Аннотация. В январском номере «Военно-исторического журнала» за 2020 год рассматривались непростые отношения России и Швеции на начальном этапе правления Екатерины II, в 1763—1771 гг. Императрица и её дипломатические представители в Стокгольме проводили политику сдерживания Швеции от вступления в войну против России и боролись с сильным влиянием Франции на шведских политиков и государственных деятелей. В предлагаемой статье продолжена тема мероприятий, проводившиеся Кабинетом Екатерины II для предотвращения открытия шведами кампании на Балтике в сложнейших условиях ведения войны с Османской империей и начавшихся внутриполитических проблем. Новые архивные документы позволяют дать объективную оценку обстановке в Российской империи и в Швеции и показать роль военных и государственных деятелей России в борьбе с эпидемией начала 1770-х годов.
Summary. The January 2020 issue of Military History Journal looked at the far-from-serene relations between Russia and Sweden at the early stage in the reign of Catherine the Great, in 1763—1771. The Empress and her diplomatic envoys in Stockholm pursued the policy of preventing Sweden from joining the war against Russia and fought against the powerful influence of France on Swedish politicians and statesmen. The paper offered to the reader’s attention carries on the subject of measures undertaken by the Cabinet of Catherine II to prevent the Swedes from launching a campaign in the Baltic Sea in the most complicated conditions of the war with the Ottoman Empire and the domestic political problems already in evidence. New archival documents help make an objective assessment of the situation in the Russian Empire and in Sweden in the fight against the epidemic in the early 1770s.
ИЗ ИСТОРИИ ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ
ГРЕБЕНЩИКОВА Галина Александровна — заведующая лабораторией истории флота и мореплавания Санкт-Петербургского государственного морского технического университета, доктор исторических наук, профессор
(Санкт-Петербург. E-mail: inversiya@bk.ru).
«ВОЕВАТЬ С ТАКОЙ СИЛЬНОЙ ДЕРЖАВОЙ, КАК РОССИЯ, БЕССМЫСЛЕННО И БЕСПОЛЕЗНО…»
Россия и Швеция в 1771—1772 гг.: балансирование в условиях войны
Осенью 1770 года Европу охватило страшное заболевание — моровое поветрие (чума). Считалось, что чума помимо контактов с больными или с их одеждой передавалась ещё и воздушно-капельным путём — по ветру, поэтому в XVIII веке её называли моровым поветрием. В начале января 1771 года эпидемия, уносившая десятки тысяч жизней, добралась и до пределов Российской империи. Массовые вспышки заболевания происходили в крупных городах и достигли центральных губерний, а вскоре чума бушевала в Москве и её окрестностях. В тот период разгара войны с Османской империей (1768—1774 гг.), когда русские морские и сухопутные силы вели боевые действия одновременно на трёх театрах — на Дунайском, в Азовском море и в Греческом архипелаге, на долю России выпали тяжёлые испытания. Кроме тягот войны и связанных с ней колоссальных финансовых расходов и людских потерь разразилась ещё и эпидемия. Для борьбы со стремительно распространявшейся заразой Кабинет Екатерины II (совет при Высочайшем дворе) принимал экстренные меры. На границах с Польшей, Киевской, Новороссийской и других губерний установили карантинные заставы, во все таможни дворцовые курьеры доставили высочайшие указы о запрещении ввоза в Россию таких товаров, как ситцевые и батистовые полóтна, лён, нитки, хлопчатая бумага, шёлк, пенька, шерсть, сырая невыделанная кожа, со строжайшим наказом «ни кого ни под каким видом с оными не пропускать. А кто из купцов за сим запрещением отважится чрез поселочные дороги или каким-нибудь скрытным образом проехать и товары провезть, то его товары на том самом месте, где они откроются… сжечь»1.
В январе 1771 года по указу императрицы адмиралтейскую парусную фабрику по пошиву парусных полотен перевели из Москвы в Новгород, но особенно строгий запрет распространялся на «мяхкую рухлядь», как тогда называли меха, незаконный ввоз которых из-за границы сурово карался — от крупных штрафов до уголовного наказания. Тем не менее для нескольких видов жизненно необходимых товаров всё же ввели послабление — после тщательного окуривания их разрешали провозить.
В качестве мер предосторожности окуривали госпитали и передвижные лазареты, казармы для нижних чинов и дома для офицерского состава, все судовые помещения, которые тщательно мыли и проветривали, а одежду умерших обязательно сжигали. Морской офицер, служивший на Азовском и Чёрном морях, вспоминал: от морового поветрия он и его товарищи защищались самыми простейшими способами — почаще выливали на себя ведро уксуса и жевали чеснок2.
Меры против распространения чумы принимали и на морских пограничных пунктах империи. Совет при Высочайшем дворе постановил в срочном порядке «для приходящих из заражённых мест судов построить Карантинные дома в Ревеле и при Кронштадте, и поручить вице президенту графу Ивану Чернышёву учинить о том представление»3. Таким образом, в документах чётко отразилась важная мера для противодействия эпидемии — постройка карантинных домов. Этот положительный опыт пригодился через несколько лет, о чём говорится ниже. В то тяжёлое время 1771—1772 гг., когда к военным тяготам добавилась эпидемия, генерал-фельдцейхмейстер (начальствующий артиллерией) Григорий Григорьевич Орлов вызвался добровольно поехать в заражённую Москву для борьбы с чумой. Екатерина II не хотела его отпускать, но Орлов убедил её в необходимости ехать, чтобы взять обстановку под жёсткий контроль, для чего просил наделить его особыми полномочиями — в противном случае полумеры не помогут. Екатерина II согласилась и предписала губернаторам граничивших с Москвой губерний беспрекословно выполнять приказы генерал-фельдцейхмейстера.
Григорий Григорьевич выехал в охваченную чумой первопрестольную, взяв с собой лучших лекарей вместе с помощниками, которых ему «удалось сыскать» в Петербурге, — как российских, так и иностранных, и уже спеша по московскому тракту, от имени императрицы направлял посыльных к губернаторам с указами государыни. По прибытии в Москву Орлов потребовал доложить ему о степени готовности карантинных застав в центральных городах России — Серпухове, Коломне, Кашире, Калуге, Малом Ярославце, Можайске и сам принял деятельное участие в их организации, после чего лично проинспектировал все заставы. В указанные города и в другие населённые пункты он отправил усиленные воинские наряды для борьбы с нарушителями приказов, с мародёрами и уголовниками, снабдив, однако, начальников подразделений инструкцией о запрещении превышать полномочия в отношении населения («простых обывателей»).
Можно констатировать, что Григорий Орлов принял самые действенные и передовые по тому времени противоэпидемиологические меры: повсеместно в городе и за его пределами ввёл строжайший карантин, приказал обывателям соблюдать гигиену и чистоту, развернул подвижные лекарские пункты, изолировал заболевшее население от здорового, выставил плотное заграждение вокруг наиболее поражённых болезнью территорий и для надёжности оградил их воинскими пикетами, а работу докторов поставил на посуточный и, что немаловажно, высокооплачиваемый режим. По приказу Орлова в типографии отпечатали специальные «аттестаты из опасных и подозрительных мест», которые лекари выдавали тем, кто по самой крайней необходимости выезжал за пределы кордонов и мест изоляции4. В ходе борьбы с чумой Г. Орлов активно взаимодействовал с новгородским генерал-губернатором Я.Е. Сиверсом, который курировал наиболее протяжённую карантинную зону. В то время Новгородская губерния простиралась от Твери на десятки километров в сторону Москвы, включала Тверское воеводство, граничила с Польшей, Лифляндией и Эстляндией, поэтому на долю Сиверса выпала особенно трудная задача.
Постепенно принятые меры возымели действие — к концу февраля 1772 года эпидемия пошла на спад. Шведский посланник в Петербурге барон Андерс Риббинг письмом от 17(28) февраля 1772 года докладывал в Стокгольм: «От оказавшегося здесь морового поветрия у них уже больше по благости Божией ни какой опасности нет. Ибо оное как в Москве, так и в окрестностях почти совсем пресеклось. Моровое поветрие и от заражённого воздуха происходило, что Российская армия в прошедшую кампанию почувствовала». К изложенному Риббинг добавил: некоторые районы Москвы и её окрестностей «совсем заперты, и оная зараза по малу прекратилась». Но, несмотря на спад эпидемии, заразиться боялись все, независимо от близости или дальности эпицентра, поэтому шведский дипломат, также опасаясь болезни, разыскал одного из лекарей Григория Орлова, вернувшегося в Петербург, и связался с ним на предмет покупок лекарств и предоставления качественных профилактических средств. После удачных поисков Риббинг уведомил руководство: «Такого человека я уже сыскал из бывших с Генерал Фельдцейгмейстером Графом Орловым»5.
Говоря о борьбе Григория Орлова с чумой, стоит упомянуть и о другом факте, свидетельствовавшем о его личной ответственности перед государством. В архивном делопроизводстве за 1763—1770 гг. имеется документ под названием «О построении на счёт графа Орлова яхты “Алексей”, которая потом взята к Адмиралтейству». На первый взгляд это было обычным делом по части Интендантской экспедиции, связанным с постройкой частной яхты, но при изучении этих материалов возникла иная картина. В далёком 1763 году, когда Россия ещё не стояла на пороге войны с Османской империей и не помышляла об отправлении флота в Греческий архипелаг, её потенциальным противником на море оставалась Швеция. Со времени войны со шведами при императрице Елизавете Петровне в 1741—1743 гг. минуло двадцать лет, но перманентной оставалась угроза вторжения шведов в Балтику, и шведский синдром дамокловым мечом довлел над Кабинетом Екатерины II. Пока императрица, находившаяся на престоле чуть больше года, осуществляла первые преобразования на флоте и в системе морской администрации, необходимость в защите столицы и Кронштадта побудила графа Г.Г. Орлова совершить неординарный даже по тем временам поступок.
15 сентября 1763 года он подал в Государственную адмиралтейскую коллегию прошение на постройку яхты, «которая как на реке Неве, так и в случае нужды до Ревеля служить могла». Строить мореходную яхту для плавания в Финском заливе Григорий Григорьевич обязался полностью за собственный счёт («кошт»), включая доставку на верфь материалов, строевого леса, закупку инструментов «и плотничьих принадлежностей», оплату труда мастеровых, оснащение такелажем и полное её вооружение — парусное и артиллерийское. Задачи будущей службы яхты он видел в совершении плаваний по Неве и в Финском заливе со сторожевыми и патрульными целями, что, несомненно, усилило бы оборону акватории главных портов России — Ревеля (Таллина) и Кронштадта.
Адмиралтейств-коллегия удовлетворила просьбу генерал-фельдцейхмейстера и поручила мастеру Гавриле Зарубину построить двухмачтовую военную яхту длиной 76 футов (23,16 м), шириной без досок 22 фута (6,70 м), глубиной интрюма 9 футов 6 дюймов (2,90 м). Закладка яхты, получившей наименование «Святой Алексей», состоялась 23 октября 1763 года. Представляют интерес строительные материалы того времени. Кроме строевого леса, на постройку яхты пошло гвоздей корабельных 25 пудов, лучшего листового свинца 60 пудов, из них на обивку камбуза и «прибавления к балласту» 46 пудов, сала говяжьего 1 пуд, красной пеньки на заделывание пазов в корпусе 1 пуд, смолы густой 4 пуда. По малярной части «на покрас и золочение» яхты израсходовали «белил русских № 2 10 пудов, охры светлой 2 пуда, масла конопляного 15 пудов, сурика 1 пуд, мела белого 7 пудов, мела красного 1 пуд, золота красного листового 485 листов». Постройка яхты обошлась графу Г.Г. Орлову в приличную сумму, которая по меркам того времени считалась очень высокой — 9557 рублей 55 копеек; из этих денег он выплатил работникам жалованья 3411 рублей 17½ копейки. 21 мая 1765 года мастер Гаврила Зарубин рапортовал в Адмиралтейств-коллегию: по «указу Ея Императорского Величества показанная яхта, которая именована “С. Алексей”, на галерной верфи построена и сего майя 18 дня на воду благополучно спущена. В воде стоит форштевень шесть фут и семь дюймов, ахтерштевень восемь фут». После окончательного завершения вооружения яхты в ноябре 1765 года Григорий Орлов передал её в ведомство Адмиралтейств-коллегии6.
Безусловно, включение в состав флота одной быстроходной военной яхты не означало значительного увеличения его боевых возможностей, но Григорий Орлов тем самым внёс личный вклад в дело обороны балтийских портов и государства.
В 1760-е годы при активном вмешательстве Франции усиливалось политическое противостояние между Россией и Швецией, когда король Людовик XV осуществлял финансирование шведских политических партий в Стокгольме с целью создания «пятой колонны» для втягивания шведов в борьбу с Россией. Кабинет Екатерины II принимал ответные меры для противодействия профранцузским политическим силам в Швеции и переводил в распоряжение российского посланника в Стокгольме И.А. Остермана крупные суммы для поддержки лояльных России влиятельных шведов в Сенате и в Сейме7. И.А. Остерман регулярно оказывал «денежное вспоможение» дружественным России шведам («партии благонамеренных») для привлечения на свою сторону, чтобы «заблаговременно произрастаемое зло отвратить».
Усилия дипломата не прошли бесследно — Швецию тогда удалось удержать от вступления в войну. Но когда в 1768 году разразилась кампания с Османской империей, то российской миссии в Стокгольме вновь пришлось бороться против «французских креатур» и предотвращать войну на Балтике. В военные годы яхта «Святой Алексей», как того желал Григорий Орлов, вместе с другими судами, не ушедшими в Средиземное море, несла в Финском заливе сторожевую и брандвахтенную службу, охраняла акваторию Кронштадта от возможного вторжения шведов.
В 1772 году шведский дипломат Андерс Риббинг помимо информации об успешных мерах России в борьбе с чумой не преминул доложить в Стокгольм и о собственном старании для пользы соотечественников — договорённостях с русскими о поставках хлеба в Швецию. Когда на встречах с главой Коллегии иностранных дел Никитой Паниным речь заходила о сложной обстановке в Российской империи (война с турками, борьба с эпидемией, крупные финансовые расходы), Риббинг понимающе кивал, выражал сочувствие, но в то же время настойчиво «напоминал о данном прошлого года обещании об отпуске хлеба при первом вскрытии воды из казенных в Риге магазинов на 50 000 пудов на потребу Его Королевского Величества при нынешнем весьма большом недостатке в Швеции хлеба, в щет определенной субсидной суммы». По словам Риббинга, Никита Иванович «уверял его в наиобязательнейших терминах, что такое обещание довольно помнит и хотел о том Ея Императорскому Величеству доложить, которая с особливым удовольствием и охотою, не взирая на собственную нужду, данные свои обязательства исполнит». Несмотря на военное время и сложную обстановку в империи, Екатерина II обеспечила хлебом шведского короля и его подданных, поскольку сохранение нормальных отношений со Швецией и стабильности на Балтике было приоритетом в её политике.
А в самом Стокгольме происходили не менее значимые события. В 1771 году скончался король Адольф I Фредрик и на престол вступил его сын Густав III, получивший официальный титул «Король шведский, готский и венденский, наследник норвежский, герцог шлезвигский и голштинский»8. Родился он 24 февраля 1746 года и был моложе Екатерины II на 17 лет. Покойный отец Густава III — бывший Голштинский (Голштейн-Готторпский) герцог и епископ Любский приходился родным братом матери Екатерины II княгине Ангальт Цербстской Иоганне-Елизавете и был женат на родной сестре прусского короля Фридриха II Луизе Ульрике фон Гогенцоллерн. Поэтому среди монархов, находившихся на европейских престолах во второй половине XVIII столетия, между Густавом и российской императрицей существовали наиболее тесные родственные связи, и впервые в истории обоих государств сложилась уникальная ситуация, когда по логике вещей близкое двоюродное родство северных государей должно было способствовать политическому сближению России и Швеции. Но произошло обратное, и вместо укрепления дружеских отношений Екатерина II и Густав III стали открытыми врагами.
Густав III получил образование в соответствии с духом своего времени, когда образцом для подражания служила Франция. Он обладал редкими литературными способностями и проявлял большой интерес ко всеобщей истории, и современники отмечали у Екатерины и Густава много общих черт в характере и воспитании. Оба знали и ценили французскую философию, с удовольствием читали Ф.-М. Вольтера, славились остроумием, дорожили властью. Но, по выражению министра иностранных дел Швеции в Кабинете Густава III Ульриха Шеффера, свойственные им «общие слабости по странной игре природы в Екатерине принимали мужской характер, а в Густаве женский. Густав только хотел блистать и блистать всем, чем мог, даже драгоценными камнями. Екатерина же, напротив, стремилась к действительной силе, хотела посредством её господствовать и управлять»9.
С первых дней обоснования на родительском престоле Густав начал тщательную подготовку к войне с империей, во главе которой стояла его двоюродная сестра российская императрица Екатерина II. Дядя Густава прусский король Фридрих Великий неоднократно предупреждал своего венценосного племянника, чтобы тот не вынашивал планов войны с Россией. Фридрих, умудрённый богатым военным опытом, советовал Густаву оставить эти безумные замыслы уже по той причине, что воевать с такой сильной державой, как Россия, бессмысленно и бесполезно, и никогда ему не одолеть свою умную и разбиравшуюся в государственных делах кузину. Но 26-летний король Швеции упорно преследовал цель взять реванш за прошлые неудачи своих соотечественников и убеждал политические верхи («господствующую партию в Сенате») воспользоваться «разорительной войной россиян с турками» и ослаблением русских сил, чтобы с помощью Франции наказать и унизить Россию.
Обдумывая способы борьбы с «сестрицей Фике» (императрицей Екатериной II), шведский король в то же время не забыл выразить ей благодарность за выполненное обещание о поставках хлеба в Швецию, а следом из-за свирепствовавшей в Российской империи чумы спешно наложил запрет на «всякое мореплавание из С. Петербурга и Нарвы в Финляндские шхеры, принадлежащие шведской короне». Также король приказал, «чтобы все приходящие из России письма должны быть окуриваемы, проколоты и в уксусе обмочены, так же, как и самые большие пакеты с бумажными деньгами или ассигнациями»10.
В начале января 1772 года дипломатический курьер доставил в Зимний дворец новость из шведской столицы: при посредничестве французского посла Густав III получил первым траншем обещанные королём Людовиком XV деньги. Улучшение финансового положения позволило молодому шведскому монарху продолжить укреплять вооружённые силы, снабжать крупные города, порты и гарнизоны оружием, порохом и артиллерией, передислоцировать войска к границам с Россией. За несколько месяцев король довёл состав флота до 26 линейных кораблей, находившихся в полной боевой готовности, 10 фрегатов больших размеров, 43 крупных галер и 100 малых судов класса военных яхт и бригантин. Личный состав флота насчитывал около 13 тыс. человек11. Россия же на Балтике могла выставить не более пяти линейных кораблей, остальные находились в Эгейском море или были в стадии постройки.
В Петербурге не взирали равнодушно «на шведские обороты» и принимали соответствующие меры. Одновременно с поступлением Густаву французских ливров глава российского посольства в Швеции И.А. Остерман письмом от 3(14) января 1772 года уведомил поверенного в делах в Копенгагене И. Местмахера о получении векселей на сумму 21 500 голландских гульденов, переведённых Адмиралтейств-коллегией в Копенгаген. Из Дании деньги отправили в распоряжение Остермана на противодействие профранцузской партии в Сенате и на подарки лояльным «государственным чинам»12.
Достоверные сведения о внутренней обстановке в шведской столице сотрудники Екатерины II узнавали не только из депеш и реляций И.А. Остермана, но и из перлюстрированной почты из Стокгольма. Так, брат шведского посланника в Петербурге барона А. Риббинга ещё в письмах за 1770 год уведомлял: «Последний Сейм уже окончен, на котором множество денег выдано. Хотя сначала о большом недостатке в деньгах и на несчастное состояние государства крайне и жаловались, но старались, однако, довольно истощать государственную казну. Некоторая часть из первых отрешенных сенаторов получила недоданного им жалованья со времени последнего Сейма, соучастники получили отсрочку от платежа двадцати бочек золота, только с умножением процентов… Королевский долг, состоящий в 20 бочках золота, признан государственным. Нашим принцам дозволено в чужие государства вояжировать, по чему 50 000 рейхсдалеров банковых денег отделены. Их высочествам и меньшей принцессе прибавлено на ежегодные расходы до 4-х бочек золота, кроме других дачей. Наши друзья прекословили всему»13. А в июле 1772 года в Зимний дворец пришло известие: «Государственные расходы истощили казенные сборы. Содержание для государства весьма тягостно, всеобщий недород и голод… Мы меньше обязаны думать о военных действиях»14.
Однако шведский король думал именно о будущих военных действиях и не забывал о святая святых любого флота — учениях, стрельбах и практических плаваниях. Кроме линейных кораблей и фрегатов, в течение лета торгово-купеческое сословие часто замечало в Балтийском море большие шведские галеры, выходившие на экзерциции и производившие усиленную артиллерийскую подготовку.
6 июля 1772 года состоялась коронация Густава III, на которой присутствовали «более 300 особ первого ранга» и, конечно же, королева-мать Луиза Ульрика фон Гогенцоллерн, родные братья Густава Карл (герцог Зюдерманландский) и Фридрих-Адольф, весь дипломатический корпус, в том числе российский посланник Иван Андреевич Остерман. Пышные торжества продолжались всю ночь и сопровождались пушечной пальбой, фейерверками и игрой музыкантов. Остерман докладывал: большой стол в главном зале королевского дворца был устроен в виде литеры «G». «Всякое кушанье состояло из редкостей, которые только можно было получить в сие время года. Десертный стол был весьма великолепен… По окончании стола пошли к окнам, из коих смотрели большой корабль, на котором все мачты и канаты, равно как и весь корабль, до самой воды были иллюминированы. На деке оного были представлены горящие имена Их Величеств Короля и Королевы. Напоследок представлен был изрядный фейерверк с ракетами и огненными фонтанами».
Ознакомившись с депешами своего представителя, Екатерина II незамедлительно дала указание перевести в его распоряжение ещё 100 тыс. рублей на необходимые расходы, а с философом Вольтером поделилась мыслями о перспективах отношений со своим коронованным кузеном: «Мне со всех сторон подтверждают ваш добрый отзыв о новом шведском короле. От него будет зависеть, жить со мной в дружбе. Клянусь вам, я лучшая соседка, какая только есть на свете».
Через месяц после коронации, 8(19) августа 1772 года 26-летний Густав III предпринял дерзкий внутриполитический шаг — совершил coup-d-état — государственный переворот и тем самым нарушил Конституцию 1720 года. По Ништадтскому мирному договору 1721 года, завершившему Северную войну, три державы — Россия, Дания и Пруссия гарантировали сохранение в Швеции формы правления 1720 года. Королевская власть претерпела тогда существенные ограничения: установленная политическая система сузила полномочия короля и расширила прерогативы Сейма15.
Постепенно роль дворянства в государстве и в Сейме возрастала, равно как и упрочивались позиции дворянской олигархии. Когда в октябре 1769 года представители России и Пруссии пролонгировали союзный договор 1764 года, то включили в текст секретный артикул III, согласно которому в случае возникновения casus foederis (исполнение обязательств в рамках союзнического договора, или коллективная самооборона. — Прим. авт.) в отношении Швеции или восстановления там королевских прерогатив Фридрих II по требованию Екатерины был обязан совершить нападение на шведскую Померанию. А Россия получила право занять Финляндию, как занимала её до Ништадтского мира16, но в 1772 году вторжения прусских войск в Померанию не произошло по причине возникшего важного польского вопроса, который отвлёк внимание Фридриха и Екатерины от Швеции.
Результатами совершённого Густавом III политического переворота стали возвращение прерогатив королевской власти в полном объёме, фактическое отстранение дворянства от участия в политических делах и снижение роли Сената с его влиятельными фигурами. Произошло то, чего ещё при жизни отца Густава опасались очевидцы стокгольмских событий — И.А. Остерман и дружественные России шведские сенаторы, против чего они, не жалея сил и средств, боролись в прежние годы. Через три дня после переворота, 11(22) августа 1772 года Остерман коротко оповестил своего коллегу в Дании о «насильственном королевском предприятии, которым целая здешняя Конституция опровержена, и новая наподобие бывшей прежде до 1680 года введена, которою один король имеет власть созывать государственных чинов, когда за потребно рассудит. Наиглавнейшее их дело токмо состоять имеет в наложении контрибуции и объявлении войны, протчее все предоставляется королю»17.
В Зимнем дворце ясно осознавали: переворот стал для Густава III действенным инструментом реализации дальнейших замыслов в отношении России и предоставил свободу действий в наращивании военного потенциала. Но в отличие от Петербурга в европейских столицах, особенно в Париже и Вене, смелые и решительные действия шведского короля вызвали восторженные отклики, и в глазах монархов Европы он набрал солидный политический вес и заслужил высокий авторитет.
Екатерина II, обеспокоенная резонансными действиями «братца Густава», поручила Никите Панину срочно направить в Стокгольм курьера с предписанием И.А. Остерману «внушать шведам беспрерывно, что всякий раз, когда у них французская шайка верх берет», они подвергают своё государство не только внутренней опасности, но и внешней, поскольку первой заботой «французской шайки» является всё «изготовить к войне». На словах Екатерина добавила: «Вспомнить бы королю, что без старания Российского Двора ни отец его, ни он не царствовали бы в Швеции». В тех условиях Никита Панин предложил единственный, как ему представлялось, выход: «Ежели дойдет у нас до войны со шведами, то будем вести ее обще с Датским Двором»18. Главной заботой Петербурга стало категорическое недопущение возникновения Балтийского театра военных действий.
А шведский король с опорой на «французскую шайку» продолжал военные приготовления. С осени 1772 года в Зимний дворец потекли длинные шифрованные реляции И.А. Остермана с неутешительными новостями о подготовке Густавом III вооружённых сил к войне. Королю после сосредоточения полноты власти в своих руках нападение на соседнюю империю представлялось особенно своевременным. Дореволюционный историк К. Ордин, раскрывая далеко идущие замыслы короля, рассуждал: «Честолюбивый и пылкий, обладая личными чертами характера, способными расположить в его пользу массы населения, он задался возвратить Швеции утраченное ею значение… Пример дяди, Фридриха Великого, который из слабого Бранденбурга сумел сделать сильную Пруссию, тем более побуждал Густава к решительным действиям». В планы шведского короля входило и присоединение Норвегии, принадлежавшей Датскому королевству, что порождало в Европе множество слухов о грядущей войне.
Осенью 1772 года не только прозорливая Екатерина II правильно прогнозировала обстановку, но и австрийский канцлер В.-А. Кауниц. Маститый политик, первоначально одобривший решительные действия Густава на внутриполитическом поприще, вскоре осознал пагубные последствия стокгольмского переворота. В депешах из Вены российский посланник Дмитрий Михайлович Голицын сообщал: теперь Кауниц опасается, как бы «сия шведская революция не причинила новой войны, в которую разные державы могут вмешаться». Единожды получив власть, говорил Кауниц, Густав уже не отдаст её, и отнять будет трудно19. Кауница, однако, больше беспокоили вступление в войну Фридриха II на стороне Швеции и получение земельных приращений за счёт Австрии, поэтому канцлер и ратовал за предотвращение нового очага войны на Балтике.
В тот напряжённый период российская дипломатия в Вене, Стокгольме и Берлине каждодневно проводила работу по сдерживанию Швеции в военном отношении, но одного только дипломатического «внушения» лояльным шведам и их денежного поощрения было недостаточно. Поэтому Кабинет Екатерины II принял меры к обороне портов Балтики. Адмиралтейств-коллегия поручила адмиралу С.И. Мордвинову осмотреть укрепления Кронштадта и, «если надобно, то исправить их и привести в оборонительное состояние». Пребывание личного состава Балтийского флота в Эгейском море вынудило императрицу принимать на службу во флот отставных морских офицеров и платить им жалованье с сохранением пенсионов, а также провести по империи дополнительные рекрутские наборы.
По всем векторам государственной политики, включая финансирование трёх секретных экспедиций — в Греческом архипелаге, на Дону и на Дунае — требовались огромные деньги. По смете расходов «по здешнему морю» на нужды Балтийского флота вместе с кораблестроением и снабжением было необходимо выделить из казны более полумиллиона рублей, что неизбежно влекло ужесточение налогообложения податных сословий населения20. Поэтому Екатерина II, понимая, что её подданные не выдержат повышения налогов, продумывала другие способы пополнения казны, например, за счёт увеличения ввозных и вывозных пошлин для иностранных купцов, прибывавших с товарами в балтийские порты и в Архангельск и вывозивших из России пушнину, рыбий жир, лён и многое другое. А в Архипелаг главнокомандующему морскими силами России Алексею Григорьевичу Орлову она отправила приказание: «Настоящие обстоятельства привлекают Нас принять некоторые меры относительно флота в Балтийском море. Того ради повелеваем вам укомплектовать эскадру вашу достаточным числом морских офицеров, при вас находящихся, отправить сюда сухим путем излишних, снабдя их потребною на проезды суммою и разделя их на несколько партий по два или по три человека, дабы сие их отправление не возбудило излишнего примечания, а они бы в течение наступающей зимы сюда прибыть могли»21. В боевых условиях Алексею Орлову трудно было изыскать «излишних», но он не мог не выполнить предписания государыни: на Балтике также требовались кадры для защиты Финского залива, столицы и Кронштадта.
Екатерина II, обеспокоенная стокгольмскими событиями, отослала вице-президенту Адмиралтейств-коллегии графу И.Г. Чернышёву собственноручную записку: к будущему лету «в здешних портах» необходим комплект «до двадцати линейных кораблей с надобным числом других судов, за исключением в Средиземном море находящихся. О чем приложите по Адмиралтейской коллегии возможное старание, но при том, чтоб на верфях еще было на 10 таковых же линейных кораблей леса, дабы на умножение флота недостатка не было»22. В ноябре 1772 года И.Г. Чернышёв доложил: на рейде Кронштадта стоят «готовых кораблей 10, фрегатов 6 и бомбардирских 2»23, что было вполне достаточным для обороны акватории Финского залива.
Стоит отметить, что французский король Людовик XV поддерживал не только Густава III, но и турецкого султана Мустафу III, предоставляя им крупное финансирование и людские ресурсы — политические, военные и инженерные, и таковая поддержка оказывала влияние даже на психологию и поведение турецких военнопленных. Например, высокопоставленные турки, оказавшиеся в плену у россиян и доставленные в Санкт-Петербург, вели себя надменно и высокомерно, зная, что за ними стоит могущественный французский король. Сохранилось письмо шведского посланника в Петербурге Андерса Риббинга в Стокгольм от 13 (24) января 1772 года к его куратору графу Шеферу, в котором Риббинг поведал о вызывающем поведении одного знатного турецкого военнопленного. Шведский дипломат удивлялся наглости турка: «Оказанная Ея Императорским Величеством милость и человеколюбие турецким пленникам имели у сего азиатского народа совсем противное действие, нежели бы у пленников другой нации иметь могли, и возбуждают сих турков к вящей гордости. Опытом тому служит привезенный сюда из Кафы турецкий сераскир, который испрашивая себе время господину Обер Гофмейстеру графу Панину представленному быть, не хотел потом с приставленным к нему офицером в присланную за ним придворную карету садиться, что он, яко ближний свойственник турецкому султану, лучше один пешком во дворец идти желает, нежели, по его мнению, таким презрительным образом дать себя везти».
Другими словами, сераскир на правах родственника самого султана посчитал себя оскорблённым предложением ехать в одной карете с русским офицером сопровождения и заявил, что лучше пойдёт пешком. О поведении турка офицер доложил во дворец, на что от имени императрицы последовал ответ: «Оному сераскиру объявить, чтоб он беспрекословно с тем офицером в карете рядом во дворец следовал. В противном случае под караулом пробудет и никогда больше ни Ея Величество, ни Ея министров не увидит». Но турок проявил упорство и надменность по отношению к русским. «Всею азиатскою гордостию» он предпочёл остаться под караулом, при этом хорошо понимая, что «его жизнь во власти Ея Величества», но в то же время говоря, что его достоинство не позволяет ему перебороть себя. Екатерине II доложили, что пленный «содержится под караулом и ни с кем ни говорить, ни видеть никого» не желает.
Пробыв трое суток «в гордом режиме», сераскир всё-таки одумался и раскаялся в «своём упорстве в церемониале приезда его на визит к господину Обер Гоф Мейстеру графу Панину», после чего «просил письменно в почтительнейших выражениях о прощении и о высочайшей милости Ея Императорского Величества». Но Екатерина II не торопилась прощать турка и принимать его раскаяние. Риббинг заключил: «Да и сумнительно, чтоб он в скором времени получить ответ мог»24.
В 1772 году благодаря слаженной и своевременной работе дипломатов, военных и государственных деятелей Россия преодолела тяжёлые испытания, победила эпидемию и удержала Швецию от вступления в войну. Опыт борьбы с эпидемией применили в 1786 году — незадолго до войны со Швецией 1788—1890 гг. 6 мая 1786 года был обнародован печатный указ Екатерины II Правительствующему сенату об учреждении на острове Сескар в Финском заливе карантинного дома «против внесения заразы» и о создании во всех портах Балтийского моря карантинных таможен. Именной высочайший указ получил главный командир Кронштадтского порта адмирал С.К. Грейг, которому императрица поручала общее руководство столь ответственным строительством. Финансирование проекта осуществлялось «из сумм, определяемых на перенесение Адмиралтейства из столицы в Кронштадт»25.
По утверждённому штату на карантинный дом полагался один карантинный пристав «из служащих во флоте Императорского Величества офицеров» с годовым жалованьем 500 рублей. 2 сентября 1786 года таковым приставом был назначен «из кадетских капитанов Франц Деволф» с отведёнными ему помимо жалованья столовыми деньгами в размере 300 рублей. Далее в документе говорилось, что по штату полагались: один карантинный надзиратель с жалованьем 350 рублей в год, который «определяется Главным командиром над портом Кронштадтским из офицеров отставных и добром поведении имеющим», лекарь один с жалованьем 450 рублей, подлекарь один (200 рублей в год), один переводчик (350 рублей), один таможенный служащий (200 рублей), «а при нем унтер офицеров — 2» (по 50 рублей), «солдат для содержания карантина — 20» (по 12 рублей), один штурман или кормчий (300 рублей), один подштурман или кормчий (150 рублей), десять человек матросов, «коим окромя жалованья по 12 рублев полагается мундира и провианта», десять гребцов с тем же размером годового жалованья, как и матросам, один квартирмейстер (24 рубля), 12 человек рядовых (по 40 рублей), шесть «рабочих людей» (по 30 рублей), «на содержание писца и на расходы канцелярские» полагалось 400 рублей. Всего по штату в карантинный дом на острове Сескар определялись 70 человек с годовым бюджетом в 7314 рублей26.
На адмирала С.К. Грейга возлагалась задача разработать «карантинные обряды» и обучить служащих. В этой связи стоит отметить большую заслугу карантинного пристава Франца Деволфа. После окончания войны со шведами в 1790 году он, будучи капитан-лейтенантом, подал прошение на имя Екатерины II о повышении в звании, и 8 августа в протоколе Адмиралтейств-коллегии записали: ввиду того, что «Франц Деволф отправлял свою должность старательно, яко способный и надежный, то произвести его в подполковники и исключа из флотского Штата, числить при помянутом Карантинном доме»27. Екатерина II утвердила решение коллегии, после чего соответствующий указ направили в Военную коллегию.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ РИ). Т. XIX. № 13552. 9 января 1771 года. СПб., 1830. С. 204, 205.
2 Жизнь моя. Записки адмирала Данилова. 1759—1806. Кронштадт, 1913. С. 86, 87.
3 Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1146. Оп. 1. Д. 2. Л. 3, 4. Граф Иван Григорьевич Чернышёв — вице-президент Адмиралтейств-коллегии.
4 Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ). Историко-документальный департамент МИД РФ. Ф. 6. Секретнейшие дела (перлюстрации). Оп. 6/2. Швеция. Д. 489. Л. 32—33.
5 Там же. Л. 33.
6 Российский государственный архив Военно-морского флота (РГА ВМФ). Ф. 135. Оп. 1. Д. 31. Л. 1—3, 7, 26, 32, 53, 56, 66, 93, 95 об., 100, 109.
7 Подробнее об этих событиях см: Гребенщикова Г.А. Военно-политическое противостояние России и Швеции в 1762—1772 годах // Воен.-истор. журнал. 2020. № 1. С. 15—22.
8 Цит. по: Грот Я.К. Екатерина II и Густав III. СПб, 1877. С. 9.
9 Там же.
10 АВП РИ. Ф. 6. Оп. 6/2. Швеция. Д. 489. 1771 год. Л. 21, 22, 37, 43.
11 Там же. Ф. 96. Оп. 96/6. Д. 401. Л. 37 об.—40, 46, 47 об.
12 Там же. Ф. 54. Копенгагенская миссия. Оп. 54/1. Д. 261. Л. 2, 2 об.
13 Там же. Ф. 6. Секретнейшие дела (перлюстрации). Оп. 6/2. Швеция. Д. 488. Л. 9—11 об.
14 Там же. Д. 491. 1772 год. Л. 40, 41.
15 ПСЗ РИ. Т. VI. № 3819.
16 Мартенс Ф.Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключённых Россиею с иностранными державами. СПб., 1874—1886. Т. 6. Трактаты с Пруссиею. С. 48, 60, 61.
17 АВП РИ. Ф. 54. Оп. 54/1. Д. 261. Л. 38, 38 об.
18 Отдел рукописей РНБ. Ф. 227. Я.К. Грот. Д. 33. Л. 135, 137. См. также: РГИА. Ф. 1146. Оп. 1. Д. 2. Л. 17, 201, 318 об.
19 Д.М. Голицын — Н.И. Панину, из Вены, 30 сентября 1772 г. // АВП РИ. Ф. 32. Сношения России с Австрией. Оп. 32/6. Д. 533. Л. 11—13.
20 РГИА. Ф. 1146. Оп. 1. Д. 2. Л. 317, 318, 321.
21 Екатерина II — А.Г. Орлову, август 1772 г. // РГА ВМФ. Ф. 179. Оп. 1. Д. 146. Л. 20.
22 Екатерина II — графу И.Г. Чернышёву, 4 сентября 1772 г. // РГА ВМФ. Ф. 212. Канцелярия 2 Отдел. Д. 97. Л. 3.
23 Материалы для истории Русского флота. Ч. XII. СПб.: Тип. Морского Министерства, 1888. С. 38.
24 АВП РИ. Ф. 6. Секретнейшие дела (перлюстрации). Оп. 6/2. Швеция. Д. 492. 1772 год. Л. 8, 9, 20 об.
25 РГА ВМФ. Ф. 212. Оп. 8. Д. 803. Л. 51.
26 Там же. Л. 65.
27 Там же. Л. 100—103 об.