В группе советских войск в Германии записки офицера ракетно-артиллерийского вооружения

Германия даже в первую встречу с ней произвела на меня сильное впечатление: кругом брусчатка; чистота и порядок; дома, хотя и мрачноваты, но стены увиты плющом; вместо привычных заборов — живой подстриженный кустарник или изгородь из ажурной сетки; нигде ни мусора ни свалок; изобилие цветущей сирени, даже сам воздух, наполненный ее ароматом и влагой, цепляющегося за лапы елей тумана кажется сиреневым.

Все едущие в Группу советских войск в Германии (ГСВГ), сначала попадают на пересыльный пункт во Франкфурте-на-Одере.

Поезд пришел уже ближе к вечеру и всех прибывших одновременно со мной, а это человек 20 офицеров, разместили на ночь в гостинице. В комнате на шесть человек все — оконные занавески на окнах, накроватные коврики, посуда, мебель — немецкое.

Спалось мне, очутившегося впервые на чужой земле и вдали от дома, тревожно: снились колонны марширующих по брусчатке эсесовцев в черной форме со свастикой.

Утром, напившись чаю в местном буфете, мы отправились в штаб оформляться.

— Вам, в штаб Группы, — сказал мне майор, протягивая новое предписание. — Дальше поедете самостоятельно поездом до станции Вюнсдорф, в кассе получите деньги.

Я, впервые взяв в руки иностранные купюры, стоял и соображал, что можно купить на двести, полученных мною марок.

— Это большие деньги, — предупреждали меня. — Их должно хватить на питание и на мелкие расходы до первой получки.

До поезда оставалось еще часа четыре свободного времени и я решил прогуляться по городу. Неспеша двигаясь вдоль улицы, с любопытством всматривался во все окружающее и впитывал даже мельчайшие детали. Вот трехэтажный дом старой постройки: большие окна, сложные оконные переплеты, высокие двери, балконы с ажурными решетками, колонны, много лепки, на уровне второго этажа в нише фигура воина в два человеческих роста. Воин с мечом и со щитом, фигура его напряжена, выражение лица воинственное, суровый взгляд обращен на восток…

Но сколько можно ходить войной на восток? Это не необходимость, не стечение обстоятельств и не прихоть фюрера — это какой-то национальный синдром. Юмор истории: на востоке они искали «жизненное пространство», а получили невозможную тесноту в лице многомиллионных армий СССР, США, Англии и Франции. И вот уже сколько лет стоят они, армии бывших союзников по антигитлеровской коалиции, на территории фатерлянда.

Между тем подходило время моего поезда на Вюсендорф, и я самостоятельно отправился на железнодорожный вокзал. Признаться, чувствовал себя не совсем уверенно: немецкий язык изучал и в школе, и в академии, а вот теперь оказалось, что знания мои — формальные без должного словарного запаса, и навыки разговорной речи. Конечно, элементарно я мог объясниться, но этого далеко недостаточно для свободного общения за рубежом. Нужно сказать, что наша педагогика больше нажимает на грамматику, но зазубренные правила без достаточного запаса слов, и практически общения, что мельница без зерна.

Однако напрасно я мучился, подходя к билетной кассе и мысленно строя предложение на немецком с учетом всех правил грамматики и фонетики: кассирша свободно говорила по-русски.

Мой поезд пришел во Вюседорф вечером. Уже зажглось уличное освещение, особенно ярко горели неоновые лампы в противоположной от станции стороне — там размещался штаб ГСВГ.

Перейдя железнодорожный переезд, я остановился передохнуть со своими тяжелыми чемоданами возле крайнего углового дома с ярко освещенной стеклянной террасой. В доме шло веселье: играла музыка, слышался говор, смех, какой-то мужчина сильным голосом пел: «Клен, ты мой опавший…». Здесь был ресторан.

— Вам нужно во второй городок, — подсказали мне. — Там находится гостиница для вновь прибывших.

Гостиница располагалась на одном из этажей бывшей немецкой казармы. Войдя в указанный мне четырехместный номер, я увидел в нем одиноко сидевшего майора, полноватого, с залысинами, округлым лицом.

— Опалев Николай Афанасьевич, представился он. — Приехал по замене в управление вооружения, в отдел боеприпасов.

— Какое совпадение! — невольно вырвалось у меня. — Я тоже приехал по замене и именно в отдел боеприпасов!

Заняв свободную койку, я предложил новому знакомому пойти в буфет перекусить, ложиться спать все равно было еще рано. В буфете давали пиво, вино и холодные закуски. За ужином, как водится, мы разговорились.

— Я приехал из Львова, — сказал Опалев. — Служил там в пятом отделе управления ракетно-артилерийского вооружения Прикарпатского военного округа.

— А я из Киева, — сообщил я. — Служил там тоже в пятом отделе.

Мы проговорили с Николаем Афанасиевичем до глубокой ночи.

Утром мы вместе отправились в штаб. По пути к бюро пропусков я с любопытством осматривался по сторонам. Раньше здесь стояли танкисты Гудериана и для них было построено все: штаб, казармы, танковые боксы, танковый ремонтный завод, дома офицерского состава, поликлиника, дом офицеров и прочее. Теперь в здании бывшего штаба, называемого здесь «Белым домом», размещается главнокомандующий ГСВГ генерал армии Кошевой, заместители главкома, оперативное управление, узел связи и оперативный дежурный. Остальные управления, службы и отделы штаба расположились в семи типовых трехэтажных бывших казармах, образующих большой прямоугольник рядом с «белым домом».

Кругом много зелени, все здания и строения, как бы вписаны между деревьями сплошного хвойного леса, так что утренний прохладный резковатый воздух напоен густым запахом хвои

Управление ракетно-артилерийского вооружения, как нам подсказали, находился в одной из казарм прямо напротив входных ворот. Войдя туда, мы сразу, на первом этаже попали в приемную начальника управления. Посреди приемной, напротив входной двери, сидел дежурный с повязкой на рукаве и при оружии. Слева от него — кабинет начальника управления, справа — кабинет заместителя, начальника.

— Вам нужно подняться по лестнице на третий этаж, — сказал дежурный, когда мы ему представились. — Шестой отдел — справа по коридору.

Мы с Опалевым пошли наверх, решив сначала представиться начальнику отдела, а там видно будет.

— Почему отдел боеприпасов дежурный назвал шестым? — спросил я Опалева. — Ведь во внутренних округах он — пятый.

— Здесь другой штат, — ответил Николай Афанасьевич. — Здесь семь отделов: первый — оргплановый, второй — ракеты «земля-земля», третий — «земля-воздух», четвертый — наземная артиллерия, стрелковое оружие, военные приборы, пятый — зенитная артиллерия и РЛС, шестой — боеприпасы, седьмой — ремонтный.

Весь второй этаж занимали артиллеристы. Начальника управления ракетных войск и артиллерии ГСВГ я знал еще по Киеву. Это был строгий, но всеми уважаемый высокопрофессиональный артиллерист, генерал-лейтенант Соловьев.

Поднявшись на третий этаж, мы остановились в нерешительности: отдел боеприпасов занимал две комнаты — общую и начальника отдела.

Куда сначала зайти? Открыли все-таки крайнюю дверь и вошли в просторную, в два окна общую комнату. Здесь было четыре стола, за которыми сидели три офицера и служащая Советской армии. Мы представились и доложили, что прибыли в отдел по замене. Услышав это, сидевшие за крайними столами два майора вскочили и побежали к нам.

— Быков Михаил Александрович, — представился один из них, подошедший ко мне. — Это меня вы меняете. Хочется расспросить вас обо всем, но это вечером, пойдем ко мне и поговорим.

В это время Опалев знакомился со своим сменщиком и вел с ним примерно такой же разговор.

В левом углу у окна сидела моложавая, рыженькая, симпатичная женщина. Приставной столик, кипы бумаг и счеты на просторном столе, сейфы с картотекой — все говорило, что это бухгалтер отдела.

— Немова Зоя Алексеевна, — назвала она себя.

— Старший офицер отдела Индже Юрий Леонидович, — представился смугловатый, с тонкими чертами лица, аккуратными усиками подполковник, сидевший у окна, в правом углу комнаты.

Познакомившись и немного поговорив, мы пошли представляться начальнику отдела. В соседней просторной комнате с ковром на полу лева от входа за столом сидел хмурый с бледным лицом, крупным носом картошкой, рыжеватыми волосами полковник. Это и был начальник отдела боеприпасов Борис Макеевич Барковский. Мы по очереди представились ему, он же подробно побеседовал с каждым из нас , интересуясь больше всего нашими прохождением службы и профессиональной подготовкой.

— Завтра я представлю вас начальнику Управления, — в заключение беседы, сказал Барковский.

Напротив, него сидел лысоватый седой подполковник взгляд его голубых глаз был притягательно приветлив.

— Грибанов Иван Михайлович, — назвал он себя, здороваясь с нами.

Забегая вперед скажу, что Иван Михайлович без преувеличения стал моим наставником, щедро делясь своим богатым опытом службы, относясь ко мне по-отечески. Даже самые трудные задания, он поручал мягко, без нажима, за ошибки и недочеты никогда не распекал. Он сразу взял меня, молодого капитана, под свое крыло, а я со своей стороны охотно и добросовестно выполнял все его поручения. Даже теперь, много лет спустя, когда я пишу вот эти строки, доброжелательный образ Ивана Михайловича не стерся в моей памяти, а хрустальная ваза, что он подарил мне, всегда стоит на столе передо мной.

Подполковник Грибанов нес двойную нагрузку в отделе: был старшим офицером и всегда замещал начальника отдела.

Познакомившись со своими непосредственными начальниками, мы с Опалевым вернулись в общую комнату.

— Посиди пока за моим столом, — сказал мне Быков. — Я ненадолго отлучусь по своим делам.

С этими словами он надел фуражку и скрылся за дверью.

— Теперь он не появиться до само вечера, — засмеялся подполковник Индже. — На передачу дел и на сборы с момента приезда сменщика отводится всего одна неделя, а нужно и сколотить ящики, и упаковаться, и заказать контейнер, и загрузиться, и сдать квартиру, и рассчитаться, и многое друге… Так что входите в курс дела постепенно сами Участок у вас сравнительно с другим несложный: учебные боеприпасы, литература, контроль выполнения предписаний пожарной инспекции на наших складах, учет элементов боеприпасов, оставшихся от физико-химических испытаний, стреляные гильзы и укупорка.

Я подсел к столу Юрия Леонидовича, и он охотно стал вводить меня в курс дела, сообщив и кое — что о себе.

— Приехал я из Ленинградского военного округа три года тому назад, — рассказывал он. — Передо мной вот за этим столом сидел подполковник Семин, занимавшийся только складами, снабжение по всей номенклатуре боеприпасов вел один Грибанов. Получалось, что Иван Михайлович, когда я хожу налегке, задыхается. Пришлось взять мне на себя половину номенклатуры боеприпасов, патроны, гранаты, пиротехнические средства, имитационные средства. У Грибанова остались все артиллерийские выстрелы, за исключением ПТУРСов.

Противотанковые управляемые реактивные снаряды, т.е. ПТРСы, во-первых, что мне было известно, секретные, во-вторых, с ними нужно проводить регламентные работы. Поэтому ими занимается отдельно офицер отдела. Теперь это, о чем я узнал от Индже, будет за майором Опалевым.

Я обратил внимание, что стол у Юрия Леонидовича не был завален заявками, телефонные звонки его не тревожили, и выразил по этому поводу свое удивление.

— Вы попали в самую точку, — улыбнулся Индже. — Были тут и вороха заявок, и непрерывные звонки. Чтобы избавиться от всего этого, мне пришлось немало потрудиться. Самое трудное, как известно, заставить работать других. В конце концов обеспечение патронами мелких частей группового подчинения, а их около 500, удержалось переложить на групповые склады. Конечно, пришлось немало поусердствовать, чтобы сгруппировать мелкие части и привязать их к близлежащим складам, а также составить разнарядки на выдачу им боеприпасов, разослать документы на склады. В каждой такой разнарядке получилось по 50-100 частей, которым склады высылают соответствующие извещения в полуторном размере своего лимита, а мне остается только контролировать выполнение расчетных норм. Что касается армии, то тут разговор другой. В Группе, считайте 5 армий, и каждая из них по составу войск больше иного внутреннего округа. Обеспечить такое объединение полностью иногда не удается. Отсюда и звонки, и телеграммы, и беготня.

— А как у вас с оперативным учетом? — спросил я.

— Без оперативного учета, как без рук, — ответил Юрий Леонидович.

С этим словами он достал огромную разворачивавшуюся книгу в добротном твердом переплете, занявшую весь стол. Для себя я отметил, что листы в ней, из бумаги высочайшего качества, разлинееные крупной клеткой.

Сверху по всему развороту книги обозначались номенклатура боеприпасов, а также данные, позволявшие осуществлять оперативный учет: лимит расхода текущего года, остаток боеприпасов на 1 января, номера нарядов на выдачу боеприпасов.

По торцу книги вырезаны клапаны с номерами полевых почт.

— Сверху полевые почты армии, — пояснил Юрий Леонидович, показывая на покрашенные красным цветом клапаны. 14039 — 1-я гвардейская танковая армия, штаб в Дрездене; 05235 — 2-я гвардейская танковая армия, стоит на севере; 33451 — 3 армия, штаб в Магдебурге; 45341 — 8-я гвардейская армия, штаб в Норе; 73059 — 20-я гвардейская армия, штаб в Эберсвальде.

— А это полевые почты наших групповых складов боеприпасов, — продолжал он, указывая на подкрашенные желтым цветом клапаны. — 08902 — Топхин, 75245 — Торгау, 75246 — Капен, 75251 — Мокрена, 75254 — Алтенграбов, 42287 — Хоэнляйпиш, 18756 — Пфаффендорф. Словом, 12 абонентов, с которыми мы постоянно имеем дело.

— А где же дивизии? — удивленно спросил я, вспомнив, что в Киеве мы имели дело, именно, с дивизиями, а армии вообще не касались; я даже не представлял чем занимаются вооруженцы в армиях внутренних округов.

— Здесь армии снабженческие, — пояснил Юрий Леонидович, — поэтому во избежание путаницы и недоразумений наряды нужно выписывать только армиям. Несколько слов о нарядах. Процедуру их выписки мы тут упростили: берете сшивку бланков нарядов, сверху пишите «83460» — это полевая почта нашего управления, затем — полевые почты отправителя и получателя. Тому или иному наряду присваивается очередной номер. К примеру — 6/120-И, где 6 — номер нашего отдела, 120 порядковый номер наряда по моему бланку (сшивке), И — начальная буква моей фамилии. В войсках народ любознательный, и давно разгадали мою шифровку.

— А как же книга регистрации нарядов? — спросил я, снова вспомнив о порядке, установленном в Киеве.

— «Не держись Устава, как слепой стены», — говорил еще Петр Великий. Вот и мы отбросили лишнее и упростили канцелярию. Главное в оперативном учете — это не откладывать на «потом» проводки. Проводки — элементарные: наряд в армию — плюсуем, со склада — минусуем: в самих нарядах проводку отмечаем галочками. Конечно, эта робота занимает время, но зато в любой момент я могу доложить обеспеченность войск и наличие боеприпасов на складах.

Я с завистью смотрел на каллиграфический почерк Юрия Леонидовича. Было очевидно, что он работает четко, оперативно, грамотно и инициативно. Да, мне было с кого брать пример.

К концу дня в отделе появился майор Быков.

— Как дела? — спросил он, присаживаясь к столу, собирайся, пойдем покажу где живу.

Выйдя за проходную, мы прошли метров сто по брусчатке мимо закопченной котельни, свернули влево, пересекли широкую асфальтированную  центральную дорогу и вошли в сосновый лесок, огороженный со всех сторон сеткой.  В этом небольшом лесу среди деревьев стояли в два ряда восемь типовых трехэтажных домов довоенной постройки.

Мы пересекли лесок по диагонали и подошли к дому, стоящему в дальнем углу. Поднявшись на второй этаж, нырнули прямо за входной дверью в длинный мрачный коридор, слева и справа вдоль которого гнездились в шести комнатах общей площадью около ста метров четыре семьи. Когда-то эту квартиру занимал один какой-нибудь офицер вермахта, теперь же ютилось в общей сложности тринадцать человек. В конце коридора — ванная с печной колонкой, справа туалет и просторная кухня с цементным полом.

Быков занимал две комнаты: 20 м² слева и 9 м² справа от входной двери. В большой комнате было два огромных окна, из которых открывался чудесный вид на сосновый лес и дорогу, идущую на Барут. Под самыми окнами ветвились березы, в их кронах резвилась белка.

Жена Быкова быстро накрыла стол, мы за ужином проговорили до позднего вечера.

— Ремонт квартиры, — сказал Быков в завершение нашего разговора, — можно делать самому — будет дешевле. Но можно пригласить и немцев. Обойдется их услуга примерно в 60 марок. Да, краску дешевле купить у Мюллера.

— А где искать этих немцев и этого Мюллера?

— Немцы работают в нашей КЭЧ* во втором городке, а Мюллер живет на озере. Впрочем, его все знают.

На следующий день мы с Опалевым с утра пораньше, в парадных мундирах пришли на службу, чтобы представиться начальнику управления.

До начала рабочего дня оставалось еще полчаса, и мы, поздоровавшись с дежурным, обошли первый этаж, где размещались секретная часть, машбюро, финчасть, 1-й и 7-й отделы.

— Идет начальник управления, — предупредил нас дежурный, стороживший у окна, чтобы не пропустить этот момент.

В приемную втиснулся, как показалось, высокий плотный полковник, с крупными чертами лица, несколько сутуловатый, крупноголовой, с медвежьей повадкой. Это и был Начальник управления ракетно-артиллерийского вооружения (РАВ) ГСВГ Виталий Иванович Величко.

Приняв рапорт дежурного, он повернулся к нам. Мы с Опалевым по очереди представились ему и доложили о своем прибытии для дальнейшего прохождения службы по замене.

Виталий Иванович пригласил нас в кабинет. Беседа с ним продолжалась недолго. А между тем в отделе меня уже нетерпеливо дожидался майор Быков с двумя большими чемоданами, плотно набитыми секретными документами.

— Принимай дела, — поздоровавшись, сказал он.

В одном из чемоданов лежали три больших книги оперативного учета, точно такие же, что я видел вчера у подполковника Индже.

— Начнем с учебных боеприпасов.

Быков с этим словами развернул книгу, и я увидел сверху по ее развороту номенклатуру учебных боеприпасов, а по торцу — вырезанные клапаны с уже знакомыми мне номерами полевых почт армий и складов.

Остальные книги были оформлены аналогичным образом и отличались только номенклатурой.

— Какие вопросы? — спросил Быков, когда мы перебрали все бумаги.

Как правило, сдающему должность кажется все просто и ясно, и он удивляется непонятливости принимающего, а последний в силу новизны обстановки и обилия новой информации, естественно, не сразу все может усвоить.

— Все ясно, — ответил я, решив, что со всеми нюансами разберусь сам.

Забегая вперед скажу, что этих нюансов оказалось немало: обеспеченность учебными боеприпасами была неполной, постоянная путаница в учете элементов боеприпасов, оставшихся от физико-химических испытаний (ФХИ), отправка стреляных гильз и укупорки на базы Центра сопровождалась всякий раз скандалом.

Дело в том, что стреляные гильзы и укупорка в Союз отправлялись морем из порта Росток, куда их свозили со всей Группы железнодорожным транспортом.

Все шло хорошо до тех пор, пока наши стреляные гильзы не попадали на переплавку и в мартенах не начинались взрывы: вмести с укупоркой и вместе со стреляными гильзами мы отгружали различные взрывоопасные предметы — патроны, гранаты, пучки пороха и даже снаряды.

Из Центра по каждому такому поводу в наш адрес шли грозные бумаги и предупреждения, которые наш отдел трансформировал в не менее грозные директивы и приказы войскам за подписями и начальника управления и самого главкома, но взрывы продолжались.

— Дело дохлое, — махнул рукой подполковник Грибанов, когда я подошел к нему посоветоваться с очередным актом и грозной резолюцией начальника. — Я был в порту, специально ездил по этому вопросу. Когда корабль стоит под загрузкой — там не до проверок. Стреляные гильзы и укупорку к отправке нужно тщательно готовить в войсках.

Он с огорчением рассказывал, как по этому поводу сочинили не одну бумагу, как всё ужесточили до предела. Чтобы исключить попадание патронов с осечками, гильзы при сдаче на склад стали надевать на гвоздики, набитые на специальные дощечки, в каждый ящик вкладывался ярлык с номером полевой почты отправителя. Для профилактики строго наказали несколько начальников РАВ… Не помогло ни одно, ни другое, ни третье: случаи отправки взрывоопасных предметов продолжаются до сих пор.

— Что могу посоветовать? — заключил Грибанов свой печальный монолог. — Пиши еще одну бумагу.

Я, конечно, подготовил проект очередного предупреждающего и устращающего документа, но все же решил изучить проблему снизу.

Вот что я выяснил. Стреляет рота или батарея. Начальник пункта боепитания, как правило, старшина подразделения, боеприпасы получает на артиллерийском складе и должен после стрельб отчитаться за каждую стреляную гильзу, за каждый патрон с осечкой, и неизрасходованные патроны сдать обратно на склад. Но что делать начальнику артсклада, к примеру, с патронами с осечкой? Он собирает их в отдельный ящик и отправляет на дивизионный склад, куда они стекаются из всех частей дивизии и со временем накапливаются в значительном количестве. У артиллеристов после стрельб законно остаются пучки пороха при составлении уменьшенных зарядов, у танкистов может случиться распотронирование унитарного выстрела и т.д. Куда девать начальнику артсклада дивизии взрывоопасные предметы, если согласно Руководству службы их запрещается закапывать в землю или бросать в водоемы? Он складывает их в отдельные ящики, а те при погрузке железнодорожного транспорта случайно попадают сначала в вагон, потом в трюм корабля, потом в мартен…

Если бы учредить на одном из групповых складов, к примеру, в Топхине, размышлял я, пункт по уничтожению взрывоопасных предметов, то, на мой взгляд, такая мера позволила бы решить застойную проблему. Но почему никто этого не делал?

В Топхине, в нашем «придворном» групповом складе боеприпасов, находилась центральная лаборатория по испытанию порохов, укомплектованная высокопрофессиональными офицерами-боеприпасниками и оснащенная соответствующим оборудованием. Возглавлял лабораторю подполковник Тихомиров, в подчинении у него были майоры Корочкин, Позняков, Кожин и капитан Фролов.

Нашему отделу от этой лаборатории была большая польза и некоторый вред. Круглый год ее сотрудники занимались испытанием отобранных образцов, из-за чего портилось большое количество боеприпасов.

Что такое образец? Это небольшое количество пороха, изъятого из гильзы. Вроде — пустяк. Но ведь оставшийся в гильзе порох после изъятия его даже малой толики, как и сама гильза вместе со снарядом теперь считались элементами и подлежали отправке в Центр. Эти элементы боеприпасов не любили ни мы, ни в Центре, стараясь поскорее избавиться от них. Центральные арсеналы, например, зачастую сразу же делали доукомплектовку и принимали наши элементы в качестве целых выстрелов. Отсюда-то и исходила путаница в учете.

Зато офицеры лаборатории оказывали неоценимую помощь отделу в контроле за техническим состоянием боеприпасов и на складах и в войсках, поэтому мы постоянно ездили вместе с нами на все проверки.

Между тем неделя, отведенная Быкову на сборы истекла. Он освободил квартиру, а мне надлежало приступить к ее ремонту.

Сделав заявку в КЭЧ, я отправился к Мюллеру за краской.

Выдался солнечный весенний денек, и было отрадно вышагивать не спеша по улице, с любопытством глазея по сторонам.

Дорога, покрытая крупной брусчаткой, полого спускалась к озеру, слева и справа стояли аккуратные одно-, двух- и трехэтажные дома, обнесенные сетчатыми оградками.

Пройдя под аркой путепровода и спустившись вниз, я повернул, как мне объяснили раньше, влево, по направлению к озеру. Большое живописное, оно является излюбленным местом отдыха обитателей нашего гарнизона в Вюнсдорфе. Вот и сейчас, благо выпал воскресный день, здесь купались, загорали, играли в волейбол, удили рыбу. Под сенью высоких раскидистых деревьев виднелись разноцветные палатки, работала даже кинопередвижка, а к автолавке выстроилась очередь за прохладительными напитками и мороженным…

Мюллер жил на берегу, в конце улицы, его же усадьбу украшала арка с надписью: «Müller am See» — «Мюллер на Озере».

К большому одноэтажному дому, проступавшему своими очертаниями из глубины сада сквозь гущу деревьев, я прошел по ухоженной дорожке. Когда поднялся по ступенькам и потянул за ручку входной двери, услышал над головой неожиданную трель колокольчика. Войдя внутрь дома, я очутился в просторном помещении, заваленном самым разнообразным товаром: Мюллер держал частный магазин. Поскольку такая торговая точка, т.е. частный магазин, мне была в диковинку, то я с любопытством осматривался по сторонам, не в силах сориентироваться в нагромождении разнообразного товара — от хомутов и конской упряжи до ниток и иголок. На звук колокольчика к прилавку вышла брюнетка лет сорока — хозяйка магазина. Она сносно говорила по-русски и быстро подобрала мне нужные краски.

На другой день из КЭЧ пришли две немки делать ремонт. Они осмотрели комнаты, оценили объем работ и принялись за шпаклевку, побелку и покраску. Вечером, решив посмотреть, как продвигается робота, я был приятно удивлен: хотя не все еще было закончено, в комнате однако царил порядок: пол тщательно вымыт, инструмент и материалы аккуратно сложены в уголке, нигде нет ни мусора, ни следов побелки. На следующий же день ремонт был и вовсе завершен. После этого в КЭЧ мне выдали необходимую мебель, и я переселился из гостиницы в свою квартиру.

— Завтра вам предстоит поездка в артиллерийскую дивизию, — предупредил меня вечером начальник отдела. — Уточните в четвертом отделе время выезда.

Начальник 4-го отдела полковник Доржин Миронович Битаев, коренной бурят из Улан-Уде, сказал мне, что выезд с «бетонки» в семь утра.

«Бетонка» — это стоянка машин возле бюро пропусков (в командировки в Группе ездят только на машинах). Оказалось, что ехать мне предстояло вместе со старшим офицером 4-го отдела подполковником Дуплинским. Мы сели в газик и поехали в Потсдам.

Потсдам, считай, тут рядом, и к девяти утра мы уже были в расположении артиллерийской дивизии, вернее сказать, половине дивизии, так как вторая ее составляющая стояла на юге, в Карлмарксштадте. Встретил нас начальник артиллерийского вооружения дивизии подполковник Кузменко и предложил сначала пойти перекусить.

Столовая размещалась в большом, красивом здании над озером — бывшем казино. Войдя в коридор, я обратил внимание на внушительную вешалку, сохранившуюся здесь еще с довоенных времен. Видать, эта вешалка предназначалась для военных: крючки для плаща и шинели, полка для фуражек, место специально для палаша.

Войдя в высокий зал, мы заняли крайний столик и я стал осматриваться по сторонам: наверху хоры для музыкантов, огромные стрельчатые окна открывают сказочный вид на озеро — такого я больше не видел нигде…

— Ну, что, — сказал Дуплинский после завтрака, — приступим к работе. Времени у нас немного: вечером нужно вернуться обратно.

Артиллерия дивизии вся была укрыта и, зайдя в одно из хранилищ. я полной грудью вдохнул родной для вооруженца воздух, смешанный из запахов пушсмазки, металла, резины, краски, стеола и еще чего-то артиллерийского…

Огромные туши орудий теснились в мрачном безмолвии, стволы под одним и тем же углом — это были, можно сказать, мои родные 152-мм гаубицы-пушки МЛ-20, 152-мм гаубицы М-47 и 130-мм пушки М-46. Вот они-то и ведут артподготовку, пожирая огромное количество снарядов, а нашему отделу нужно бесперебойно обеспечивать этих молохов боеприпасами.

Недалеко, выгороженные высоким забором, располагались в несколько рядов хранилища с боезапасом. Внутри хранилищ стояли плотно загруженные снарядами мощные «Уралы» в сцепке с пятитонными немецкими прицепами Е-5.

Под хранилища боеприпасов приспособлены бывшие конюшни, наверное, еще кавалеристов Вильгельма: автопоезда сюда были втиснуты лишь после того, как срубили монолитные кормушки для лошадей, прицементированные к задней стенке.

Я долго осматривал автопоезда: хранение боеприпасов в машинах, с заправленными под самые пробки бензобаками, мне было в новинку. Было очевидно, что проигрыш в соблюдении противопожарной безопасности при таком способе хранения боеприпасов с лихвой окупался несомненным выигрышем в боеготовности. В войсках Группы боеприпасы содержались таким способом повсеместно, можно сказать, явочным порядком: руководящих документов Центра на этот счет пока не было.

В расходовании снарядов своя тактика — вот эти возимые запасы дивизии расходуются в последнюю очередь, при бое в глубине, а на артподготовку и другие задачи, нужное количество мы должны подвести фронтовым транспортом и выложить на грунт на огневых позициях. Выложить ни больше и не меньше, чтобы хватило, но и лишнее не осталось. Эту непростую науку мне предстояло постичь позже, в ходе фронтовых командно-штабных учений.

Тем временем на стационарном складе боеприпасов был развернут лабораторный пункт и начались роботы по приведению снарядов в окончательно снаряженный вид.

Целый день я провел на складе, а вечером мы с Дуплинским отправились обратно в Вюнсдорф.

— Много недостатков накопал? — спросил он меня по дороге.

Я пожал плечами: недостатков, признаться, мне по неопытности обнаружить удалось немного. Как это ни парадоксально, но своему начальнику я должен привезти именно недостатки.

— Звонили из финчасти — сказала мне на другой день Зоя Алексеевна. — Сходите к ним и получите продовольственные карточки.

Я спустился вниз, и наша финансистка Грушина — молодая, пухленькая женщина с кукольным личиком, вручила мне продовольственные карточки.

Что же получается? Ежемесячно я буду получать 600 марок на руки, кроме того на мой счет отчисляются советские деньги. А ведь еще полагается продпаек…

Я вспомнил свои лейтенантские годы, когда приходилось перебиваться от получки до получки. Но напрасно денег никто не платит: нагрузка по службе здесь тоже соответствующая.

Захватив сумки, я отправился за продуктами. Продсклад находился во втором городке и занимал несколько бывших немецких танковых боксов. Возле склада, где толпился народ, я занял очередь и от нечего делать стал рассматривать боксы. Приглянулись ворота. Они резко отличаются от наших: во-первых, каждая их половинка разделена пополам, поэтому они складываются гармошкой; во-вторых, все конструкция подвешена роликовыми зацепами за верхнюю металлическую балку и легко катается по ней, при этом ровно, без всяких перекосов, плотно закрывая вход.

Я подвигал туда-сюда половинки ворот: работают безотказно, просто красота, хотя стоят без всякого присмотра уже столько времени. Мне вспомнились ворота в наших боксах в ракетной бригаде в Кировограде: огромные и тяжелые, с большой парусностью, они висели на крюках, выдирая их из воротных кирпичных столбов, вечно перекашиваясь и выпирая пузом.

Неужели наши строители не могут сделать вот такие же ворота?

Внизу половинки ворот в открытом положении стопорились простым, но надежным фиксатором с противовесом. Такие же фиксаторы применяются и у нас, но здесь они зацементированы в межворотные тумбы. Сверху на тумбе квадратный лючок, закрытый металлической крышкой с ручкой. Я открыл лючок и увидел внутри три крана для подачи сжатого воздуха, холодной и горячей воды.

Ничего себе, неплохо тут жили танкисты Вермахта! Вот тут, на этой отполированной гусеницами брусчатке, перед боксом, они сдували пыль со своих танков, чистили и мыли их.

Я обошел хранилище вокруг, и отметил про себя нумерацию боксов: номера — большие черные римские цифры, выдавленные на белой эмалевой жести размером метр на метр, видны издалека и читаются с двух сторон (они загнуты буквой «Г»). По диагонали на противоположном углу бокса закреплен еще один точно такой же знак, так что свое место определить с любой точки, даже ночью.

Тем временем очередь за продуктами продвинулась, и я зашел внутрь бокса. Там еще полностью сохранилась система воздухоотвода выхлопных газов танковых двигателей, а на стенах нарисованы контуры, стоявших здесь раньше танков, с указанием точек смазки. Здесь размещались некогда фашистские танки Т-III.

Так вот где было их логово! Может быть здесь дислоцировалась любимица Гудериана — 4-я танковая дивизия? Вот отсюда она двинулись на восток и 3 октября 1941 года вошла в мой Орел…

Но где же гудериановские лихачи теперь? Где бывший командир 4-ой танковой дивизии барон фон Лангерман?

Пусто, ничего нет, только вот эти боксы хранят память о былом..

Как странно, великие армии исчезают словно мираж…

— Как насчет баньки? — спросил меня как-то подполковник Грибанов.

Был конец рабочей недели, и чтобы организовать помывку дома, нужно было возиться с растопкой титана. Подумав о том, и я охотно согласился.

Баня располагалась возле второго городка, сразу за железнодорожным переездом. Взяв входные билеты стоимостью две марки, мы вошли в предбанник, служивший одновременно и комнатой отдыха. Был тут и буфет. Иван Михайлович прежде всего подошел к окошку буфета и попросил буфетчицу поставить для нас в холодильник пару бутылок пива. Пройдя в раздевалку, мы заняли свободные шкафчики и стали раздеваться. Я увидел на теле Грибанова несколько шрамов —следы ранений. Он — фронтовик.

В мыльной стояли мраморные топчаны и душевые кабинки, было чисто: порядок постоянно поддерживал высокий седой немец Отто с солдатской выправкой, одетый в резиновый фартук, резиновые сапоги и резиновые перчатки.

— Делаем первый заход в парную, — сказал Иван Михайлович, положив на свой топчан рукавицы, шерстяную шапочку и два березовых веника.

«Первый заход» — это просто посидеть в парной, прогреться и пропотеть. В парилке вкусно пахнет вениками, температура под восемьдесят, к деревянным полкам не дотронуться.

Через некоторое время тело прогрелось, началось обильное потовыделение, поры тела раскрылись.

— Теперь в душ, — повелел Грибанов, спускаясь с верхней полки, красный, словно рак.

Постояв под душем, мы уселись на топчан, и Иван Михайлович начал взбивать в своем тазике мыльную пену. Когда она заполнила емкость до краев, взял другой тазик, налил в него горячей воды и поставил в него первый, с пеной, греться.

— Ложись на топчан, — скомандовал мне, берясь за мочалку и окуная ее в горячую пену.

Я растянулся на топчане, и Иван Михайлович окутал меня всего с головы до пяток горячей мыльной пеной. Ощущение непередаваемое. Потом он взялся за мочалку, а отложив вскоре ее и окатив меня из тазика теплой водой, напустил на мою спину «слоников» (давил локтями), «червячков» (перекатывал кожу, оттягивая ее пальцами), «отбивных» (оттягивал кожу и рубил по ней ребром ладони).

— Делаем второй заход в парную, — поступила от него очередная вводная, когда я, как мог, повторил и с ним процедуру с пеной, мочалкой, массажем.

На этот раз в парную мы вошли с вениками.

— Залезай на верхнюю полку! — скомандовал Грибанов и, надев рукавицы и шапочку, стал хлестать меня сразу двумя вениками.

Горячий пар обжигал, но лежать было приятно. Хуже стало, когда мы поменялись местами и теперь хлестать веником пришла моя очередь. Еле выдержав это испытание я помчался под горячий душ. После мы мылись уже не спеша: посидев и отдохнув, сделали третий, последний заход в парную, во время которого просто блаженствовали, нежились. Наконец, ополоснувшись под душем, пошли в раздевалку, где нас ждало охлажденное пиво.

— Где вас так всего изранило? — спросил я, когда мы утолили первую жажду. Он и начал свой фронтовой рассказ.

— Зацепился как-то наш стрелковый полк одним батальоном за другой берег реки, и хотя мост был цел, пробиться на другой берег не было никакой возможности из-за ураганного огня. Батальон держался, отражал все усиливающиеся атаки, но боеприпасы подходили к концу. Наш огонь слабел, отбиваться становилось все труднее. С этого берега батальону помогали, чем могли: прямой наводкой били танки, вела огонь вся наша артиллерия, но положение становилось критическим. В то время я был начальником артиллерийского вооружения полка и уже послал одну за другой три машины с боеприпасами, однако все они были уничтожены еще на подходе к мосту: немцы прекрасно понимали, что если они пропустят боеприпасы, батальон им не одолеть. Вызывает меня на КП командир полка, никогда мне не забыть его слова: «— Если боеприпасы не будут доставлены батальону, я лично расстреляю вас своей рукой…». Думаю, уж лучше погибнуть в бою, чем принять позорную смерть от руки своего же командира. Взял машину с боеприпасами, подъехал на ней поближе к моту и спрятал ее в укрытие. Потом достал из ящика один выстрел, взял его в руки и побежал к мосту. Пули свистят, словно пчелиный рой, но мне удалось благополучно добраться до моста, а там по настилу ползком. Больше всего боялся, чтобы пуля не попала в снаряд — разорвет к черту. И вот ползу… На той стороне наши заметили меня и смотрю, ползут мне навстречу. Передал я им снаряд и пополз обратно за другим, потом еще… Образовался как бы живой конвеер. И хотя бордюр моста несколько защищал от пуль, полегло тогда немало, ну а меня дважды ранило — вот отметины, однако жив остался…

Иван Михайлович, задумавшись, помолчал, видно эти воспоминания, даже спустя много лет, были ему тягостны. Я тоже молчал и переваривал услышанное — вот незавидная доля вооруженца: Грибанов, по существу, совершил подвиг, а награда — спас свою жизнь…

— Сейчас, конечно, служба другая, — продолжал Иван Михайлович, — хотя и приходится иногда крутиться. Поскольку полковник Барковский приехал недавно и как начальника отдела боеприпасов его еще не признали, то начальник управления вызывает по каждому вопросу не его, а меня. А начальник управления — бывший ракетчик, главный инженер ракетной бригады, так что разговаривать с ним о чем либо, кроме ракет, очень тяжело. Сколько я не писал ему разных справок об обычных боеприпасах — все без толку. А тут еще наш главком стал требовать подробный отчет о расходе боеприпасов на практических стрельбах, и я просто зашиваюсь.

Мы еще долго сидели с Иваном Михайловичем в комнате отдыха, и домой я вернулся только поздно вечером.

Главнокомандующий Группой советских войск в Германии генерал армии Кошевой, в отличие от начальника управления РАВ, проблему обычных боеприпасов хорошо усвоил еще с войны. В своих мемуарах он об этом вспоминал так:

«После того как были заслушаны решения командиров, генерал армии переходил к тыловым вопросам и разбирал их, пожалуй, еще более тщательно, особенно в отношении укомплектования войск и снабжения боеприпасами. Из широкого кармана кителя извлекалась книжица, где мелким почерком были записаны данные по численному составу рот и боеприпасам в каждой дивизии. Генерал листал ее, находил нужную страницу и начинал дотошно выяснять соответствуют ли его данные фактическому положению дел в соединении. Обычно сведения командующего и командира дивизии не совпадали, поскольку роты несли потери в текущих боях, а часть боеприпасов оседала где-то на армейском складе или в других артиллерийских и пехотных тылах. Ф.И. Толбухин допытывался как эта разница образовалась.

…От командиров полков генерал армии добивался знания всей полноты вопросов обеспечения войск, особенно в материальном отношении. Он спрашивал, сколько имеется в батальоне мин к 82-мм минометам и снарядов к пушкам, сколько гранат, все ли бойцы умеют бросать их. Командиры знали, что командующий фронтом перед операцией обязательно будет с ними беседовать, и к этому разговору тщательно готовились, сверяя все свои данные.

Не помню случая, чтобы кто-нибудь не знал, как обеспечен его полк».

Сейчас, в мирное время, главком по расходу боеприпасов мог полно судить о ходе боевой подготовки в армиях: не нужно никаких докладов и объяснений — достаточно взглянуть на беспристрастную таблицу расхода снарядов, мин, гранат и патронов.

 — Вот справка по расходу боеприпасов на практических стрельбах, — сказал подполковник Грибанов, подавая мне свернутый в рулон большой ватманский лист. — Теперь этим делом придется заниматься тебе.

Развернув ватман, я увидел, что слева сверху вниз идет подробная номенклатура боеприпасов, а в заголовке лимит, расход и процент расхода по каждой армии и всего за Группу.

Вскоре мне стало ясно, что с этой справкой я попал в эпицентр непростых взаимоотношений больших начальников: главком, видя ничтожный процент расхода по той или иной номенклатуре, спрашивал с командармов или своего заместителя по боевой подготовке; командармы, не желая выдавать нелицеприятные цифры, ругали своих вооруженцев; вооруженцы изворачивались, тянули с передачей данных и порой эти данные приходилось просто из них выбивать по телефону. Зато я сработался с армейскими боеприпасниками: майором Клоковым (1 гв. ТА), майором Юшенковым (2 гв. ТА), подполковником Затворницким (3 А), подполковником Онищенко (8 гв. А), майором Дизик (20 гв. А), и не мог понять, как это они там в одиночку справляются с таким трудным участком. Ведь каждая армия имеет в своем составе четыре-пять дивизий, армейские части и армейский склад боеприпасов.

Расход боеприпасов шел неравномерно: у танкистов всегда перерасход за счет натаскивания стреляющих; аккуратные же артиллеристы и зенитчики постоянно укладывались в свой лимит; патроны к стрелковому оружию расходовались процентов на 60—70, а вот ручные гранаты всего лишь на 20—30 — солдаты боялись бросать ручные гранаты.

Вот уже несколько дней как подполковник Индже усердно трудился, склонившись над своим столом.

— Чем занимаетесь, Юрий Леонидович? — спросил я его.

— Делаю разработку на учение с нашим складом боеприпасов в Торгау.

— А как вы ее делаете?

— Очень просто: беру лист ватмана, провожу горизонтальную линию — это ось времени. Затем нанизываю на эту ось в виде квадратиков различные вводные, распоряжения, задачи, приказы и прочее.

Начальник отдела все это утверждает, и после этого мне остается только письменно все оформить.

Я взглянул на схему и в многочисленных квадратиках, привязанных к оси времени, увидел и подъем по тревоге, и проверку оповещения, и действия дежурного, и усиление караула, и проверку экипировки личного состава, и развертывание лабораторных пунктов, и выдвижение головного отделения, и совершение марша в новый район, и развертывание в новом районе, и оборудование этого района, и решение различных вводных.

— Раскрою вам секрет: учение назначено на завтра, — сказал Индже. — Проводить его поручено мне вместе с вами. Выедем пораньше, чтобы было время осмотреться на месте. Форма одежды полевая, внимательно изучите порядок проведения учения и освежите в памяти Руководство по полевому артиллерийскому складу.

Такой оборот дела был неожиданным: времени в обрез, а нужно «врасти» в обстановку и изучить документы. Кроме общей схемы учения, замысла и вводных, была еще рабочая карта с подробным маршрутом выдвижения головного отделения в район сосредоточения и расчетами на марш.

Внизу карты — таблицы с расчетами инженерного оборудования района, номенклатура и количество боеприпасов, расчеты сил и средств для проведения погрузочно-разгрузочных работ и другое.

— Ну, вот теперь все готово, — сказал Юрий Леонидович в конце рабочего дня, сложив документы в портфель и опечатав его своей печатью. — Выезд завтра в семь утра от бетонки.

Стоял тихий солнечный день, когда часов в одиннадцать мы подъехали к Торгау.

— Сначала посетим памятник, где состоялась встреча советских и американских солдат на Эльбе, — предложил Индже.

Трехметровый обелиск покоится на высоком гранитном основании на самом берегу реки. Хорошо видна четкая надпись на нем: «Здесь на Эльбе 23 апреля 1945 года войска Первого Украинского фронта Красной Армии соединились с американскими войсками».

Осмотрев памятник и сфотографировавшись возле него, мы поехали на склад. Там нас уже ждали.

— Групповой склад боеприпасов первого разряда, — доложил начальник склада подполковник Дмитриев, — предназначен для формирования фронтовой тыловой базы. В нем содержится в ста хранилищах тысяча вагонов боеприпасов. Все они хранятся в неокончательно снаряженном виде. Личным составом склад укомплектован полностью, в том числе местная стрелковая рота в количестве 200 человек и техническая рота в количестве 76 человек. Дисциплина…

Я внимательно слушал все это и едва успевал переваривать услышанное. Получается, что в непосредственном подчинении нашего отдела находится около двух тысяч солдат и 200 офицеров, поэтому-то полковник Барковский все сидит над какими-то таблицами, как к нему не зайдешь. Это он занимается анализом дисциплинарной практики на складах, за которую отвечает головой и ему, понятно, не до боеприпасов.

Пока подполковник Индже разбирался с документами по боевой готовности, я решил предварительно познакомиться с технической территорией. Она похожая на огромный парк с аллеями раскидистых деревьев и расходящимися во все стороны широкими бетонными дорогами, произвела на меня сильное впечатление.

— А где же хранилища? — спросил я, не видя привычных коробок.

— А вот, мы стоим как раз напротив одного из них, — ответил офицер, сопровождавший меня.

Действительно, приглядевшись, я увидел два незаметных с первого взгляда входа, ведущих как бы под основание холма, поросшего поверху сплошным сосняком, — в гуще которого торчали почти незаметно только вентиляционные трубы.

Подойдя поближе, я детально осмотрел обустройство входа в хранилище: входные двери как бы отодвинуты внутрь; сходящие на нет бетонные скулы образуют что-то вроде небольшой траншеи; в специальных углублениях вделаны розетки для подключения погрузочных механизмов и электромоторов принудительной вентиляции. Перед входной дверью — аккуратная мелкая решетка для ног, за сплошной бронированной дверью еще одна дверь — легкая, решетная. Войдя в хранилище, я вдохнул такой знакомый боеприпасникам острый и пьянящий запах пороха.

По высоте хранилище было метра два с небольшим из литого бетона; на потолке ясно видны следы опалубки. Заведующий хранилищем повернул выключатель и внутри загорелся свет — это было для меня ново; в Союзе электричество в хранилищах с боеприпасами категорически запрещено.

— Здесь тоже был запрет, — уточнил завхран, — и во всех хранилищах проводка была обесточена и демонтирована. Но теперь ее снова восстанавливаем. Зря демонтировали, ведь та, немецкая, была скрыта внутри стен, а мы прокладываем теперь поверху.

Я осмотрел новую проводку: толстый кабель тянулся вдоль стены, прикрепленный к бетону специальными скобами и дюбелями. Работа не только кропотливая и трудоемкая, как оказывается, излишняя, если учесть, что выполняют после разорения старой, надежной системы электропитания. А разорили необдуманно лишь только потоку, что она не вписывалась в наши каноны. Вместо того, чтобы изучить чужой опыт, наши боеприпасники из Центра отдали, можно сказать, прямо-таки вредительское распоряжение. Хорошо хоть, что все-таки спохватились…

У входа стояла тумбочка для документации, доставшаяся нам от вермахта. Высокая, с наклонной откидной крышкой в виде конторки, легкая и удобная, она позволяла делать записи, не присаживаясь и не сгибаясь в три погибели.

— Какое чудесное хранилище! — не удержал я своих эмоций, закончив осмотр.

— Но оно требует грамотности и дисциплинированности, — заметил завхран, — если, к примеру, не соблюсти порядок укладки штабелей — нарушится циркуляция воздуха и появится влажность.

Выйдя наружу, я только сейчас заметил, что, кроме бетонной дороги, к хранилищу подходит еще и железнодорожная колея: механизированная погрузка боеприпасов из хранилища в автомобиль или железнодорожный вагон — это то, о чем можно только мечтать. Ну и, как я уже отмечал еще одно достоинство объекта, — его идеальная маскировка. Позже мне рассказали о том, как в войну американцы бомбили этот склад. Даже при прямом попадании взорвалось одно лишь хранилище, остальные же, рядом стоящие, не позволив боеприпасам сдетонировать, нисколько не пострадали. Завидная живучесть! И еще я узнал, позже, что при рассредоточении боеприпасов в особый период, хранилища освобождаются в шахматном порядке, а это в свою очередь удваивает безопасные расстояния между загруженными хранилищами и, таким образом, еще больше повышается живучесть объекта. Впрочем, на мой взгляд, остальные боеприпасы можно вообще не рассосредотачивать: здесь они хранятся надежнее и безопаснее, чем в открытом поле, а противник, возможно, будет полагать, что склад пустой.

Между тем время шло к вечеру, и после ужина личный состав склада находился в ожидании момента, когда подполковник Индже объявит тревогу. Всякая внезапность, разумеется, была уже невозможна — за каждым шагом проверяющего следили сотни глаз.

— Я и не стремлюсь к внезапности, — заметил в ответ на мои комментарии Юрий Леонидович. — Учение плановое, и все, естественно, к нему готовились. Это Грибанов любит внезапности и прячется ради нее перед складом в кустах.

Наконец, ровно в полночь (наверное, для удобства отсчета времени) была объявлена тревога, и сразу все вокруг всколыхнулось: раздались команды, послышались топот ног, звяканье оружия, урчание моторов. Теперь нам оставалось только наблюдать за происходящим и хронометрировать его. Когда закончился первоначальный этап учения, основные события переместились на техническую территорию, где началось развертывание лабораторных пунктов по приведению боеприпасов в окончательно снаряженный вид. Разворачивалось тридцать лабораторных пунктов, однако реальная работа намечалась лишь на двух из них, чтобы проверить выучку личного состава и фактическую выработку — это, в зависимости от калибра, около тысячи штук за 18 часов непрерывных действий.

Мы объехали техническую территорию и убедились, что все тридцать лабораторных пунктов развернуты и готовы к работе. Их оборудование было несложным: комплект рольгангов, лабораторный стол с прибором кернования взрывателей (ПКВ), ящик с набором инструментов и материалов, подсветка, документация, пирамидка для оружия, пожарный щит с комплектом противопожарного инвентаря.

Остановившись возле одного из пунктов, подполковник Индже достал из своего портфеля очередной конверт с вводной, и сразу началась практическая работа по приведению 100-мм танковых выстрелов в окончательно снаряженный вид. Сначала руководитель работ на пункте построил личный состав (16 человек), зачитал распределение обязанностей согласно операционной карте и инструкцию по мерам безопасности. К моему удивлению, вскрытие коробки со взрывателями вызвало у того, кто ее осуществлял, затруднение: толстая жесть гермоукупорки никак не поддавалась, а специальным ножом солдат пользоваться не умел.

— Обычное дело, — заметил Юрий Леонидович, наблюдая за этой операцией. — Этот недостаток мы отмечаем в актах, тренируем лаборатористов, пишем в ГРАУ, чтобы придумали путевый нож, но…

Сначала работа на пункте шла с опережением графика: ящики непрерывным потоком катились по рольгангам из хранилища к лабораторному столу, здесь они извлекались из укупорки и выкладывались на стол, вывинчивались холостые пробки и вместо них вкручивались головные взрыватели, взрыватели кернились ПКВ, готовые выстрелы укладывались обратно в укупорку, наносилась соответствующая маркировка и, наконец, ящики укладывались в штабель. Через три часа темп работ замедлился, а к шести утра совсем упал.

— Вот тут и зарыта собака, — огорчился, видимо, в который раз, подполковник Индже. — Прошла всего треть рабочего времени, а личный состав уже начал выдыхаться. Поэтому мы рискуем не успеть с окснариванием в особый период, но, с другой стороны, если все запасы окснарить — резко сократится срок их хранения, а это уже ущерб государству.

В шесть утра Юрий Леонидович дал команду закончить работу и вручил очередную вводную на планирование марша и выдвижение головного отделения.

К моему удивлению, офицеры склада были приучены к планированию марша: достали карты, циркули, линейки, курвиметры, нанесли район сосредоточения и маршрут движения, подполковник Дмитриев грамотно отдал приказ на марш.

Тем временем колонна машин головного отделения склада, загруженная всем необходимым, выстроилась перед КПП в готовности к выдвижению.

— Солдаты местной стрелковой роты любят ездить на учения, — заметил начальник склада. — Им смертельно надоедает ходить в караул, а тут хоть какое-то развлечение.

В назначенное время колонна начала стокилометровый марш, по пути решая вводные: «танки слева», «танки справа», «воздух», «химическая опасность», «нападение диверсионной группы» и другие. Действия личного состава по каждой вводной подполковник Индже тут же разбирал и давал им оценку.

В районе сосредоточения основная тяжесть работ выпала на технический персонал склада — это выбор конкретного района развертывания с учетом рельефа местности, наличия подъездных путей, условий маскировки и т.д. и т.п.

После рекогносцировки и принятия решения на развертывание, начиналась разбивка территории, обустройство лагеря, организация охраны и обороны, прокладка линий связи, разметка и оборудование площадок открытого хранения боеприпасов, составление расчетов инженерного оборудования и многое другое.

Все это длилось до глубокой ночи.

Следующий день уходил на проверку элементов склада на местности, оценку грамотности решений начальников отделений по размещению боеприпасов, организации противопожарных мероприятий и т.д. После решения всех вопросов, поступил приказ на совершение марша на зимние квартиры. Отбой учения объявили только по прибытии в городок.

— Вот такие учения, — сказал Юрий Леонидович, когда мы с ним ехали обратно, — мы должны проводить со всеми своими складами, что, конечно, отвлекает нас от основной работы. Например, вот это учение лично у меня отняло, с учетом разработки, целую неделю, а тем временем в секретке копится гора неисполненных документов, которые за меня никто делать не будет. Так что нужно крутиться…

Забегая вперед отмечу, что впоследствии начальник нашего отдела полковник Георгий Владимирович Ренке обобщил опыт проведения этих учений и издал методичку. Позже он использовал этот опыт в войсках Дальнего Востока.

Не успели мы с подполковником Индже отчитаться по учению, как начальник отдела собрал нас на совещание.

— Предстоит фронтовое командно-штабное учение, — сообщил Барковский. — Наш отдел обновился наполовину, причем капитан Павлов и майор Опалев еще не знакомы с западным театром военных действий. Нам нужно уточнить и перераспределить обязанности офицеров отдела на предстоящие учения.

Из всего длинного совещания я уяснил, что мне вменяется под руководством Грибанова взаимодействовать со штабом тыла, отделом военных сообщений (ВОСО), штабами ПВО и артиллерии, отрабатывать план подачи боеприпасов войскам, готовить и передавать в армии выписки из плана подачи.

— С чего же мне начать? — спросил я Грибанова, смущенный и объемом задач и неуверенностью своей готовности к их выполнению.

— Не бойся, — подбодрил меня Иван Михайлович. — Тактика и стратегия у нас простая: рисуем на карте три «яйца», подвозим снаряды к участкам прорыва и… побеждаем. Запомни: воюет батальон, а остальные — конторы, только путают. Давай-ка сначала мы с тобой выведем норму обеспеченности войск фронта боеприпасами.

С этими словами Грибанов достал из портфеля по учению ведомость обеспеченности и быстро стал заполнять графы, никуда не заглядывая и не сверяясь — наличие боеприпасов в боекомплектах по каждой дивизии он помнил наизусть. Мне ничего не оставалось, как сидеть рядом и смотреть на работу своего старшего товарища. Бросилось в глаза, что в войсках содержались повышенные запасы боеприпасов, но при этом в каждой дивизии они были разные. К примеру, для наземной артиллерии — и 1,2, и 1,5, и даже 2,0 боекомплекта, вместо одного, согласно приказу министра обороны.

— Почему в дивизиях разная обеспеченность? — спросил я.

— Потому, что в дивизиях все боеприпасы загружены в автотранспорт, машины и прицепы разных марок — вот и получился разнобой. Можно было бы перераспределить машины, но начальник автослужбы Группы генерал Громаков не идет на это.

Переписав ведомость обеспеченности в свою рабочую тетрадь, я отправился в штаб тыла и ВОСО для первого знакомства.

Штаб тыла — слева от нашего управления. В спаренной  бывшей казарме на первом этаже — большая комната отдела планирования, где воедино сводится объем грузоперевозок  и распределяется транспорт во фронтовой операции.

Я представился старшему офицеру штаба тыла подполковнику Позднееву, который как раз и занимался обобщением цифр и распределением транспорта и с которым мне пришлось потом все время взаимодействовать.

В штабе ПВО мне доброжелательно сказали, что у них никогда не было и, надо полагать, не будет никаких к нам претензий: они согласны с нашим планированием и расхода (где-то 6,0 боекомплектов), и подвоза боеприпасов к ствольной зенитной артиллерии…

Но вот наступило время учений. Первое фронтовое командно-штабное учение в ГСВГ  для меня прошло, как сплошной кошмарный сон. Задание, как водится, вручили в пятницу, в конце рабочего дня. Не успели мы прочитать до конца его текст, как один за другим зазвонили телефоны. Звонили из нашего первого отдела — нужно дать распределение складов боеприпасов по фронтовым базам.

— Сходи в первый отдел, — сказал мне Грибанов, — отнеси им распределение складов: Топхин, Альтенграбов — на ФПБ-1; Капен, Мокрена — на ФПБ-2; Хоэн — Ляйпиш, Торгау и Пфаффендорф — на ФТБ.

Подойдя к рабочей карте в первом отделе, я увидел на ней жирно обведенные три окружности, те самые три «яйца», о которых мне говорил Грибанов, — это районы размещения фронтовых баз; на севере — передовая фронтовая база (ФПБ-1), на юге — ФПБ-2, на востоке, в районе Франкфурта-на-Одере, фронтовая тыловая база (ФТБ). Западнее Берлина вдоль линии фронта сверху вниз шли районы размещения армейских подвижных баз (АПБ): второй, третьей, первой и восьмой армий. Двадцатая армия стояла во втором эшелоне. Вблизи условной линии фронта тянулись кружочки артиллерийских складов дивизий. Линия фронта была сплошная.

— Нужно еще дать на карту распорядительные и выгрузочные железнодорожные станции, — сказал мне полковник Андреев, занимавшийся в первом отделе боеприпасами.

— Сходи в ВОСО, согласуй с ними станции, — сказал Грибанов, когда я сообщил ему о полученной задаче.

— Смотрите, к нам пришел боеприпасник, наверное, принес заявку на железнодорожные транспорта! — обрадовались ВОСОвцы.

— Нет, я хотел согласовать распорядительные и выгрузочные станции, — растерянно ответил я.

— Так мы с вами не договаривались: сначала давайте заявку на транспорта, а уж потом получите станции… Вы начнете объяснять, что нет еще решения, не готовы расчеты и т.д., но поймите и нас — когда у вас будут все расчеты, у нас не останется времени на планирование транспортов.

Делать нечего, пришлось обращаться за подмогой к подполковнику Грибанову, он тут же пришел в ВОСО, и мы до глубокой ноги занимались с ними. Едва мы вернулись в отдел, как позвонил из штаба тыла подполковник Позднеев:

— Жду от вас заявку на автотранспорт, прошу подойти ко мне.

— Сходи к нему, — сказал мне Грибанов, — скажи пусть планирует подачу боеприпасов на артпоготовку, как по прошлому учению…

— Я и без вас знаю, как мы раньше планировали, — рассердился Позднеев. — Вы мне дайте заявку: сколько, откуда, куда, когда…

Возвращаясь к себе, я размышлял над тем, что учение не имеет ничего общего с реальной действительностью. Из воспоминаний наших военачальников я знал, что фронтовая операция готовиться исподволь, длительное время: командующий вынашивает и принимает решение, потом все просчитывается, планируется, идет постепенное накопление материальных средств — все ясно и понятно. А тут за одну ночь нужно сделать и расчеты, и справки, и заявки, и т.д. и т.п.

Кошмар! Слышал, что, к примеру, немцы аналогичные учения проводят с соблюдением распорядка дня: днем работает — ночью отдыхают, полагая, что нет нужды в мирное время перенапрягаться и, что одуревшему от бессонницы офицеру, не до науки…

Ближе к вечеру воскресного дня начальник 1-го отдела полковник Пиляев собрал совещание и объявил распределение офицеров по пунктам управления: командный пункт (КП) — первый, второй, третий отделы во главе с полковником Величко; тыловой пункт управление (ТПУ) — четвертый, пятый, шестой и седьмой отделы во главе с заместителем начальника управления полковником Карасевым.

— Особое внимание обращаю, — в заключение сказал Пиляев, — на соблюдение режима секретности. Никаких разговоров по открытому телефону!

Вскоре мы заняли места в штабных автобусах, и колонны машин пошли в свои районы. ТПУ занимал большую площадь в сосновом лесу, офицеры управлений и отделов тыловых служб работали в специальных штабных машинах, стоящих в обвалованных капонирах и подключенных к наружному электропитанию и линиям связи. Внутри каждой машины 4—5 рабочих места, если соединить два рядом стоящих стола откидной крышкой — можно свободно работать с картой. В сцепке с каждой машиной спальный прицеп, оборудованный наподобие вагонного купе.

Отдел боеприпасов занимал две штабные машины с прицепами — в одной работал начальник отдела с Грибановым, в другой — остальные офицеры отдела. Едва мы успели разместиться, как зазвонил телефон:

— Это Позднеев, я жду от вас заявку…

— Сходи к нему, — попросил меня Грибанов, — скажи, что еще нет расхода боеприпасов, с КП должен позвонить полковник Андреев и передать расход, ждем с минуты на минуту…

Штаб тыла, в отличие от нас, размещался в просторном бетонном бункере. Посредине, на большом столе огромная рабочая карта начальника тыла фронта. Карту рисовала девушка-чертежница.

В брюках и нарядной кофточке, с распущенными волосами, похожая на живую куклу, она сидела посреди карты, поджав ноги по-турецки, и наносила на нее фронтовые базы, бесчисленные склады, госпитали, выгрузочные станции и прочее. Через всю карту с востока на запад тянулись, подкрашенные особой светящейся краской, трубопроводы горючего…

— Хватит разглядывать нашу девушку, иди-ка сюда, — позвал меня подполковник Позднеев от другого стола с огромной таблицей подвоза материальных средств в фронтовой операции.

Боеприпасы, ГСМ, продовольствие, вещевое, медицинское, инженерное, химическое, военно-техническое имущество и связи — все было здесь. На каждый вид имущества своя колонка, разбитая на три графы: «Расход», «Наличие», «Подвоз».

Почти вся таблица была заполнена цифрами и лишь пустовала колонка боеприпасов.

— Долго мне еще ждать от вас данные? — напустился на меня Позднеев, — Все службы уже сообщили данные, одни вы всегда тянете до последнего…

— Я могу сейчас заполнить графу «Наличие».

— Слава богу, быстро заполняйте графу наличие карандашом и давайте остальные цифры.

Заполнив свою графу и, желая смягчить недовольство Позднеева нашей медлительностью, я высказался в том смысле, что его таблица почти вся забита цифрами и, дескать, нечего беспокоиться, но получилось еще хуже.

— Какими цифрами? — рассердился он. — Что, я цифры что-ли буду возить? Вы знаете удельный вес этих цифр? К примеру, имущество связи от общего объема перевозок составляет 0,5 процентов, химическое — 0,5, инженерное — 4, продовольствие — 11, а боеприпасы тянут на 37! Спрашивается, могу ли я спланировать подвоз остального без боеприпасов?

Вернувшись в отдел, я застал работу в самом разгаре: с КП был, наконец, получен расход боеприпасов на операцию и теперь можно было спланировать подвоз и дать заявку в тыл.

— Ну вот, — сказал Грибанов, вручая мне расчеты, — теперь есть все данные, отнеси их в тыл.

По знакомой тропинке, держась телефонного провода и подсвечивая себе фонариком, отправился я опять в штаб тыла.

Девушка-чертежница уже переместилась к левой половине карты и наносила армейские передовые базы и склады дивизий.

Заполнив боепрпасную колонку до конца, я подал подполковнику Позднееву заявку на подвоз боеприпасов на артподготовку на огневые позиции с выкладкой их на грунт.

— А какие задачи будет решать артиллерия с этих огневых позиций?

— Не знаю.

— Никогда не говори слово «не знаю». Говори — «уточню». Иди и уточняй.

— Зачем ему задачи артиллеристов, — возмутился Грибанов, когда я доложил ему о просьбе тыловиков.

Тем не менее взял трубку телефона ЗАС и позвонил на КП. Выяснилось, что артиллеристы с одних и тех же позиций будут осуществлять: артналет, основную артподготовку, повторный огневой налет, огневой вал с переносом в глубину.

— Вот теперь мне ясно, — сказал Позднеев, — что выложенные на грунт снаряды будут все израсходованы, и нам не придется потом подбирать их. По вашей заявке каждой армии на артподготовку нужно подать по 4—5 автобатальонов. Вы представляете себе общую картину на участке прорыва? Когда автобатальоны со снарядами должны подойти к огневым позициям, кто их встретит, успеет ли порожний автотранспорт уйти обратно до массового движения войск? Прошу разобраться с этим вопросом поточнее.

И снова (уж в который раз!) я отправился в обратный путь. Уже начало светать, сиреневый туман скрадывал контуры деревьев, чувствовалась утренняя свежесть. Я присел на пенек, осмысливая прошедшую ночь, и вспомнил притчу про работника и приказчика, рассказанную мне, лейтенанту, еще в ракетной бригаде главным инженером. Действовал я этой ночью, конечно, как плохой работник. Как и следовало ожидать, оценка полученная мною на разборе учений, была соответственно пресловутой притче: «справился с трудом», что равносильно «неуду». Самолюбие мое было сильно задето, и я решил, не откладывая дела в долгий ящик. по горячим следам разобраться во всем.

Прежде всего ВОСО. Могу ли я, не дожидаясь расхода, составить заявку на железнодорожные транспорта? Конечно, могу, ведь вагонами мы возим боеприпасы со стационарных складов на фронтовые передовые базы, в крайнем случае, на армейские передовые базы. Зная суточные операционные возможности своих складов, я могу заранее подготовить заявку на все пятнадцать суток фронтовой операции, условно номеруя эти дни, как М1, М2, М3 и т.д.

Так и сделал. Операционная возможность одного нашего склада 100 вагонов в 20 тонном исчислении, или три эшелона по 600 тонн каждый, следовательно, суточная возможность семи наших складов составит 12 600 тонн, а за десять дней операции можно подвести 126 000 тонн боеприпасов, или всего-навсего 2,5 боекомплекта фронта! Забегая вперед отмечу, что ВОСОвцы с радостью приняли мое предложение и в дальнейшем я и горя не знал с железнодорожниками. Скажу даже больше — мы подружились и я у них всегда был желанным гостем. А сколько раз они выручали меня неплановыми транспортами, сколько раз спасали от штрафных санкций за простои вагонов, а когда подошло время моей замены, они дали мне под домашние вещи дефицитный пятитонный немецкий контейнер.

Теперь артподготовка на участках прорыва. Что мне известно об участках прорыва? На слуху Брусиловский прорыв в Первую мировую войну.

К моему удивлению, прорыв, можно сказать, изобрели немцы. Вот как об этом писал сам А.А. Брусилов, генерал от кавалерии, в Первую мировую командовал армией, фронтом, всеми русскими войсками:

«До начала этой войны считалось аксиомой, что атаковать противника с фронта (в полевой войне) почти невозможно ввиду силы огня; во всяком случае, такие лобовые удары требовали больших жертв и должны были дать мало результатов; решения боя следовало искать на флангах, сковав войска противника на фронте огнем, резервы же сосредотачивать на одном или обоих флангах в зависимости от обстановки для производства атаки, а в случае полной удачи — и окружения.

Однако, когда полевая война вскоре перешла в позиционную, и благодаря миллионным армиям вылилась в сплошной фронт от моря до моря, только что описанный образ действия оказался невозможным. И вот немцы под названием фаланги и разными другими наименованиями применили такой образ действий, при котором атака в лоб должна была иметь успех, так как флангов ни у одного из противников не было ввиду сплошного фронта. Собиралась огромная артиллерийская группа разных калибров, до 12-дюймовых включительно, и сильные пехотные резервы, которые сосредоточивались на избранном для прорыва обороны противника боевом участке.

Подготовка такой атаки должна была начаться сильнейшим артиллерийским огнем, который должен был уничтожить неприятельские укрепления с их защитниками.

И затем атака пехоты, поддержанная артиллерийским огнем, должна была неизменно увенчаться успехом, то есть прорывом фронта.

Очевидно, противник должен был уходить с тех участков, которые не были атакованы.

Такой способ действий в 1915 году дал полную победу австро-германцам над русской армией, отбросив нас далеко на восток; противник занял чуть ли не четверть Европейской России, захватил около двух миллионов пленных, несколько крепостей и неисчислимый военный материал разного рода».

Сам Брусилов свой прорыв осуществил в конце мая 1916 года. Как же он построил войска на участке прорыва?

По фронту наступал всего лишь один батальон 4-х ротного состава, а в затылок ему были построены еще 17 батальонов, плюс резерв. После артиллерийской подготовки вся эта масса войск шла в атаку валами: первый вал — 4 волны, второй вал — 2 волны, третий вал — 3 волны. Затем шла вторая линия: первый вал — 3 волны, второй вал — 2 волны, третий вал — 4 волны.

А как было в Великую Отечественную войну?

«Пехота в первой волне атаки идет из расчета 250—300 бойцов на километр, а в тоже время за ними, как бы в затылок, только артиллерийских наблюдателей, разведчиков и связистов, обслуживающих наблюдательные пункты, приходится до 800 человек на тот же километр», — вспоминал герой Советского Союза генерал-полковник артиллерии Н.М. Хлебников.

На километр участка прорыва приходилось до 270 артиллерийских стволов, поэтому на каждую огневую позицию ставили не батарею, а целый дивизион! Как же в такой обстановке подать снаряды на огневые позиции и успеть их выложить на грунт?

— Дело непростое, требующее согласованности, оперативности и четкости, — поучал меня в штабе артиллерии полковник Ткаченко. — Во-первых, снаряды должны быть выложены не раньше и не позже определенного времени; во-вторых, их должно быть не больше и не меньше, чем нужно. По времени можно было бы начать выгрузку, как только будет забит первый кол и начата топопривязка огневых позиций, но кто же будет разгружать? Поэтому лучше назначить точку встречи и встроить транспорт с боеприпасами в колонну артиллерии на подходе к огневым позициям.

— Какая обычная группировка артиллерии на участке прорыва? — спросил я.

— Обычная армейская группировка артиллерии включает в себя: армейскую артиллерийскую бригаду, армейскую группу реактивной артиллерии, дивизионные артиллерийские группы, иногда привлекаются полковые артиллерийские группы, плюс фронтовые средства усиления: тяжело-гаубичные бригады, пушечные бригады, реактивные полки.

— Нельзя ли расход снарядов определить побыстрее, ведь нам нужно планировать подвоз и мы держим тыловиков?

— Быстрее не получится: нужно разведать цели, подсчитать количество снарядов согласно нормам, согласовать с авиацией и только потом выдавать окончательные цифры.

— А какие задачи решает артиллерия с одних и тех же огневых позиций?

— В зависимости от обстановки варианты могут быть разные: артиллерийский налет по артиллерийским и минометным батареям противника; собственно, артиллерийская подготовка; повторный огневой налет по батареям противника; огонь прямой наводкой для уничтожения огневых точек; за 3—4 минуты до атаки — огневой вал, под прикрытием которого пехота переходит в атаку. Может быть двойной огневой вал, когда одна группа артиллерии переносит огонь в глубину скачками по 100 метров, а другая одновременно ведет огонь по основным рубежам и делает скачки по 300—400 метров, что позволяет более эффективно подавлять оборону противника.

Почерпнув все эти сведения, я как бы прозрел и, вернувшись к себе, на листах ватмана заготовил так называемые болванки: на верхней половине листка — группировка артиллерии на участке прорыва армии и точка встречи, внизу — табличка с расчетом одного боекомплекта этой группировки артиллерии.

Теперь, имея эти наметки, мне будет легче сориентироваться и после уточнения данных, быстрее подготовить заявку в тыл. На точке встречи артиллеристы разберут автопоезда со своими калибрами, разведут их по огневым позициям и вернут обратно порожний транспорт. Это как вариант. Лучше, конечно, встроить машины с боеприпасами в колонну артиллерии, но это уж как сложится обстановка…

Оставался для меня еще один неясный вопрос — это автобатальон. В ту памятную ночь вокруг этих автобатальонов было много разговоров и споров, а что он из себя представляет, я не знал. Для боеприпасника это недопустимо, боеприпасник транспорт подвоза должен знать отлично. Однако вскоре я ликвидировал и этот пробел. Спустя некоторое время после учений меня вызвал начальник отдела полковник Барковский.

— Автомобилисты проводят плановые тренировки с задействованием наших складов. Завтра они планируют занятие в Топхине и вам нужно быть там. Обратите внимание на соблюдение мер безопасности и противопожарных правил.

Топхин всего в трех километрах от Вюнсдорфа, и уже с утра я был на складе.

Начальник склада подполковник Антонов подробно ввел меня в курс дела: предстоит очередная тренировка с автомобильным батальоном группового подчинения по загрузке боеприпасов на складе по плану особого периода; реально из Куммерсдорф-Гут, где стоят автомобилисты, придет автомобильная рота; занятие начнется с отстойника порожнего транспорта, далее заезд на техническую территорию с реальной загрузкой нескольких автопоездов.

До начала занятия оставалось еще немного времени, и я успел предварительно познакомиться со складом. Техническая территория почти ничем не отличалась от того, что я уже видел в Торгау: те же замечательные хранилища, те же бетонные внутрискладские дороги, развитая сеть подъездных железнодорожных путей, та же насыщенность средствами механизации.

— Скоро должна подойти авторота, — сказал мне руководитель занятия начальник учетного отдела и комплектации склада капитан Кузнецов. — Пойдемте на КПП и встретим их.

Вскоре действительно колонна Уралов показалась за поворотом лесной дороги и остановилась метрах в пятидесяти от КПП. Подойдя к головной машине, мы познакомились с командиром роты, который сообщил Кузнецову время, затраченное на марш от Куммерсдорф-Гут до Топхина. Оказывается, в Куммерсдорф-Гут стоят целых два автомобильных полка группового подчинения, те самые, что на фронтовых учениях условно возили нам снаряды на артиллерийскую подготовку. Сейчас перед нами во всем своем великолепии стояла одна из автомобильных рот вместе со своей походной кухней. Автомобилисты стараются не отрываться от этой кухни — ходят только ротой и поэтому не берут незначительные грузы: боеприпаснику этот ньюанс нужно учитывать при планировании подвоза.

Я подошел к головной машине — это был Урал-377 с пятитонным прицепом Е-5 немецкого производства, общая грузоподъемность автопоезда — 10 тонн.

Прицеп Е-5 мне очень понравился: легкий, прочный, с низкой платформой и продуманным сцепным устройством так, что благодаря пружинным противовесам оно не падало на землю, а занимало фиксированное положение в любой точке пространства, что позволяло водителю производить сцепку без посторонней помощи.

Пройдя вдоль автопоезда, я прикинул, что по длине он занимает около двадцати метров, а вся рота растянулась почти на километр.

— Если придет батальон, то он займет всю дорогу до самого Вюнсдорфа, — сказал капитан Кузнецов, заметив мои измерения.

Отстойник порожнего транспорта, во-первых, должен обеспечивать маскировку, быть вместительным, позволять, в случае необходимости, делать дозаправку, осмотр и ремонт машин. Всем этим требованиям отвечала покрытая булыжником лесная дорога, идущая мимо склада на Вюнсдорф.

— Лучшего места для отстойника порожнего транспорта не найти, — согласился Кузнецов. — По этой дороге редко кто ездит, разве что штабные за грибами…

Определившись с отстойником порожнего транспорта, мы перешли к следующему этапу занятий: запуску на техническую территорию склада автотранспорта, расстановке машин возле хранилища и реальной загрузке нескольких автопоездов. У боеприпасников здесь своя тактика: запускают на техническую территорию одновременно только десять автопоездов. Это обусловлено тем, что на артподготовку идут только снаряды к наземной артиллерии больших калибров, которые хотя и хранятся в разных местах, но больше десяти автопоездов фронт погрузки не получается, так как возле каждого хранилища вмещается только одна машина с прицепом.

Пройдя в помещение КПП, капитан Кузнецов вручил задание командиру автороты на загрузку 130-мм и 152-мм снарядов, хранившихся в разных местах технической территории. В этом тоже была заложена интрига занятия: как найти неопытному водителю дорогу к нужному хранилищу в густом лесу технической территории, среди множества развилок дорог? На этот счет на складе было предусмотрено два варианта регулирования: пассивный и активный. Пассивный заключается в продуманной системе указателей, расставленных по всей территории склада и позволяющих водителю найти дорогу к нужному хранилищу. Номер этого хранилища вручался каждому водителю в виде специального жетона. Однако опыт вот таких занятий показал: этот метод имеет тот недостаток, что неопытные водители зачастую ошибаются и начинают колесить по технической территории, создавая встречное движение и заторы, поэтому наряду с пассивным предусматривался и активный метод регулирования,  который заключался в сопровождении каждой машины до нужного хранилища.

Прежде чем запустить на техническую территорию первые десять автопоездов, нужно было разобраться с отстойником груженого транспорта. Он, во-первых должен быть удален от склада не менее чем на километр; во-вторых, обеспечивать маскировку и достаточную емкость, а также выход на магистральную дорогу. Дорога, идущая вправо от склада, вела в близлежащую деревню Топхин и не отвечала ни условиям маскировки, ни условиям емкости.

— Отстойник груженого транспорта нужно искать за деревней, — сказал Кузнецов.

Проехав за деревню Топхин, мы, наконец, нашли подходящее место и командир роты сразу же выдвинул сюда кухню и машину технического замыкания, а на перекрестках поставил своих регулировщиков.

Теперь можно было запускать машины на техническую территорию, и мы вместе с первыми десятью автопоездами тоже поехали туда, чтобы проследить сам заезд, а также реальную загрузку боеприпасов в несколько автопоездов. Остановившись возле одного из хранилищ, капитан Кузнецов дал команду и погрузочная команда из шести человек тут же приступила к работе. Благодаря наличию средств механизации, уже через 15 минут машина и прицеп были полностью загружены, 5 минут ушло на оформление открытого листа, 5 минут на выезд за ворота, таким образом, цикл загрузки десяти автопоездов занял около 30 минут, следовательно, на загрузку автороты уйдет 1,5 часа, а на загрузку всего батальона потребуется 5—6 часов — это 700—1000 тонн боеприпасов, в зависимости от коэффициента загрузки.

В конце занятий подполковник Антонов сделал разбор с подробным перечислением всех недочетов, как у автомобилистов, так и у своих складских работников, но вывод был однозначен: занятия принесло обоюдную пользу и их нужно проводить впредь.

Возвращаясь в штаб Группы, я размышлял над тем, как много нужно знать боеприпаснику, как широк должен быть его кругозор в военных вопросах. Мысленно прокручивая цифры прошедшего фронтового командно-штабного учения, я теперь зримо представлял те 17 тысяч тонн боеприпасов, предназначенных на артподготовку армиям первого эшелона — это 17 полновесных таких вот автобатальонов. Очевидно, что развернуть такую массу автотранспорта на повторный рейс можно далеко не сразу и поэтому после артподготовки обеспеченность войск боеприпасами, хочешь не хочешь, снизится до минимума и полностью восполнить запасы удастся лишь через 15—20 дней. Это при условии ведения боевых действий без применения ядерного оружия, а как будет с применением — никто не знает…

Череда учений, занятий, командировок, проверок полностью поглотила меня и эта боевая, живая, многогранная и интересная работа пришлась мне по душе и я полностью отдавался ей.

Незаметно пролетело лето и подошло время итоговых осенних проверок. Министр обороны Маршал Советского Союза А.А. Гречко, не пускал в Германию разных проверяющих из Москвы, поэтому вся полнота ответственности за состояние войск и качество инспекторских проверок возлагалась на офицеров штаба Группы.

— Нам нужно еще до начала инспектирования войск успеть проверить свои склады, — сказал мне подполковник Грибанов. — Мы с тобой поедем в Капен.

Деревня Капен затерялась в лесу недалеко от большого города Дессау. Поехали мы по автобану. Первое впечатление, когда мы на своем газике вырулили на автобан, что едем по взлетной полосе аэродрома. Нас обходили, словно мы стоим на месте, шикарные заподногерманские иномарки.

На автобане трехрядное движение в одну сторону, потом разделительная полоса за которой трехрядное встречное движение. Если у тебя скорость небольшая — занимай крайний правый ряд и пили потихоньку, а если кто спешит — слева еще две полосы — обгоняй на здоровье. Вроде бы все просто и понятно, но статистика автопроисшествий говорила, что именно на автобанах чаще всего происходят ДТП, поэтому нашим водителям запрещалось вылезать на автобаны, а больше пользоваться местными дорогами.

В нашу комиссию, кроме подполковника Грибанова и меня, входили еще майор Поздняков и капитан Фролов из центральной лаборатории, а также политработник из местного гарнизона.

Встретил нас начальник склада — высокий, симпатичный подполковник Николай Семенович Шерстобитов, приехавший недавно по замене с Дальнего Востока. Сначала он разместил нас в гостинице, накормил обедом, а потом мы собрались у него в кабинете на совещание.

— Проверку начнем завтра, в девять утра строевым смотром, — сказал Грибанов, знакомя всех с планом проверки. Но еще пораньше нужно принять у солдат кросс, — повернулся он ко мне. — А после строевого смотра — физподготовку, строевую подготовку, защиту от оружия массового поражения и стрельбу из личного оружия…

— Тогда как же проверка боеприпасов? — удивился я.

— Боеприпасы проверят Поздняков с Фроловым, а нам пока заниматься этим некогда…

Делать нечего, вместе с начальником физподготовки части (нештатным) сделали контрольный промер дистанции и условились на завтра начать кросс в шесть утра. В назначенное время был дан старт первому забегу, и завертелось… Время до завтрака пролетело, как одно мгновение, а там уже и построение на строевой смотр. Строевой смотр по полной программе: опрос жалоб и предложений, осмотр внешнего вида, проверка закрепления оружия и записей в военных билетах, прохождение торжественным маршем, прохождение с песней. День ясный, солнечный, играет духовой оркестр, Иван Михайлович помолодевший, в ремнях, с вдохновением принимает парад и дает оценки за прохождение и песню.

— Пусть техническая рота пройдет еще раз с песней! — сказал он.

Подполковник Шерстобитов передает команду и улыбается — известно, что эта песня у Ивана Михайловича любимая.

Сразу же после строевого смотра пошли остальные предметы.

— По программе половина солдат должна стрелять из личного оружия днем, а другая половина ночью, — сказал мне за ужином Грибанов. — Тянуть с этим не нужно: как стемнеет, поезжайте на полигон и начинайте стрельбу.

«Половина солдат» — это около ста пятидесяти человек, поэтому, начав стрельбу в двенадцать ночи, мы продолжали ее почти до утра.

— Ну, как тут дела? — спросил подъехавший на стрельбище Грибанов.

— Нормально, солдаты стреляют неплохо…

— Тогда, чтобы закончить со стрельбой, пропусти остальных солдат по дневному упражнению.

Признаться, такой нагрузки я не ожидал — уже больше суток на ногах, но если надо…

— Теперь можно мне посмотреть техническую территорию? — спросил я Грибанова на третий день проверки, когда были сданы все дисциплины, составлены ведомости оценок, определены лучшие и худшие.

— Конечно, можно, дорогой, — заулыбался Иван Михайлович. — Поезжай, посмотри, но недолго… Через час мы должны сесть за акт проверки…

Техническая территория склада меня поразила своей красотой и ухоженностью, в одном из хранилищ работали наши проверяющие, и я впервые позавидовал боеприпасникам, их неспешной, обстоятельной, планомерной работе, а мне нужно возвращаться в штаб.

В кабинете командира, где обосновались мы с Грибановым, все столы были завалены бумагами.

Прошлогодний акт проверки, подшитый в отдельную папку, со всеми таблицами и приложениями, выглядел как солидный фолиант.

Иван Михайлович, склонившись над столом, усердно строчил что-то в рабочей тетради.

— Смотри разделы по старому акту, которые ты проверял и пиши, — сказал он мне. — У нас в распоряжении две машинистки, так что с печатанием задержки не будет.

Я тоже взял рабочую тетрадь и принялся за писанину.

— А вот здесь раздел: «Парковая служба», кто ее проверял? — спросил я Грибанова, когда закончил свои разделы.

— Никто не проверял, иди проверь и напиши этот раздел.

Больше вопросов я не задавал — ходил проверял и писал. Конечно, такой акт великоват для склада и его не следовало бы раздувать, но так повелось…

Проверка завершилась подведением итогов с объявлением оценок каждому отделу хранения, каждому подразделению, каждому солдату, а оценка в целом за часть объявлялась после утверждения ее начальником управления.

К итоговой проверке войск начали готовиться загодя: во-первых, на каждую дивизию назначен председатель комиссии по вооружению; во-вторых, подобран состав комиссий по всем специальностям; в третьих, с членами комиссий проведены занятия по методике проверки и оценки ракетно-артиллерийского вооружения и боеприпасов. Чаще всего в качестве председателей наших комиссий в дивизии ездили: начальник 4-го отдела полковник Битаев, начальник 7-го отдела полковник Калинин, старший офицер 1-го отдела полковник Межевикин. В состав каждой комиссии, как правило, включались: один ракетчик «земля-земля»; один специалист по РЛС; по одному специалисту наземной артиллерии, танковому вооружению, стрелковому оружию и военным приборам; два боеприпасника; один ремонтник — всего 11—12 человек. Разумеется, своих офицеров в управлении вооружения на все комиссии не хватало (одновременно проверялось 3—4 дивизии), поэтому привлекались другие офицеры — специалисты групповых баз, мастерских и складов. В частности, с нашим отделом всегда ездили в войска офицеры центральной лаборатории. На предварительных занятиях с членами комиссии изучались руководящие документы по самой проверке вооружения и оценке его состояния.

Оценка состояния вооружения и боеприпасов дивизии выводилась по довольно сложной таблице, исходя из норм проверки образцов с учетом их исправности, содержания, хранения и учета. Система оценок — пятибалльная, но «отлично» не получалось никогда, впрочем и «неуд» было поставить трудно. Были у нас и некоторые перекосы. Помню, в составе нашей комиссии был один старший лейтенант с базы вооружения, специалист по оптическим приборам. Он применял базовские ремонтные нормативы к войскам и беспощадно ставил двойки, доводя начальников РАВ дивизий чуть ли не до инфаркта. Перед началом проверки председатель нашей комиссии, как правило, заслушивал начальников РАВ дивизии о состоянии вооружения и боеприпасов в соединении: как он сам оценивает полки, как укомплектованы, кого отмечает в лучшую сторону, кто борется за звание отличного подразделения и т.д. После заслушивания он лично объезжал все части и склады с целью убедиться в их готовности к проверке — это золотое правило имеет глубокий смысл и его нужно выполнять всегда, если не готовы — проверку не начинать. Проверка проводилась всесторонне, глубоко и объективно, можно сказать, «классически». К сожалению, в дальнейшем такие проверки были сведены на нет, особенно после введения института заместителей командира по вооружению и подчинению ему вооруженцев. Теперь танкист или автомобилист проверял вооружение, а вооруженец занимался танками и автомобилями. К примеру, в бытность мою на Дальнем Востоке пришлось мне однажды на Курилах в одиночку проверять и вооружение, и танки, и автомобили пулеметно-артиллерийской дивизии.

Группа советских войск в Германии находилась в зените своего могущества: отборные войска полного состава, покрывшие себя неувядаемой славой в Великую Отечественную войну; самое современное вооружение: ракеты 8К14, «Луна-М», «Круг», «Стрела»; танки Т-62 и Т-55, БТР-60ПБ; орудия наземной артиллерии МЛ-20, М-46, М-47, Д-1, М-30, Д-30, Т-12; установки «Град» и «Шилка»; дивизиями командовали боевые генералы, а полками многоопытные полковники.

Помню, полковника Пискун — командира мотострелкового полка. Мы приехали как-то в Висмар, где стоял его полк, уже к вечеру. Командир — красивый, высокий мужчина, с пушистыми черными усами сидел на табурете на краю плаца и строгал перочинным ножом палочку. Со стороны могло показаться, что он ничем не занят — просто сидит и отдыхает. Но это не так — Пискун управлял полком.

Развернутый мотострелковый полк жил своей повседневной жизнью и гудел словно огромный пчелиный рой. Полковник Пискун по этому гулу, по совокупности звуков и доносившихся сюда команд, чувствовал ритм жизни полка и был готов вмешаться в этот ритм при малейшем сбое. В полку все чувствовали «руку» командира, знали, что он за всеми следит, все видит и поэтому колесо повседневной жизни крутилось по установленному распорядку без сбоев.

— Рад гостям, — приветствовал он нас, — вы как раз вовремя. Я тут охотился и подстрелил косулю, буду угощать вас дичью.

К нему подбегали с разных сторон офицеры с докладами, и он никого не задерживал больше двух-трех минут: понимал с полуслова, мгновенно принимал решения, указания давал коротко и ясно с большой долей юмора и шутками. Было видно, что командира полка любили.

К сожалению, вскоре началось «омоложение», когда на полки начали ставить молодых подполковников и майоров, которые, не имея опыта, нуждались в постоянной помощи и в опеке. Тогда и зародилась эта порочная практика «контроля и помощи», когда проверяющий был обязан не только вскрыть тот или иной недостаток, но и устранить его на месте.

— Командуют пионеры, а работают пенсионеры, — горько шутили по этому поводу ветераны.

Постоянным читателям «Военно-исторического журнала» автор этих воспоминаний уже известен. Так, в течение почти всего 2005 года на страницах нашего издания (бумажная версия; № 2, 3, 7, 9, 10) публиковался «Афганский дневник» полковника в отставке А.П. Павлова, за что он был поощрен третьей поощрительной премией (См.: Воен.-истор. журнал. 2006. № 1. С. 9.).

Родился же Александр Петрович Павлов 8 июня 1934 года в д. Скородумка Колпинского района Орловской области. После окончания в 1958 году Ленинградского высшего артиллерийского инженерного училища служил в самых разных районах страны, а также за рубежом. Первичная должность — заместитель командира стартовой батареи, последняя — начальник отдела службы ракетно-артиллерийского вооружения войск Дальнего востока. Уволен из Вооруженных сил по возрасту в 1988 году.

---