Аннотация. В статье приводятся выдержки из неопубликованных мемуаров участника Первой мировой войны и Октябрьской революции М.З. Кузнецова, где рассказывается об отношении рядовых солдат к революции и самосуде над генерал-лейтенантом Н.Н. Духониным, исполнявшим в ноябре 1917 г. обязанности верховного главнокомандующего русской армией.
Summary. The article contains excerpts from the unpublished memoirs of member of the First World War and the October Revolution M.Z. Kuznetsov, which tells about attitudes of rank and file to the revolution and the lynching of Lieutenant-General N. Dukhonin, the Acting Supreme Commander-in-Chief of the Russian Army in November 1917.
ВОСПОМИНАНИЯ И ОЧЕРКИ
ТРОШИНА Татьяна Игоревна — доцент Северного (Арктического) федерального университета им. М.В. Ломоносова, кандидат исторических наук (г. Архангельск. E-mail: tatr-arh@mail.ru)
УБИЙСТВО ГЕНЕРАЛА ДУХОНИНА
Одной из первых жертв среди высшего генералитета русской армии в «медовый» период Октябрьской революции 1917 года стало убийство главнокомандующего генерал-лейтенанта Николая Николаевича Духонина, вина которого перед новой властью формально заключалась в том, что он отказался выполнить предписание Совета народных комиссаров от 7(20) ноября 1917 года о немедленном начале переговоров о мире с командованием противника, за что через два дня был смещён со своего поста. На его место был назначен профессиональный революционер прапорщик Н.В. Крыленко, который немедленно отправился в Ставку во главе небольшого отряда революционно настроенных солдат и матросов. Волею судьбы среди них оказался и солдат бывшего лейб-гвардии Финляндского полка Михаил Зотикович Кузнецов, впоследствии написавший воспоминания о своей бурной молодости1.
М.З. Кузнецов родился в 1893 году в одном из «медвежьих углов» Архангельской губернии, в деревне Шаста Михайловской волости Пинежского уезда. В начале ХХ века жизнь местного населения резко изменилась в связи с новым видом занятий: рубкой леса и его сплавом к появившимся вокруг Архангельска лесопильным заводам. Михаил рано оторвался от семьи, ещё подростком стал работать на заводах, пристрастился к чтению «запрещённых книжек». В октябре 1914 года его призвали в армию. Сначала он попал в пулемётную учебную команду, а по окончании «учебки» для дальнейшего прохождения службы «по своей солидности» был направлен в лейб-гвардию, в Финляндский полк, в составе которого воевал, заслужил два солдатских Георгия и унтер-офицерские лычки на погоны.
Рассказ об убийстве генерала Духонина не является центральным в его воспоминаниях, однако на протяжении всего текста мемуаров, которые он писал последние 15—20 лет жизни, Михаил Зотикович не раз возвращался к событиям своей молодости, подспудно пытаясь объяснить произошедшее обидами, терпимыми от офицеров, с которыми «после октября 1917-го мы рассчитались за всё» (л. 28).
По словам Кузнецова, «военная служба в гвардейских частях была очень тяжёлая. Офицеры — князья, бароны, графы, дворяне; из рабочих, крестьян и мещан в офицеры не допускались. С нами обращались хуже собак. Нам разрешено было говорить три фразы: “Слушаюсь”, “Виноват, Ваше сиятельство”, “Так точно”, а если скажешь “Никак нет”, за это попадало… В 1915 году я уехал на фронт. Там наказывали даже розгами, а за неотдание чести ставили на бруствер, под ружьё, где немец расстреливал, а то кричит “Русс, за что?”» (л. 27).
Для кого Кузнецов всё это писал, трудно сказать. На публикацию он вряд ли рассчитывал, тем не менее стремился подвести под своё отношение к офицерам политическую подоплёку, хотя мало верится, чтобы в 1915 году с лейб-гвардейцами обращались таким вот образом. И всё же автор уверяет, что именно это послужило причиной ненависти к офицерам вообще.
«Ужасно, какая ненависть была к офицерству, и вполне заслуженная. Уничтожали больше нас, русских, чем немцев… Немцы всегда знали, когда мы придём в окопы. Они кричали “Здорово, финляндцы!”: шпионаж на немцев работал. Наш шеф, [цесаревич] Алексей Николаевич, говорил Володе Шуваеву (наш начальник, крестник царя, сын военного министра, из-за чего и нам перепадало немало подарков)2, что “русских бьют, так Папа [император Николай II] плачет, а немцев бьют, так Мама [императрица Александра Фёдоровна] Папе жизни не даёт, кричит: Не допущу этого!”… Ездила царица к Распутину, где был штаб немецких шпионов. У нас в полку и во всех гвардейских полках командирами были немцы. [А.А.] Брусилов удачно разбил немцев, дак царица кричала на Николая, чтобы снял Брусилова, что и было сделано» (л. 27).
«Два с половиной года мы служили при очень строгой палочной дисциплине, которая вросла в плоть и в кровь», — отмечает Кузнецов, что и послужило, по его словам, воспитанию «грубости, некультурности и очень большого революционного пыла, ненависти к старому строю» (л. 48, 49). Тем не менее, несмотря на палочную дисциплину, лейб-гвардеец Кузнецов едет в отпуск на родину, о чём и много лет спустя с гордостью вспоминает: «Я всё же явился не ремошником [т.е. не оборванцем. — Т.Т.], и обмундирование у меня было не хуже, чем у других» [л. 42, 43]. Однако при этом отмечал, что «[погоны] ефрейтора я так и не нашил, боялся, что засмеют».
Такое отношение к полученному званию, на наш взгляд, заключалось в том, что во время войны в связи с нехваткой младших офицеров «унтеров», имевших образование выше начального, направляли в школы прапорщиков, в результате чего многие вчерашние крестьяне становились младшими офицерами. Это приводило к социальной дифференциации, возникала зависть, так что своих крестьян-«офицеров» на селе первое время недолюбливали, а после революции могли и поколотить или, как пишет Кузнецов, в лучшем случае «засмеять». Как бы оправдываясь, Кузнецов пишет: «У нас в гвардейских частях на фронте присваивали звание по статусу, т.е. по полученным георгиевским крестам. Имеешь один крест — ефрейтор, 2 — младший унтер-офицер, 3 — старший унтер-офицер, 4 — подпрапорщик». И далее добавляет: «За кресты платили деньги. Большинство награды получали по блату» [л. 42, 43]. Возникает вопрос: какой «блат» мог быть у самого Кузнецова?
Михаил Зотикович вспоминает, как они узнали о Февральской революции: «Весть о свержении царя пришла неожиданно, в окопы её сообщили немцы, кто-то из немцев кричал: “Русс, выходи, ваша страна революция!”… Первое время мы плохо верили, боялись провокации. Через двое суток читали газету втайне от офицеров. В Петрограде выбраны Советы рабочих и солдатских депутатов. Нам рекомендуют создавать полковые, ротные, командные комитеты. Услышал наш помощник начальника команды Казаков, прибежал, вырвал газету, из кобуры стал доставать пистолет. Мы все закричали: “Не смей трогать!” и побежали к нему. Он убежал и больше мы его не видели. Потому что в ту ночь неизвестно кем в [офицерскую] блиндажную печную трубу были спущены гранаты и весь блиндаж превратило в яму. После таких событий бароны, князья и прочие стали осторожными, близ солдатских блиндажей не жили» (л. 37, 38). <…>
Полный вариант статьи читайте в бумажной версии «Военно-исторического журнала» и на сайте Научной электронной библиотеки http:www.elibrary.ru
___________________
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Государственный архив Архангельской области. Отдел документов социально-политической истории. Ф. 8660. Оп. 3. Д. 278 (Кузнецов М.З. Воспоминания о службе в царской армии, гражданской войне на Мезени. 1964—1984 гг.)
2 Сын генерала Д.С. Шуваева, но не Владимир, а Александр Шуваев (1884—1943), действительно, в 1913—1914 гг. служил в лейб-гвардии Финляндском полку в чине капитана, командовал ротой. Другое несоответствие действительности: нельзя поверить, чтобы цесаревич, будучи в общем-то ребёнком, разговаривал с командиром роты о подобных вещах.