Аннотация. С использованием ранее не публиковавшихся японских архивных и других материалов проанализированы оценки Красной армии японской разведкой в 1923—1939 гг., их влияние на решения руководства Японии о целесообразности нападения на Советский Союз и разработку планов японским генштабом. Оценки островной империей Красной армии эволюционировали от её недооценки до признания превосходства над японскими вооружёнными силами. Результатом исследования стал вывод: сведения и выводы японской разведки о Красной армии и её дальневосточной группировке оказывали значительное влияние на планы военно-политического руководства Японии в отношении нашей страны, были одним из факторов, удержавших его от полномасштабной агрессии против СССР.
Summary. The paper falls back on previously unpublished Japanese archival and other materials to analyze the assessment of the Red Army by the Japanese intelligence service in 1923—1939, its impact on the decision of Japan’s leaders as to the expediency of attacking the Soviet Union and making plans by the Japanese General Staff. The estimates of the Red Army by the insular empire evolved from underrating to acknowledgement of its superiority over the Japanese armed forces. The research suggests that the information and conclusions of the Japanese intelligence about the Red Army and its Far Eastern grouping had a significant effect on the plans of Japan’s military-political leadership with regard to this country, being one of the factors that kept it from a full-blown aggression against the U.S.S.R.
ИСТОРИЯ ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ
ЗОРИХИН Александр Геннадьевич — кандидат исторических наук (г. Комсомольск-на-Амуре. E-
ЯПОНСКИЕ ОЦЕНКИ КРАСНОЙ АРМИИ В 1923—1939 гг.
Советско-японские отношения во второй четверти XX века носили противоречивый характер, обусловленный притязаниями Токио на господство в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР), с одной стороны, и ростом влияния СССР на Китай — с другой. При внешней доброжелательности оба государства внимательно наблюдали за военным потенциалом друг друга, не исключая, что им придётся сойтись на поле боя.
Сбором информации о Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА) в Японской империи занималось 2-е (разведывательное) управление генерального штаба (ГШ)1. Основу его разведорганов по СССР составляли легальные резидентуры под прикрытием военных атташатов при японских дипмиссиях в Австрии, Афганистане, Венгрии, Германии, Иране, Испании, Латвии, Польше, Румынии, Советском Союзе, Турции, Финляндии, Швеции, консульств Японии и с 1932 года марионеточного Маньчжоу-го в Одессе, Новосибирске, Чите, Благовещенске, Хабаровске, Владивостоке, Александровске-Сахалинском, а также сеть японских военных миссий Квантунской, Корейской и Северной армий в приграничных районах Маньчжурии, Кореи и на Южном Сахалине. С 1933 года заметную роль в сборе информации о советском военном потенциале, особенно на Дальнем Востоке, в Забайкалье и Монгольской Народной Республике (МНР), играли органы радиоразведки Квантунской армии, которые перехватывали открытый и шифрованный радиообмен войск Особой Краснознамённой Дальневосточной армии (ОКДВА) и с 1935 года Забайкальского военного округа, частично читая его при помощи польских специалистов. Разведывательное сотрудничество Японии и Польши против СССР велось с 1919 года на уровне начальников генштабов.
В 1930—1939 гг. японская разведка также изучала РККА силами офицеров императорской армии, прикомандированных к советским воинским частям и совершенствовавших знание русского языка при военном атташате в СССР. По неполным подсчётам, порядка 40 японских военнослужащих прошли стажировки в стрелковых, танковых, артиллерийских, кавалерийских, авиационных полках Белорусского, Киевского, Ленинградского, Московского и Харьковского военных округов. Их отчёты наряду с данными из публикаций советской печати, а также полученными сотрудниками военного атташата на встречах с представителями советских наркоматов, результатами наблюдений за военными объектами и манёврами, агентурными сведениями и информацией важнейших партнёров военной разведки Японии в работе против СССР — разведок Финляндии, Эстонии, Польши (с 1919 г.) и Германии (с 1920 г.) составляли основу докладов 2-го управления военно-политическому руководству страны.
Основными задачами японской военной разведки на советском направлении были сбор и оценка информации о внутренней и внешней политике СССР, намерениях советского руководства в отношении Японии, Китая и Монголии, военном строительстве, численности, оперативном, мобилизационном планировании и составе Красной армии (особенно группировок войск за Байкалом), изучение советских вооружения и военной техники. Собранная информация использовалась при разработке и корректировке ежегодно обновлявшихся оперативных и мобилизационных планов генштаба Японии, а также программ модернизации национальных вооружённых сил.
Изучением Красной армии японское разведуправление занималось с момента её создания. После разрыва дипломатических отношений в начале Гражданской войны и в ходе иностранной военной интервенции в России с участием Японии органы её военной разведки внимательно наблюдали за советским военным строительством, оценивая возможности использования советским руководством Красной армии для решения задач внешней политики на Дальнем Востоке, в Монголии и Китае.
Вопреки опасениям руководства Японии относительно намерений Москвы «обольшевичить» сопредельные страны Дальнего Востока в начале 1922 года главный резидент генштаба по РСФСР майор Т. Обата проинформировал Токио из Берлина об отсутствии у советского правительства таких намерений и его курсе на установление широких контактов с ведущими странами. На фоне невыгодных для Японии итогов международной Вашингтонской конференции 1921—1922 гг., зафиксировавшей сложившееся после Первой мировой войны соотношение сил на Дальнем Востоке в пользу США и их флота, императорское правительство приняло 23 июня 1922 года решение о выводе своих войск из советского Приморья и начале переговоров с Москвой о восстановлении дипломатических отношений.
В феврале 1923 года император одобрил пересмотренный «Курс национальной обороны империи», в котором главной задачей Японии была определена подготовка к войне с США. Советский Союз также был назван в числе вероятных противников, но авторы «Курса…» полагали, что следует установить с ним добрососедские отношения, сохраняя паритет в области обороны. В связи с этими установками военная разведка империи внимательно наблюдала за ходом советской военной реформы 1924—1925 гг., стремясь определить основные тенденции развития Красной армии, уровень её боеспособности. В соответствии с поступавшими сведениями японский генштаб корректировал планы возможной войны против СССР.
В выпущенном в конце 1924 года военным министерством Японии справочнике «Сухопутные войска империи и ведущих стран мира» был отражён начатый с 1923 года перевод ряда советских стрелковых дивизий на территориальный принцип комплектования. По данным японской разведки, к концу 1924 года территориальными в Красной армии были 27 (в действительности 28) из 58 стрелковых дивизий штатной численностью каждая — 1469 человек постоянного и 2667 человек переменного состава. Мобилизационные возможности СССР оценивались в 3 млн человек, но отмечалось, что развёртывание войск в начале возможной войны лимитировала нехватка вооружения и боеприпасов2.
21 марта 1925 года доклад японского разведуправления «Нынешнее положение дел в иностранных государствах» подвёл промежуточные итоги советской военной реформы. По японским оценкам, численность РККА сократилась с 600 до 562 тыс. человек за счёт тыловых и вспомогательных частей, а количество территориальных стрелковых дивизий в 1924 году выросло с 21 до 27, шли плановый переход РККА на организацию мирного времени и её оснащение современными образцами вооружения, особенно боевой авиацией. Японская разведка отметила дислокацию на Дальнем Востоке и в Забайкалье трёх стрелковых дивизий, двух отдельных кавбригад, четырёх авиаэскадрилий и трёх бронепоездов в составе 18-го и 19-го стрелковых корпусов3.
В целом японская разведка не увидела угрозы интересам империи на Дальнем Востоке с советской стороны, т.к. при подписании 20 января 1925 года в Пекине Конвенции об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией Москва признала правопреемственность в соблюдении условий Портсмутского мирного договора 1905 года и гарантировала Японии добычу угля и нефти на советском Северном Сахалине4.
Приняв за основу выводы разведки о советских возможностях развёртывания соединений в угрожаемый период, генштаб Японии скорректировал планы на случай войны с СССР. По мобилизационному плану 1926 года из 32 пехотных дивизий, разворачивавшихся на базе существовавших 17, для боевых действий в Приморье выделялись 3, в Северной Маньчжурии — 10. При необходимости их усиливали 5 пехотных дивизий Квантунской армии из Южной Маньчжурии, но переброску императорских войск в Северную Маньчжурию затрудняла слаборазвитая сеть железных дорог. Против них Красная армия по оценкам ГШ Японии, могла выставить 10 стрелковых дивизий5.
В целом до 1929 года руководство Японии не рассматривало Красную армию как силу, способную на равных противостоять императорской. Однако с учётом опыта неудачной «сибирской экспедиции» Японии на советский Дальний Восток в 1918—1922 гг. и активной поддержки Москвой революционного движения в Китае японский генштаб до 1932 года при разработке оперативных планов исходил из сценария, по которому Красная армия вторгалась в Северную Маньчжурию, Япония перебрасывала из метрополии и Кореи на помощь дислоцированным в Южной Маньчжурии пехотной дивизии и отдельному охранному отряду Квантунской армии 5 пехотных дивизий, сосредотачивала этот кулак у Чанчуня, выдвигала его через Харбин к Цицикару и давала там решающее сражение с нанесением вспомогательного удара по югу Уссурийского края, после чего переносила боевые действия в Забайкалье6.
Советское же руководство было убеждено, что «на Дальнем Востоке недвусмысленные притязания на советские территории и естественные богатства (рыбные промыслы, лес, нефть, уголь) обнаруживает японский империализм, выступающий как один из активных врагов СССР и союзник Англии в её противосоветских комбинациях в Азии»7, но до 1932 года не наращивало численность войск в АТР.
В связи с обострением международной обстановки летом 1928 года советское правительство рассмотрело и в июле 1929 года утвердило программу модернизации Красной армии в рамках реализации первого пятилетнего плана (1928—1932 гг.), предполагавшую по численности РККА «не уступать нашим вероятным противникам на главнейшем театре войны; по технике — быть сильнее противника по двум или трём решающим видам вооружения, а именно — по воздушному флоту, артиллерии и танкам». Акцент делался на техническом перевооружении армии современными типами артиллерии (батальонными, зенитными орудиями, дальнобойными пушками, гаубицами, мортирами), крупнокалиберными пулемётами, химическими средствами борьбы, танками и бронемашинами, а также на преодоление отставания в области авиамоторостроения. Планировалось довести мобилизационные возможности Красной армии к весне 1933 года до 3 млн человек, 4500—5500 танков и 3501 самолёта8. В январе 1931 года эти показатели были скорректированы в сторону достижения численного превосходства над вероятными противниками9.
Хотя японская разведка не сумела своевременно вскрыть решение Кремля о модернизации Красной армии, 1929 год стал переломным в её оценке советских Вооружённых сил. Наблюдая за действиями советских войск в ходе конфликта на Китайско-Восточной железной дороге в 1929 году, возглавлявший военную миссию в Маньчжоули (китайском населённом пункте у границы с СССР) в 1927—1930 гг. капитан Т. Кавамата пришёл к выводу: РККА превратилась в силу, сопоставимую с японской армией. Его особенно впечатлили высокая эффективность ударов бомбардировочной авиации по узлам связи и казармам китайцев, способность советской пехоты преодолеть 200 км за 4 дня при дневной температуре минус 20 градусов, высокий уровень тактического мастерства старшего командного состава10. В результате японские разведорганы всех уровней с 1930 года получили задачи активно отслеживать мероприятия советского правительства по реализации первого пятилетнего плана, оценивать военную мощь СССР с точки зрения возможной войны с ним за Китай, изучать вероятные театры военных действий в Маньчжурии, Корее, Приморье и Забайкалье.
В мае 1931 года японское разведуправление подготовило «Обзор организации и вооружения Красной армии с точки зрения её сопоставления с японской армией», в котором констатировало переход Красной армии на новую организационно-штатную структуру, насыщение её войск танковой и авиационной техникой, появление у СССР средств ведения химической войны. По данным военной разведки, в РККА были созданы 4 механизированные бригады, 3 отдельных танковых полка, отдельные танковые батальоны и роты, в кавалерийских корпусах появились подразделения бронеавтомобилей. Японские вооружённые силы уступали советским в организации и численности не только танковых, но и химических войск. В японской армии, по мнению составителей доклада, подготовка к химической войне находилась на низком уровне.
Не ускользнула от внимания японской военной разведки и диспропорция насыщенности сухопутных войск двух стран пулемётами и артиллерией. По сравнению со стрелковой дивизией Красной армии в японской пехотной дивизии было в 3,5 раза меньше тяжёлых пулемётов и в 1,3 раза орудий.
Касаясь ВВС, эксперты отметили: «Производственные мощности советской авиационной промышленности позволили ей выпустить в 1929 году около 600 самолётов, и сегодня нужно признать значительный рост авиационного парка… Советская авиационная промышленность… наладила выпуск современной, конкурентоспособной авиатехники и авиационных двигателей». По мнению японцев, наглядным подтверждением усиления советских ВВС стал двукратный рост числа авиаэскадрилий в 1927—1931 гг. — с 85 до 170. Они сделали вывод: «Цель проводимой с 1923 года реорганизации и перевооружения Красной армии — доведение её до уровня сильнейших армий мира, и она практически реализована»11.
Основные тенденции советского военного строительства японцы подметили верно. Численность танкового парка Красной армии выросла с 79 в 1928 году до 814 в 1931-м, боевых самолётов — с 1348 до 2278, были сформированы отдельная механизированная бригада (в 1930 г.), 3 отдельных танковых полка (в 1924, 1929 гг.), механизированные полки кавалерийских дивизий и танкетные батальоны стрелковых дивизий (в 1931 г.). Производство авиадвигателей за первую пятилетку по сравнению с 1928 годом выросло в 6 раз12.
В целом японский генштаб в 1925—1931 гг. располагал обширными сведениями о советском военном потенциале. Его 2-е управление установило дислокацию практически всех соединений Красной армии и численность её самолётного парка, но завышало количество бронетанковой техники. Это объяснялось тем, что, как докладывал в 1933 году руководству страны начальник Разведуправления РККА Я.К. Берзин, дислокация стрелковых частей и конницы до 1932 года была несекретной и официально доводилась до иностранных военных представителей в СССР13. Кроме того, большой объём сведений японская разведка черпала из советской печати. В то же время советские органы госбезопасности, снабжая японцев дезинформацией, искажали часть данных, поступавших в Токио.
Приоритетной задачей Японии на рубеже 1920—1930-х годов стало установление контроля над богатой ресурсами Северной Маньчжурией, где, по мнению Токио, целенаправленно расширял влияние Советский Союз. Несмотря на разногласия в руководстве Японии относительно необходимости захвата этого региона, 18 сентября 1931 года Квантунская армия организовала провокацию на Южно-Маньчжурской железной дороге и затем оккупировала весь северо-восток Китая. В ходе планирования провокации штаб армии пришёл к выводу, что СССР не вмешается в предстоявший конфликт14.
Ответным шагом Москвы после начала этой агрессии стало наращивание в оборонительных целях группировки войск за Байкалом переброской их с запада. В январе—апреле 1932 года количество стрелковых дивизий ОКДВА увеличилось с 6 до 10, две кавбригады были развёрнуты в дивизии с включением в их состав механизированных дивизионов, общая численность армии выросла с 39 тыс. до 113 тыс. человек, количество бронетанковой техники — с 40 до 27615.
Зарубежный разведаппарат генштаба Японии и Квантунской армии своевременно выявил усиление ОКДВА. В генштабовском «Бюллетене по СССР» от 18 апреля 1932 года советская группировка войск за Байкалом оценивалась в 8—11 стрелковых дивизий и 8—10 кавалерийских полков. «Увеличивается комплектование авиационных отрядов… Число танков достигает от 150 до 200 штук, но имеется план ещё большего увеличения их», — отметили авторы бюллетеня16.
Выявленное военной разведкой усиление советской группировки в приграничной с Маньчжурией полосе заставило японское правительство созвать в августе 1932 года расширенное совещание, посвящённое обсуждению обстановки и корректировке курса империи в отношении СССР17. Известный своим милитаристским настроем военный министр генерал-лейтенант С. Араки, используя тезис об «угрозе с севера», настойчиво призывал руководство страны готовиться к войне с Советским Союзом, но премьер и военно-морской министр 27 августа 1932 года убедили правительство проводить политику «умиротворения СССР» и избегать военного столкновения с ним18.
Решение кабинета министров опиралось на материалы разведки, в которых красной нитью проходила мысль о стремлении нейтрально настроенного по отношению к Токио советского руководства избежать открытого столкновения на дальневосточных границах19. К тому же соотношение сил на Дальнем Востоке складывалось явно не в пользу Токио. В сентябре 1932 года шести пехотным дивизиям Квантунской и Корейской армий, по японским оценкам, противостояли восемь стрелковых дивизий ОКДВА за Байкалом (в действительности 11), 50 танкам — 250 (в действительности 733), 100 боевым самолётам — 200 (в действительности 267)20.
Избранный японским правительством курс в октябре 1933 года подтвердил совет пяти министров — специально созданный кризисный орган в составе премьера, министров финансов, иностранных дел, военного и военно-морского. Араки вновь настаивал на силовом давлении на Советский Союз для устранения потенциальной угрозы Японии со стороны группировки его войск на Дальнем Востоке, а военно-морской министр высказался за сохранение дружеских отношений с СССР в условиях нараставшего мирового экономического кризиса и предложил средствами дипломатии подталкивать Москву к переориентации её внешней политики с Китая на Ближний Восток. Позицию флота полностью разделял МИД, считавший нормальные отношения с Советским Союзом залогом успешного решения проблем концессионной эксплуатации нефтяных и угольных месторождений советского Северного Сахалина, предоставления нашей страной японцам рыболовных концессий на Дальнем Востоке и снижения военной напряжённости на советско-маньчжурской границе21.
Агрессивный настрой армейских кругов объяснялся не только независимостью их решений и нагнетавшейся Араки истерией по поводу «советской угрозы», но и тем, что, располагая сведениями о росте советской группировки войск на границе с Маньчжурией, армейское командование было лишено документальных данных о намерениях СССР, исходило из предположения о возможном советском вторжении в Маньчжоу-го. Хотя в 1933 году 2-е управление ГШ вновь подтвердило, что военные приготовления Москвы на Дальнем Востоке носят оборонительный характер, но всё же сделало вывод: по окончании второй пятилетки (1933—1937 гг.) СССР сможет перейти к открытому вмешательству в японскую политику на континенте. Особое беспокойство генштаба вызвала переброска в 1934 году на юг Приморья тяжёлых бомбардировщиков ТБ-3, способных уничтожать объекты в Маньчжурии, Корее и Японии22.
Выход Квантунской армии к советским границам укрепил подозрения Москвы в агрессивных намерениях Токио. В мае 1932 года начальник Штаба РККА А.И. Егоров в докладе наркому по военным и морским делам К.Е. Ворошилову о разработке нового мобилизационного плана назвал Японию одним из вероятных противников, способным весной 1933 года выставить для нападения на СССР 36 пехотных дивизий, 7 кавалерийских бригад, 600 танков и 1900 самолётов23. Аналогичного мнения придерживался заместитель наркома обороны М.Н. Тухачевский, писавший 25 февраля 1935 года в докладной записке наркому обороны СССР К.Е. Ворошилову: «Оценивая польско-германские силы, необходимо учитывать, что вряд ли Германия и Польша выступят против нас без участия в войне Японии. Необходимо поэтому независимо от западных фронтов предусмотреть на Дальнем Востоке силы, необходимые для самостоятельной борьбы с японской армией»24.
Нараставшая военная угроза СССР с Запада и оккупация Японией северо-востока Китая обусловили принятие советским руководством в 1933—1935 гг. решений об усилении Красной армии в течение второй пятилетки, благодаря которым должны были вырасти численность ВВС и механизированных войск, насыщенность стрелковых войск артиллерией, автотранспортом и средствами радиосвязи25. Количество боевых самолётов с 1933 по 1938 год увеличилось в 2,8 раза, бронетанковой техники — в 4,1 раза, что позволило сформировать механизированные и тяжелобомбардировочные корпуса26. В 1935—1939 гг. РККА перешла на единую кадровую систему комплектования войск.
Процессы укрепления РККА повлияли на её войска на Дальнем Востоке. С 1933 по 1938 год число дислоцированных за Байкалом стрелковых и кавалерийских дивизий выросло в 1,5 раза, самолётов и танков — в 4 раза. В 1934 году в Забайкалье был переброшен 11-й механизированный корпус. К 1935 году по численности личного состава, танков и авиации ОКДВА превзошла сухопутные войска Японии, что позволяло ей в случае начала войны успешно вести оборону и наступление даже в условиях прекращения подвоза резервов с запада по Транссибу27. Для более гибкого управления разросшимися войсками в мае 1935 года был образован Забайкальский военный округ (ЗабВО).
Японская разведка внимательно отслеживала эти процессы и сообщала о них правительству. Характерной чертой её докладов с 1933 года стало восприятие Красной армии как одной из крупнейших, по некоторым показателям ведущей в мире. Так, в подготовленной 10 мая 1934 года военным министерством Японии брошюре «Советский Союз с точки зрения нынешнего состояния национальной обороны» РККА по численности личного состава (1,333 млн человек) была поставлена на второе место после китайской, по количеству боевых самолётов (свыше 2700 с морской авиацией) — на второе после французской, по бронетехнике (свыше 3000 танков и 800 бронеавтомобилей) и химическому вооружению — на первое место в мире. Особое беспокойство у Токио вызывало наращивание численности войск ОКДВА. Там оценили группировку советских войск за Байкалом в 12—13 стрелковых, 2 кавалерийские дивизии, 8—9 полков войск ОГПУ общей численностью 200 тыс. человек, свыше 500 боевых самолётов (включая 10 тяжёлых бомбардировщиков, способных достичь Осаки и Токио), 650 танков и 350 бронеавтомобилей. По японским оценкам, советские соединения были развёрнуты по штатам военного времени, вдоль границы возводились фортификационные сооружения28.
Однако организация ОКДВА носила исключительно оборонительный характер и соответствовала предложениям начальника Штаба РККА А.И. Егорова содержать на Дальнем Востоке сильные части прикрытия в составе укрепрайонов, кадровых стрелковых дивизий, конницы по штатам военного времени, авиационных и механизированных соединений постоянной готовности, изложенным 13 декабря 1933 года в докладе наркому К.Е. Ворошилову29.
Летом 1935 года японский генштаб представил руководству страны секретный отчёт «Нынешняя ситуация с военными приготовлениями в различных странах», в котором не поскупился на хвалебные отзывы о Красной армии, снова поставив её в один ряд с крупнейшими армиями мира. В количественном отношении данные японской разведки существенно отличались от реальных, но основные тенденции советского военного строительства были названы верно.
Японские специалисты сделали вывод о стремлении советского руководства создать в кратчайшие сроки вооружённые силы, сопоставимые с армиями ведущих стран мира. Они указали в докладе, что в отдельных сферах РККА уже добилась качественного превосходства, «советская авиация сейчас по сравнению с великими державами Европы и Америки значительно лучше, и в будущем ожидается её прогрессирующее развитие», «в вопросах подготовки к химической войне Красная армия занимает первое место среди всех государств, а по огневой мощи пехотных соединений является ведущей сухопутной армией мира».
Оценивая степень механизации сухопутных войск РККА, эксперты японского генштаба пришли к выводу, что организационно-штатные мероприятия усилили наступательные, оборонительные возможности соединений и значительно повысили мобильность войск. По данным японской разведки, примерно в двух третях советских стрелковых дивизий были механизированные и танковые подразделения, две дивизии были полностью механизированы (речь шла о мехкорпусах, которые японцы ошибочно считали дивизиями).
Японский генштаб также констатировал значительный количественный и качественный рост советских ВВС с 1921 года, обращая внимание на увеличение числа истребительных и бомбардировочных частей. Особое беспокойство вызвало размещение в окрестностях Уссурийска и Владивостока примерно 80 тяжёлых бомбардировщиков, которые были способны достичь Японии30.
Подробный отчёт о состоянии советских танковых войск, кавалерии, ПВО и ВВС представил в генштаб военный атташе в СССР подполковник Х. Хата в ноябре 1935 года. Он свёл воедино информацию агентурных источников, японских военных стажёров и личные наблюдения за учениями Красной армии и парадами. Атташе констатировал большую насыщенность Красной армии бронетанковой техникой. По его данным, в РККА входили 3 механизированные дивизии (на самом деле корпуса), дислоцированные в Ленинграде, Минске, Киеве, каждая из которых включала 2 механизированные и мотострелковую бригады, а также другие механизированные соединения и части (атташе упомянул мехбригаду имени К.Б. Калиновского в Наро-Фоминске, 3-й и 4-й танковые полки в Рязани и Харькове), отдельные танковые батальоны кавалерийских дивизий (а в 15-й кавдивизии в Даурии, по информации атташе, был развёрнут механизированный полк), танковые взводы кавэскадронов стрелковых дивизий. На самом деле в то время в Красной армии уже были 4 мехкорпуса — в Наро-Фоминске, Ленинграде, Киеве и на 76-м разъезде в Забайкалье. По данным Х. Хаты, основу советского танкового парка составляли на четверть радиофицированные лёгкие танки Т-26 и БТ, но в войска начали поступать танки прорыва Т-30 и Т-32 (в действительности это были Т-28 и Т-35). Анализируя ВВС РККА, атташе обратил внимание командования на советскую теорию «глубокой операции», предполагавшую уничтожение крупных армейских группировок противника в оперативной глубине и важнейших объектов в его тылу с помощью тяжелобомбардировочных авиабригад и четырёх авиационных групп, дислоцированных в Москве, Киеве, Саратове и Чите31.
Анализ этого и других документов показывает, что с 1932 года японское разведуправление оперировало неверными сведениями как о группировке советских войск в Забайкалье, на Дальнем Востоке, так и о всей Красной армии в целом, занижая численность самолётного парка в 1,5 раза, а танкового — в 2,8 раза. Причём первоисточником дезинформации чаще всего выступала резидентура в Москве. Так, в докладе от 31 января 1934 года военный атташе Т. Кавабэ насчитал в РККА 2100 танков и 2500 боевых самолётов, хотя их в действительности было соответственно 6944 и 488032.
Тем не менее данные о превосходстве советских войск над японскими на Дальнем Востоке, незавершённость захвата Японией Китая, неразвитость транспортной сети Маньчжурии и отсутствие стратегического союзника сдерживали агрессивные устремления тех в руководстве Японии, кто жаждал немедленного решения «северной проблемы»33. Поэтому планы японского генштаба, нацеленные против СССР, с 1932 года сводились к тому, чтобы в начале войны при общем неблагоприятном соотношении сил (по плану 1934 г. пяти японским пехотным дивизиям и кавгруппе могли противостоять 13 советских дивизий) обеспечить надёжную оборону флангов в Северной и Западной Маньчжурии, развернуть 18 пехотных дивизий (против 26 советских), нанести мощный удар по Приморью и после разгрома там к концу второго месяца советских войск перенести центр тяжести боевых действий к предгорьям Хингана, оттуда стремительно наступать в Забайкалье. Японцы считали: хотя ОКДВА успеет нарастить группировку в Приморье с 6—7 до 10 стрелковых дивизий, Квантунская и Корейская армии за счёт подвоза резервов из метрополии силами восьми пехотных дивизий смогут окружить и уничтожить советские войска в районе Уссурийска. Действия сухопутных войск тесно увязывали с массированными бомбардировками авиацией Квантунской армии промышленных и военных объектов в Приморье и Приамурье34.
Этот сценарий до сентября 1944 года составлял основу планов войны против СССР. Их корректировали лишь количественно с учётом развединформации о боевых возможностях Красной армии. Например, в пересмотренных императором 3 июня 1936 года «Курсе национальной обороны империи» и «Программе использования вооружённых сил» их составители отметили, что в начале войны Советский Союз за счёт ускоренной мобилизации увеличит число своих стрелковых дивизий с 86 до 138 и благодаря возросшей пропускной способности Транссиба перебросит на Дальний Восток и в Забайкалье примерно 50 дивизий, которые вместе с войсками ОКДВА и ЗабВО составят группировку в 70 дивизий. Им Япония намеревалась противопоставить 46 из 50 намеченных к развёртыванию пехотных дивизий вместо прежних 30. Этот показатель определяли соотношением боевых возможностей соединений двух армий. Японские аналитики оценили состав советской кадровой дивизии в 75 проц. штатных численности и вооружения своей усиленной пехотной дивизии типа А, советской территориальной дивизии — в 50 проц.35
Соотношение военных сил двух стран определяло стратегию поведения Японии в отношениях с СССР во второй половине 1930-х годов. 7 августа 1936 года Совет пяти министров в «Основных принципах национальной политики» провозгласил главной задачей империи «обеспечение с помощью скоординированных действий дипломатии и военных кругов своих позиций на Восточно-Азиатском континенте и расширение продвижения на юг», т.е. экспансию в Китай и Юго-Восточную Азию. В отношении СССР правительство Японии выступало за «ликвидацию угрозы с севера, со стороны Советского Союза, путём здорового развития Маньчжоу-го и укрепления японо-маньчжурской обороны» за счёт «увеличения расположенных в Маньчжоу-го и Корее контингентов войск настолько, чтобы они могли противостоять вооружённым силам, которые Советский Союз может использовать на Дальнем Востоке, и, в частности, были бы способны в случае военных действий нанести первый удар по расположенным на Дальнем Востоке вооружённым силам Советского Союза». При этом особое внимание обращали на сохранение дружественных отношений с СССР, США и Великобританией36.
Актуальность этих задач возросла с началом в июле 1937 года Японией войны за захват всего Китая37, которая вопреки прогнозам японского генштаба вылилась в многолетний конфликт, истощавший экономические и людские ресурсы островной империи.
Ещё до её начала, в январе 1937 года военное министерство Японии представило в справочнике «Сухопутные войска империи и ведущих стран мира» данные о росте войск Красной армии в 1933—1936 гг.: по стрелковым и кавалерийским дивизиям — с 88 до 115 (из них 80 проц. были кадровыми), боевым самолётам — с 2200 до 5000, танкам — с 1500 до 5000. РККА была названа сильнейшей армией мира38.
К тому же военному ведомству Японии не удалось выполнить поставленную правительством задачу наращивания войск в Маньчжурии. Хотя в 1937—1938 гг. количество пехотных дивизий Квантунской и Корейской армий увеличилось с 5 до 9 и в городе Гунчжулинь (Маньчжурия) была сформирована танковая группа (бригада), в абсолютных цифрах рост был не слишком значительным: личного состава — с 224,6 тыс. до 255,4 тыс. человек, самолётов — с 230 до 340, танков — со 150 до 17039.
Мнение генштаба об усилении Красной армии в июле 1937 года на заседании Японской дипломатической ассоциации выразил сотрудник разведки капитан Э. Котани, тремя месяцами ранее вернувшийся из Москвы с должности помощника военного атташе. Он полагал, что резкий рост Красной армии был спровоцирован приходом к власти нацистов и объявлением А. Гитлером о ремилитаризации Германии, поэтому Советский Союз рассматривал возможность одновременного нападения на него с запада и востока, а Японию — в качестве потенциального союзника Третьего рейха (на участие Японии в предстоявшей войне против СССР рассчитывал и немецкий генералитет40).
По мнению Котани, ввиду низкой пропускной способности Транссибирской железной дороги советскому руководству приходилось держать мощные группировки войск в Европе и на Дальнем Востоке, поэтому численность РККА в 1935—1936 гг. возросла с 960 тыс. до 1,3 млн человек и к началу 1939 года должна была увеличиться до 1,8 млн человек, 100 стрелковых и 37 кавалерийских дивизий, из которых 25—30 проц. планировалось сосредоточить на востоке. Он обратил внимание имперских чиновников на отставание Японии от СССР в развитии ВВС. По сведениям японской разведки, в состав РККА входили 60 авиабригад и 6000 боевых самолётов, количественно и качественно превосходивших японские. На вооружение ВВС Красной армии поступали современные бомбардировщики СБ, а также истребители И-15, И-16, проходившие проверку боями в ходе войны в Испании41. В том же году в ходе боевых действий в Китае истребитель И-16 был захвачен и изучен японскими специалистами.
В условиях нараставшего отставания Японии от СССР в военном строительстве разведуправление в ноябре 1937 года рекомендовало правительству не обострять отношения с Москвой, но занять непреклонную позицию по спорным вопросам советско-маньчжурской границы и резко усилить Квантунскую армию и ВВС42.
Политику избегания полномасштабной войны с СССР при демонстративной неуступчивости по спорным пограничным вопросам японцы продемонстрировали у озера Хасан. В июле 1938 года они потребовали отвода советских пограничников с важных в тактическом отношении высот Безымянная, Заозёрная западнее озера и, подтянув войска, начали боевые действия43. Ответственность за возникновение конфликта легла на командование Корейской армии, которое проигнорировало директивы правительства и военного командования о решении проблемы военными средствами только после исчерпания дипломатических мер44.
Хотя японские войска потерпели поражение, анализ хасанских боёв, проведённый армейским командованием, показал уязвимость советских танков от огня противотанковой артиллерии, подготовленность японской пехоты к рукопашным схватам и эффективность применения ею сапёрных частей, что вселило в военно-политическое руководство островной империи надежду на победу в крупномасштабном конфликте с СССР.
Ключевым событием, заставившим Токио отказаться от этой иллюзии, стал вооружённый конфликт в районе реки Халхин-Гол в 1939 году. Причём введённый в действие генштабом Японии накануне конфликта, 1 апреля того же года оперативный план ничем не отличался от предыдущих и не предполагал нападения на советские войска. Более того, в связи с участием императорских войск в боях против китайской армии по данному плану в случае войны с СССР выделялось в 1,4 раза меньше сил, чем по плану 1936 года (32 дивизии вместо 46)45, хотя японская разведка считала достоверными сведения об усилении к началу 1939 года 1-й, 2-й Отдельных Краснознамённых армий (сформированных из войск ОКДВА) и ЗабВО до 400 тыс. человек, 1700 танков и 1800 самолётов (в действительности этой боевой техники было больше)46. Против них Квантунская и Корейская армии могли выставить 305,4 тыс. человек, 170 танков и 340 самолётов47.
Инициатива в развязывании конфликта в Монголии исходила от командования Квантунской армии, разрешившего 25 апреля 1939 года подчинённым войскам использовать силу, чем воспользовался командир 23-й пехотной дивизии генерал-лейтенант М. Комацубара48. В ходе боевых действий 12 августа командование Квантунской армии утвердило «Основные принципы урегулирования номонханского инцидента» (как японцы именовали вооружённый конфликт на Халхин-Голе), предполагавшие до начала зимы отразить наступление советских и монгольских войск, нанести им сокрушительное поражение, затем построить вдоль берега реки фортификационные сооружения, зимние казармы и ангары для боевой авиации49. Успешные действия советских и монгольских войск сорвали эти планы.
Сразу после окончания боёв командование Квантунской армии образовало «Комиссию по изучению вопросов боевой подготовки». Она в ноябре 1939 года представила в Токио детальный анализ причин поражения японских войск. В числе главных были названы огромные материально-технические ресурсы СССР, налаженная советским командованием система непрерывного подвоза вооружения, военной техники, боеприпасов, ГСМ, продовольствия и прочего в район боевых действий, подавляющее превосходство танковых и артиллерийских частей Красной армии в огневой мощи, чрезвычайная гибкость тактического мышления советского комсостава, высокий уровень морально-психологической подготовки советских воинов, их храбрость и упорство в бою50.
С учётом опыта боёв в районе р. Халхин-Гол, 20 декабря 1939 года начальник генштаба утвердил план модернизации японской армии, по которому в мирное время она должна была вырасти с 41 пехотной дивизии в 1939 году до 48 в 1944 году с уменьшением числа соединений на китайских фронтах с 25 до 17. Высвобождавшиеся ресурсы направлялись на перевооружение и увеличение штатов Квантунской и Корейской армий51. В течение 1940 года численность их личного состава выросла с 305,4 до 427 тыс. человек, боевых самолётов — с 560 до 720, танков — с 200 до 45052. Но эти срочные меры не позволили японским войскам сравняться с войсками Дальневосточного фронта и ЗабВО, которые, по данным японского разведуправления, 1 января 1941 года насчитывали 700 тыс. человек, 2800 боевых самолётов и 2700 танков53.
Таким образом, в 1923—1939 гг. руководство Японии располагало обширной информацией об РККА, которая препятствовала реализации агрессивных устремлений наиболее воинственных политиков и военачальников. Хотя Токио знал о численном и техническом превосходстве советских Вооружённых сил над японскими, полагал, что за счёт выучки и морально-психологического состояния своих войск сможет на равных противостоять РККА. Но разгром японской армии на Халхин-Голе продемонстрировал руководству островной империи реальное соотношение сил и заставил во взаимоотношениях с СССР ограничиваться дипломатическими методами решения спорных межгосударственных вопросов.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Подробнее см.: Ямпольский В.П. «Тактика хамелеона» в действиях японских спецслужб на Дальнем Востоке // Военно-исторический журнал. 2003. № 4. С. 26—31.
2 Архив Научно-исследовательского института обороны министерства национальной обороны (НИИО МНО) Японии. T14-6-24 (C03012135400). Л. 0885—0895; Берхин И.Б. Военная реформа в СССР (1924—1925 гг.). М.: Воениздат, 1958. С. 178.
3 Архив НИИО МНО Японии. Тюо-гундзи гёсэй дзёхо-2 (C14010393100). Л. 0273—0281; (C14010393200). Л. 0310—0316.
4 Там же. Тюо-гундзи гёсэй дзёхо-2 (C14010393000). Л. 0249.
5 Официальная история войны в Великой Восточной Азии в 103 т. Т. 8. Армейское управление императорской верховной ставки. 1. События до мая 1940 г. Токио: Асагумо симбунся, 1967. С. 301, 302 (на яп. яз.).
6 Архив НИИО МНО Японии. Мансю дзэмпан-1 (C13010000600). Л. 0021—0023; Бунко-Миядзаки-5 (C14061003500). Л. 0031—0033.
7 Дашиньский С., Радопольский Я. Подготовка войны против СССР. М.—Л.: Госиздат, 1929. С. 47.
8 Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 162. Д. 7. Л. 101—112.
9 История Второй мировой войны в 12 т. Т. 1. М.: Воениздат, 1973. С. 258.
10 Архив НИИО МНО Японии. Сина-санко сирё-27 (C13050028300), (C13050028400).
11 Там же. S6-14-35 (C08051947500).
12 Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу: 1939—1941 гг. (Документы, факты, суждения). 3-е изд. М.: Вече, 2008. С. 264, 504, 505; История танковых войск Советской армии в 3 т. Т. 1. М.: Военная ордена Ленина Краснознамённая академия бронетанковых войск им. Маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского, 1975. С. 132—143; История Второй мировой войны. Т. 1. С. 261.
13 Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 33987. Оп. 3а. Д. 457. Л. 46.
14 Kitamura Jun. The Causes of the Manchurian Incident. A Non-Marxist Interpretation. Vancouver: The University of British Columbia, 2002. P. 146; Хаяси Сабуро. Квантунская армия и советская дальневосточная армия. Токио: Фуё сёбо, 1974. С. 49 (на яп. яз.).
15 Горбунов Е.А. Восточный рубеж. ОКДВА против японской армии. М.: Вече, 2010. С. 58—61.
16 РГВА. Ф. 4. Оп. 19. Д. 13. Л. 53.
17 Детально борьба сторонников и противников нападения на СССР в руководстве Японии в межвоенный период освещена в монографии А.А. Кошкина «Крах стратегии “спелой хурмы”: военная политика Японии в отношении СССР, 1931—1945 гг.» (М.: Мысль, 1989).
18 Sakai Tetsuya. The Soviet Factors in Japanese Foreign Policy: 1923—1937 // Sapporo. Acta Slavica Iaponica. T. VI. 1988. P. 34.
19 Архив НИИО МНО Японии. Тюо-сэнсо сидо сонота-9 (C14060827500). Л. 0619.
20 Официальная история войны в Великой Восточной Азии. Т. 27. Квантунская армия. 1. Военные приготовления против СССР. Номонханский инцидент. Токио: Асагумо симбунся, 1969. С. 194, 195 (на яп. яз.); Горбунов Е.А. Указ. соч. С. 65—67.
21 Архив МИД Японии. A.1.0.0.6.3 (B02030015200). Л. 0026—0027, 0040—0041, 0051.
22 Архив НИИО МНО Японии. Тюо-сэнсо сидо сонота-9 (C14060827700). Л. 0622—0623.
23 РГВА. Ф. 40442. Оп. 1а. Д. 747. Л. 2.
24 Там же. Ф. 33987. Оп. 3а. Д. 400. Л. 228.
25 История Второй мировой войны. Т. 1. С. 269.
26 Мельтюхов М.И. Указ. соч. С. 264, 265, 508.
27 Там же. С. 514; Горбунов Е.А. Указ. соч. С. 156, 237; Сухопутные войска империи и ведущих стран мира. Токио: Рикугунсё, 1935. С. 19, 24 (на яп. яз.).
28 Советский Союз с точки зрения нынешнего состояния национальной обороны. Токио: Рикугунсё гундзи тёсабу, 1934. С. 19—48 (на яп. яз.).
29 РГВА. Ф. 40442. Оп. 1а. Д. 332. Л. 103.
30 Архив НИИО МНО Японии. Тюо-гундзи гёсэй дзёхо-4 (C14010398000). Л. 1654—1671.
31 Там же. Тюо-гундзи гёсэй сонота-660 (C15120574300).
32 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 186. Л. 93—94; Мельтюхов М.И. Указ. соч. С. 265, 510.
33 Кошкин А.А. Указ. соч. С. 26, 27.
34 Архив НИИО МНО Японии. Мансю дзэмпан-1 (C13010000700). Л. 0026, 0030—0034.
35 Там же. 9 сонота-касумигасэки-15 (C14121170900). Л. 2196—2203.
36 Цит. по: Кошкин А.А. Указ. соч. С. 211, 212.
37 Подробнее см.: История Второй мировой войны. Т. 2. М.: Воениздат, 1974. С. 34—43.
38 Сухопутные войска империи и ведущих стран мира. Токио: Рикугунсё, 1937. С. 92—98 (на яп. яз.).
39 Официальная история войны в Великой Восточной Азии. Т. 27. С. 194—195; Исаев С.И. Мероприятия КПСС по укреплению дальневосточных рубежей в 1931—1941 гг. // Военно-исторический журнал. 1981. № 9. С. 65.
40 Подробнее см.: Мюллер Р.-Д. Враг стоит на Востоке. Гитлеровские планы войны против СССР в 1939 году. М.: Пятый Рим, 2015.
41 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 188. Л. 105—146.
42 Архив МИД Японии. A.1.1.0.30.018 (B02030548200). Л. 0063—0064, 0072.
43 Подробнее см.: Дятлов В.В. «Одной артиллерией можно было всё решить»: применение советской артиллерии в вооружённом конфликте у озера Хасан // Военно-исторический журнал. 2012. № 7. С. 43—48.
44 Подробный анализ конфликта представлен К. Касахарой в диссертации «Советско-японский пограничный конфликт на озере Хасан 1938 г. в архивных материалах Японии: факты и оценки» (СПб.: Санкт-Петербургский государственный университет, 2020).
45 Архив НИИО МНО Японии. 9 сонота-касумигасэки-93 (C14121202500).
46 Сухопутные войска империи и ведущих стран мира. Токио: Найкаку инсацукёку, 1939. С. 124 (на яп. яз.).
47 Официальная история войны в Великой Восточной Азии. Т. 27. С. 194, 195; Исаев С.И. Указ. соч. С. 65.
48 Архив НИИО МНО Японии. Мансю-номонхан-211 (C13010596700). Л. 1164—1168.
49 Coox Alvin D. Nomonhan: Japan against Russia, 1939. Stanford: Stanford University Press, 1990. P. 640.
50 Young Katsu Hirai. The Nomonhan Incident. Imperial Japan and the Soviet Union // Monumenta Nipponica. 1967. XXII (1—2). P. 98, 99.
51 Савада Сигэру, Морисима Тосио. Воспоминания заместителя начальника генерального штаба Савада Сигэру. Токио: Фуё сёбо, 1982. С. 190 (на яп. яз.).
52 Национальный архив Японии. Хэй 11 хому 02143100 (A08071294500). Л. 66—68; Официальная история войны в Великой Восточной Азии. Т. 27. С. 194, 195.
53 Хаяси Сабуро. Указ. соч. С. 206, 207; Архив НИИО МНО Японии. Тюо-сэнсо сидо сонота-9 (C14060828200). Л. 0635—0638.
Фото с сайтов: audiovis.nac.gov.pl; sotasampo.fi; csdfmuseum.ru; peoplelife.ru; topwar.ru, test.waralbum.ru; pochta—polevaya.ru; 8war.ru и из архива С. Масунага