об освобождении из заключения князя И.Ф. Бельского и др.)38.
Таким образом, в настоящее время мы не можем использовать сведения крымских писем при изучении татарского набега 1542 года. Адресованные князю Семёну Бельскому письма крымских вельмож, представляющие несомненную ценность для исследователя политической и военной истории периода боярского правления, ещё требуют детального исследования.
Августовские события 1542 года существенно не повлияли на дальнейший ход русско-крымских военных столкновений. В декабре 1543-го крымские татары вновь совершили опустошительный набег на русскую «украйну». И в последующие годы отдельные татарские мурзы пытались нападать на приграничные российские земли39.
Память о набеге 1542 года сохранилась не только в русском летописании. В ходе масштабного археологического исследования Куликова поля во второй половине XX — начале XXI века наряду с находками, относящимися ко времени Донского побоища 1380 года, сотрудники Государственного исторического музея обнаружили предметы вооружения XVI—XVII вв.40 В силу своего географического положения Куликово поле неоднократно становилось ареной русско-татарского противостояния. Однако из всех сражений, возможно, произошедших на его территории в XVI столетии, именно столкновение 1542 года остаётся сегодня единственным зафиксированным в летописном источнике и, исходя из его сведений, весьма значительным по числу участников (по меньшей мере несколько десятков конных воинов с обеих сторон).
На это событие необходимо обратить пристальное внимание при дальнейшем изучении и атрибуции драгоценных реликвий, обнаруженных археологами при исследовании Куликова поля и его окрестностей. Не следует забывать о кампании 1542 года и историкам, разрабатывающим сюжеты, связанные с русско-крымскими отношениями XVI века, биографиями военных деятелей Российского государства и приписками «Лицевого летописного свода».
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См., например: Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М., 2003; Виноградов А.В. Русско-крымские отношения. 50-е — вторая половина 70-х гг. XVI века. М., 2007; Пенской В.В. Иван Грозный и Девлет-Гирей. М., 2012.
2 Каргалов В.В. На степной границе. Оборона «крымской украины» Русского государства в первой половине XVI столетия. М., 1974; Кузнецов А.Б. Дипломатическая борьба России за безопасность южных границ (первая половина XVI в.). Минск, 1986; Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства в XVI веке. Воронеж, 1991.
3 Исключение могут составить лишь большие ханские походы 1521 и 1541 гг., степень исследования которых находится на современном научном уровне.
4 См., например: Каргалов В.В. Указ. соч. С. 102; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 84, 85; Кузнецов А.Б. Указ. соч. С. 117; он же. Русско-крымские отношения в конце 30-х — первой половине 40-х гг. XVI в. // Вестник Мордовского университета. 2004. № 1—2. С. 39; Волков В.А. Основные проблемы военной истории Русского государства конца XV — первой половины XVII вв. Дис. … д-ра ист. наук. Т. 1. М., 2005. С. 202, 203; Володихин Д.М. Воеводы Ивана Грозного. М., 2009. С. 134, 135, 162; он же. Отважный «кунктатор»: Князь Михаил Воротынский на степных рубежах России // Родина. 2011. № 4. С. 76; Богданов А.П. Опальные воеводы грозного царя. М., 2018. С. 105.
5 Куликово поле: большая иллюстрированная энциклопедия / Под общ. ред. В.П. Гриценко. Тула, 2007. С. 319.
6 Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 29. М., 1965. С. 41; Т. 8. СПб., 1859. С. 300.
7 О походе 1541 года и его влиянии на русско-крымские отношения см., например: Пенской В.В. «Царь крымьскый пришел ко берегу Окы-рекы с великою похвалою и с множьством въинъства своего…». Стояние на Оке в 1541 году // Воен.-истор. журнал. 2011. № 12. С. 41—47; Володихин Д.М. «Царёв приход» на Оку 1541 года // История военного дела: исследования и источники. 2016. Специальный выпуск V. Стояние на реке Угре 1480—2015. Ч. II. С. 482—494.
8 ПСРЛ. Т. 29. С. 41. Подробнее см.: Моисеев М.В. Взаимоотношения России с Ногайской Ордой в годы регентства Елены Глинской и боярского правления (1534—1541 гг.) // Средневековые тюрко-татарские государства. Вып. 7. Казань, 2015. С. 95.
9 ПСРЛ. Т. 29. С. 43. Подробнее см.: Бахтин А.Г. Русское государство и Казанское ханство: межгосударственные отношения в XV—XVI веках. Дис. … д-ра ист. наук. М., 2001. С. 299; Аксанов А.В. Русские летописи и дипломатические документы о московско-крымско-казанских отношениях в конце XV — первой половине XVI века // Золотоордынское обозрение. 2016. Т. 4. № 4. С. 797, 798.
10 ПСРЛ. Т. 29. С. 43. Подробнее см.: Зайцев И.В. Астраханское ханство. 2-е изд. М., 2006. С. 131, 132.
11 ПСРЛ. Т. 29. С. 42; Кром М.М. «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30—40-х годов XVI века. М., 2010. С. 275—282; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 84.
12 ПСРЛ. Т. 29. С. 42, 43; Т. 13. Ч. 1. СПб., 1904. С. 142; Ч. 2. СПб., 1906. С. 440; Т. 20. Ч. 2. СПб., 1914. С. 460.
13 В.В. Каргалов со ссылкой на приведённую М.Н. Тихомировым выдержку из неопубликованного летописного сочинения XVII в. ошибочно полагал, что в июле 1542 г. крымские татары вместе с государевым изменником князем С.Ф. Бельским совершили набег на южную границу Руси (Каргалов В.В. Указ. соч. С. 102; Тихомиров М.Н. Краткие заметки о летописных произведениях в рукописных собраниях Москвы. М., 1962. № 135. С. 137). Однако в июле того года С.Ф. Бельский находился в Литве. Представленная же Тихомировым летописная выдержка, несомненно, относится к событиям большого ханского похода лета 1541 г., в котором С.Ф. Бельский принимал непосредственное участие (См.: Кром М.М. Судьба авантюриста: князь Семён Фёдорович Бельский // Очерки феодальной России. Вып. 4. М., 2000. С. 113; Зайцев И.В. Между Москвой и Стамбулом. Джучидские государства, Москва и Османская империя (начало XV — первая половина XVI вв.). М., 2004. С. 145).
14 Разрядная книга (РК) 1475—1598 гг. М., 1966. С. 103; 1475—1605 гг. Т. 1. Ч. 2. М., 1977. С. 302, 303.
15 ПСРЛ. Т. 13. Ч. 1. С. 143; Т. 29. С. 43. По крайней мере один из перечисленных мурз — Сулеш-мурза — являлся одним из давних руководителей промосковской «партии» при крымском дворе; под именем «Ишьмахмет-мурзы» мог скрываться другой доброхот московских государей — Мухаммед-ишан. Их участие в набеге 1542 г. требует дополнительного объяснения (о связях вышеуказанных мурз с Москвой см.: Шмидт С.О. К характеристике русско-крымских отношений второй четверти XVI в. // Международные связи России до XVIII в. М., 1961. С. 364—378).
16 ПСРЛ. Т. 29. С. 43, 44; Т. 13. Ч. 1. С. 143; Ч. 2. С. 441, 442; Т. 20. Ч. 2. С. 461.
17 РК 1475—1598 гг. С. 94, 102. См. также: Сергеев А.В. Княжеская аристократия Московского государства во второй половине XVI — начале XVII века: князья Ростовские и Ярославские. Дис. … канд. ист. наук. СПб., 2014. С. 91.
18 Пик карьеры князя Петра пришёлся на время существования опричнины и Двора, куда он был зачислен вместе со своим братом Семёном Даниловичем (о князьях Пронских в опричнине см., например: Володихин Д.М. Не за совесть, а за страх: воеводы князя Владимира Андреевича Старицкого на опричной службе // Историческое обозрение. Вып. 11. М., 2010. С. 14, 15).
19 В ноябре 1542 г. он — 2-й воевода в Плёсе, в июне 1543 г. — 2-й воевода полка Правой руки во Владимире, в войске «от казанские украины», в сентябре 1543 г. — 1-й воевода Передового полка из Галича в походе к Казани (поход отменён), в январе 1544 г. — 2-й воевода в Галиче, в феврале 1547 г. — 2-й воевода Передового полка из Нижнего Новгорода в походе на казанские «места», в январе 1550 г. — есаул свиты Ивана IV в походе на Казань (РК 1475—1598 гг. С. 104—107, 110; 1475—1605 гг. Т. 1. Ч. 2. С. 304, 305, 310, 314, 330, 379).
20 ПСРЛ. Т. 29. С. 44. То же в позднейших памятниках, содержащих текст «Летописца начала царства»: списке Оболенского Никоновской летописи (там же. Т. 13. Ч. 1. С. 143), Своде 1560 года (там же. Т. 20. Ч. 2. С. 461).
21 О формально-фактологической правке текста «Лицевого свода» царём Иваном Грозным см.: Шмидт С.О. К изучению Лицевого летописного свода // Древнерусское искусство: Рукописная книга. Сборник 3. М., 1983. С. 208.
22 ПСРЛ. Т. 13. Ч. 2. С. 442. Факсимильное воспроизведение приписки см.: Лицевой летописный свод XVI века. Русская летописная история. Кн. 20. 1541—1551 гг. М., 2014. С. 219. См. также позднейшую копию текста свода в Александро-Невской летописи (ПСРЛ. Т. 29. С. 143).
23 Князь С.И. Микулинский Пунков — 1-й воевода Передового полка в Коломне в июне 1542 г. (РК 1475—1605 гг. Т. 1. Ч. 2. С. 302); князь П.А. Булгаков Куракин — наместник Тулы в июле 1541 г. (там же. С. 297); князь М.В. Глинский — 2-й воевода «на Сенкине» в июне 1542 г. (там же. С. 303); князь Ю.И. Темкин Ростовский — 1-й воевода Большого полка в Алексине весной 1542 г. (там же. С. 301). Князья М.И. и А.И. Воротынские в разрядах 1542 г. не упоминаются, их ближайшая совместная служба в Одоеве относится к осени 1538 г. (там же. С. 279). В то же время их нахождение в Одоеве летом 1542 г. весьма возможно: тогда Воротынские являлись держателями полусуверенного Одоевско-Перемышльского княжества (см.: Беликов В.Ю., Колычёва Е.И. Документы о землевладении князей Воротынских во второй половине XVI — начале XVII вв. // Архив русской истории. Вып. 2. М., 1992. С. 93, 94). Данные о службе Воротынских в Одоеве в 1542 г. могли быть почерпнуты царём Иваном из документации Царского архива при подготовке к местническому суду князей М.И. Воротынского и В.Ю. Голицына летом—осенью 1573 г.
24 О скорости передвижения мобильных конных отрядов см.: Пенской В.В. Иван Грозный и Девлет-Гирей. С. 22, 23.
25 См.: Азбелев С.Н. География сражения на Куликовом поле // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2013. № 3 (53). С. 15, 17.
26 ПСРЛ. Т. 29. С. 44; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 84, 85.
27 ПСРЛ. Т. 29. С. 44.
28 Там же. О преследовании татар до Мечи в 1380 г. см.: ПСРЛ. Т. 43. М., 2004. С. 135.
29 ПСРЛ. Т. 29. С. 44.
30 Кучкин В.А. Победа на Куликовом поле // Вопросы истории. 1980. № 8. С. 17.
31 Каргалов В.В. Указ. соч. С. 102; Волков В.А. Указ. соч. С. 202, 203.
32 Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией (АЗР). Т. 2. СПб., 1848. № 218. С. 382.
33 Смирнов И.И. Очерки политической истории Русского государства 30—50-х годов XVI века. М.; Л., 1958. С. 83.
34 Кром М.М. «Вдовствующее царство»… С. 260, 261, 280, 281. См. также: Зайцев И.В. Между Москвой и Стамбулом. С. 145.
35 АЗР. Т. 2. № 218/I. С. 383.
36 Кром М.М. «Вдовствующее царство»… С. 261.
37 ПСРЛ. Т. 13. Ч. 1. С. 130.
38 АЗР. Т. 2. № 218/I—II. С. 383. Эти и другие сведения из писем крымских мурз подробно проанализированы М.М. Кромом (Кром М.М. «Вдовствующее царство»… С. 281, 282).
39 См., например: Загоровский В.П. Указ. соч. С. 85.
40 О находках XVI в. и их возможной связи с кампанией 1542 г. см.: Кирпичников А.Н. Куликовская битва. Л., 1980. С. 84. Примеч. 10; Шкурко А.И. Вопросы музеефикации памятников Куликовской битвы // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины (материалы юбилейной научной конференции). М., 1983. С. 229; Куликово поле: Большая иллюстрированная энциклопедия. С. 319; Реликвии Донского побоища: Находки на Куликовом поле / Сост. О.В. Двуреченский. М., 2008. С. 62; Наумова Т. «Уважая оружии сии…» // Родина. 2010. № 8. С. 16—19; Двуреченский О.В. Холодное оружие Московского государства XV—XVII веков. Тула, 2013. С. 219; Азбелев С.Н. Куликовская битва по летописным данным // Исторический формат. 2016. № 1. С. 83.