Аннотация. В статье рассматривается, каким образом и в каких целях в конце XIX — начале XX века политические силы Швеции актуализировали в коллективной памяти шведского общества события Северной войны (сражение под Нарвой 1700 г., Полтавскую битву 1709 г., битву при Стекете 1719 г. и др.).
Summary. The paper examines how and why Sweden’s political forces in the late 19th century and early 20th century revived in the collective memory of Swedish society the events of the Northern War (the Narva Battle of 1700, the 1709 Battle of Poltava, the 1719 Battle of Stäket, and others).
ИЗ ИСТОРИИ ИНФОРМАЦИОННОГО ПРОТИВОБОРСТВА
ЛАРИНА Яна Игоревна — научный сотрудник Научно-исследовательского института (военной истории) Военной академии Генерального штаба Вооружённых сил Российской Федерации, кандидат исторических наук
(Москва. E-mail: jana.larina@gmail.com).
«ОГРОМНАЯ АРМАДА КОРАБЛЕЙ, ПОЯВИВШАЯСЯ… БЛАГОДАРЯ СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СИЛЕ ЦАРЯ ПЕТРА»
Северная война 1700—1721 гг. и «российская угроза» в исторической политике Швеции XIX — начала ХХ века
В 2021 году отмечается 300-летие победы России в Северной войне (1700—1721). Она имела колоссальное значение, изменила расстановку европейских политических сил, ознаменовав закат периода «великодержавия» Швеции (военно-политического доминирования в Европе и на Балтике) и, напротив, укрепление на международной арене Российской империи.
Зарубежная и отечественная историография Северной войны обширна. В рамках традиционной военной истории в исследованиях центральное место занимают сражения, особенности тактики ведения боевых действий, вооружения, устройства и комплектования армий1.
В других работах тема рассматривается в границах «новой военной истории»2, когда в противовес «старой» событийной и «идейной» истории войн3 к военным реалиям применяется культурно-антропологический подход с его проблематикой «человек на войне».
Отдельная группа исследований посвящена репрезентации сражений Северной войны сторонами конфликта в пропаганде того времени4. Однако лишь немногочисленные, в основном шведские, работы затрагивают вопрос об использовании событий Северной войны висторической политике (политике памяти) Швеции5.
Историческая политика — это целенаправленное конструирование коллективных представлений о прошлом и их использование в политических целях. Различные политические группы и силы могут продвигать или поддерживать определённые интерпретации коллективного прошлого в ходе борьбы за власть для обоснования принимаемых решений, демонстрации несостоятельности оппонентов и решения других насущных задач. Политика оперирует избранными историческими событиями, фигурами и символами, которые наделяются смыслами, значимыми для современных политических практик6. Коллективная память имеет определяющее значение для формирования и поддержания идентичности, а также является одним из факторов, влияющих на принятие внешнеполитических решений7.
Коммеморация исторического события опирается на сложившуюся социально-культурную инфраструктуру памяти. К ней относятся памятники, музеи и мемориальные комплексы, произведения литературы и искусства, государственные праздники, публичные ритуалы (возложение цветов и венков, салюты и фейерверки, памятные речи и т.п.)8. Публичными напоминаниями о событии могут служить посвящённые ему книги, фильмы, спектакли и выставки9.
В XIX—XX вв. целенаправленное использование истории и коллективной памяти в утверждении доминировавших политических дискурсов стало неотъемлемой частью внутренней и внешней политики государств, средством формирования наций и инструментом политической мобилизации. Манипуляция прошлым и коллективной памятью, «изобретение традиций» позволяли достичь идеологической унификации и определённой культурной гомогенности, которые были необходимы политикам для обеспечения коллективной лояльности государству и ведения современной войны. Систематическое проведение исторической политики неразрывно связано с развитием индустриального общества, появлением феномена национального государства, массовой политики, стандартизированных национальных языков и массового образования. Распространение СМИ, грамотности на основе кодифицированных национальных языков, стандартизация образования и превращение школы, а затем и университета в массовое явление, индустриализация средств хранения и передачи информации — всё это создало инфраструктуру для формирования коллективного сознания и активно влиявшей на него политики памяти10.
Один из ярких примеров масштабной инструментализации событий прошлого — историческая политика Швеции, проводившаяся в конце XIX — начале XX вв., особенно накануне Первой мировой войны.
Ещё в 1870-х годах в Швеции зародилось такое политическое явление, как прогерманизм (распространение серьёзных прогерманских симпатий в среде политической элиты страны). Королю Оскару II (1872—1907) импонировали ключевое положение кайзера в немецкой политической системе и его определяющее влияние на государственную политику. Чтобы добиться того же в собственной стране, шведский монарх стал насаждать немецкие образцы в области политики, культуры и государственного управления11. В Швеции сложился круг лиц, заинтересованных в сближении с Германией: члены королевской семьи, правительства, офицеры, представители церкви, преподаватели университетов, журналисты и консерваторы в целом. Многие из них получили в Германии образование и сохраняли личные связи с немцами. Эта небольшая, но устойчивая и влиятельная группа считала необходимым направить политическое и культурное развитие Швеции по немецкому пути: создать сильную монархию, ограничить права парламента, усилить армию и активизировать внешнюю политику страны12.
Этим лицам Германия представлялась подходящим союзником Швеции во внешнеполитической борьбе за усиление её влияния в Балтийско-Скандинавском регионе и за восстановление статуса великой державы, утраченного в ходе войн с Россией в XVIII—XIX вв.13
Во время визита в Берлин в 1875 году король Оскар II «видел опасность лишь с одной стороны, а именно — от России» и «надеялся в любом случае на немецкую защиту и военный альянс»14.
Предполагавшаяся российская угроза и стала поводом к постепенному усилению армии Швеции и укреплению её обороноспособности. На рубеже XIX—XX вв. шведская оборона стояла на пороге радикальных и дорогостоящих перемен. Были запланированы введение всеобщей воинской повинности (осуществлено в 1901 г.), строительство броненосцев типа F. На севере страны (после 15 лет комиссий и дебатов) была заложена крепость Буден — для отражения предполагавшегося нападения России с территории Финляндии.
Провести эти реформы, получив на военные расходы средства из бюджета, было невозможно без одобрения парламента и соответствующей подготовки общественного мнения, поэтому шведские публицисты, политики и историки в своих многочисленных статьях, книгах, речах начали распространять антирусские настроения и нагнетать страх перед «российской угрозой».
Традиция негативного взгляда на Россию имела в Швеции давние исторические корни: русские наряду с датчанами были «наследственным врагом» шведов уже в эпоху Густава Вазы и Ивана Грозного. После окончательного поражения Дании в XVII веке и перехода части её территорий в состав Швеции ключевым соперником последней стала Россия15. Её победа в Северной войне, а затем в русско-шведских войнах XVIII—XIX вв. и завоевание Финляндии положили конец шведской эпохе «великодержавия».
Нелюбовь к русским воспитывалась в шведах с раннего детства. Как вспоминала о своей жизни в России Дагмар Руин Рамсей (её отец, инженер-строитель, получил работу в Петербурге), ей, пятилетней девочке, подарили первые детские книги. Это были шведские издания, посвящённые Карлу XII («Мазепа» и «Королевские пираты»). Даже по прошествии более полувека она не забыла, какие глубокие чувства испытала, прочитав эти книги, как сильно сочувствовала королю Карлу, боровшемуся с московитами, и как плакала от невозможности ему помочь16.
Такая система категоризации, как оппозиция «мы — они» («свои — чужие»), является культурной универсалией и обладает мощным мобилизующим потенциалом17. На разных этапах исторического развития сложившиеся в коллективном сознании «образы других» выполняют различные функции. Но в определённых провоцирующих условиях могут возобновляться старые антагонизмы, извлекая из «сундуков» традиционных знаний коллективные стереотипы, уходящие корнями в далёкую древность. Навязывание конфронтационного собирательного «образа врага» посредством политики, пропаганды, публицистики, учебной литературы облегчается наличием в глубинах обыденного сознания укоренённого негативного стереотипа, возникшего на основе неадекватного восприятия внешнего мира и с готовностью всплывающего на поверхность в благоприятных для этого и намеренно усугубляемых обстоятельствах18.
Страх перед русскими был на руку прогерманским силам, группировавшимся вокруг короля. Кроме того, в активизации антирусских панических настроений, основанных на многовековых представлениях шведов о якобы страшной и враждебной России, участвовала Германия19. Именно тезис о существовавшей «российской угрозе» стал точкой сопряжения истории и политики в конце XIX — начале XX века. Политика памяти стала одним из важнейших инструментов актуализации представлений о России как о враждебном, опасном государстве и формирования общественных настроений в Швеции.
Это было время расцвета шведского национализма, когда на «подогревавших» его определённых эпохах и событиях был сфокусирован интерес шведских историков. В тот период проходили жаркие политические дебаты, в которых центральное место занимал вопрос обороны и военного строительства Швеции. Проанализировав эти дебаты, исследователи указали на эксплуатацию в них «славного прошлого» страны. Для поддержки своих насущных идей политики использовали события и правителей времён «великодержавия»20.
30 ноября 1868 года в Стокгольме к 150-летней годовщине гибели Карла XII был открыт посвящённый ему памятник. Монарх указывал рукой на восток, в сторону России. Примечательно, что установили его в Королевском саду, на том месте, где когда-то стоял дворец Делагарди. Именно здесь в 1701 году для всеобщего обозрения были выставлены захваченные под Нарвой годом ранее русские трофеи. Памятник торжественно открыл король Карл XV в присутствии членов королевской семьи и многочисленной публики, а кронпринц Оскар (будущий король Оскар II) командовал военными, принимавшими участие в церемонии. Присутствие многочисленных военных и салюты юбилейных торжеств во многом напоминали проходившее в 1701 году празднование победы под Нарвой. Однако теперь в центре внимания была не сама битва, а личность короля. По всей Швеции произносились речи, шли театральные постановки, выходили книги и бесчисленные газетные статьи21.
В Швеции наступил период расцвета национального романтизма, для которого было типичным творчество Адама Т. Стрёмберга 1870-х годов, исполненное патриотической риторики и ненависти к России. В своих книгах и стихах он использовал не исторические источники, а современный фольклор, изображая «старые добрые каролинские времена» и героев Северной войны22. Также к событиям этой войны обращался в своих антироссийских националистических стихотворениях (например, в «Гимне свободе» 1872 г.) Г. Веннерберг — отец жанра популярных студенческих песен. Эти сюжеты отразились и в стихах поэта К. Снойлски, а также в различных исторических романах и популярных сочинениях. В 1888 году вышел роман Йона Улофа Оберга «Свен Дансон. Рассказ о разрушении Норрчепинга в 1719 году». Его лейтмотивом было презрение к шведам, которые не оказали сопротивления российским войскам во время их высадки на побережье страны в 1719 году. Главным (и отрицательным) персонажем книги являлся «предводитель предателей Швеции» Свен Дансон, которого повесили после ухода русских. Вымышленный Дансон должен был воплощать в народной памяти тех, кто в 1719 году вывесил перед захватчиками белый флаг. Один из них — Свен Бенгтссон (реальный житель Кюддбю) действительно был выбран по жребию и в назидание остальным казнён в Линчепинге23.
В 1890-х годах произошла масштабная переоценка личности Карла XII — настоящий «каролинский ренессанс», представленный в работах исследователей «новой школы». Теперь всё реже в общественном и академическом дискурсе звучали голоса историков, обвинявших короля в экономической разрухе, голоде и потере страной статуса великой державы. Всё чаще его характеризовали как крупного государственного деятеля, который раньше всех понял исходившую от России опасность24. Центральной фигурой «новой школы» стал Харальд Иерне, профессор истории в Упсале, ведущий идеолог консерватизма. Ещё в своей первой профессорской лекции 1889 года он утверждал, что миссией Шведского государства была и остаётся роль «форпоста западного мира на востоке». Он развил свою программу в статье «Карл XII. Задача шведской исторической науки» (1897): «То было время, когда зыбкие московитские социальные элементы переплавлялись в классовое общество, организованное на основе абсолютистского принуждения к труду. […] Пусть филантропы и демократы винят Карла XII в разорении Швеции, разграблении Финляндии и опустошении Лифляндии […] нет оснований стыдиться памяти о Карле XII»25.
Иерне утверждал, что Карл защищал Европу и её культуру от чуждого вторжения. В то время, по мнению профессора, существовало два варварских мира: Турция и Московская держава (именно она была опаснее). Отношение к России — ось всей концепции Иерне, который открыто противопоставлял славян и германцев в рамках националистической и даже расистской риторики26.
Для Иерне, как и для будущего нобелевского лауреата поэта В. фон Хайденстама, историка А. Стилле и других, каролинский период стал годами великих побед и героических страданий во время войны. При конструировании и поддержании такой точки зрения шведские историки, писатели, журналисты и поэты конца XIX — начала XX века работали в полном согласии с офицерами шведского генерального штаба, прежде всего его военно-исторического отдела. «Каролинскому ренессансу» способствовал военный министр и глава Академии военных наук Швеции А. Раппе. По его мнению, Карл XII — величайший полководец всех времен, предшественник Наполеона и прусских генералов 1860—1870-х годов — в отличие от его современников понимал, что своих противников необходимо уничтожать27.
Если в 1860-х годах Карла XII ещё изображали мужественным христианином, не сдававшимся в трудную минуту, то в начале XX века на передний план всячески выдвигалась его борьба с Россией. Короля восхваляли «друзья обороны» — сторонники увеличения военных расходов, активной внешней политики и антироссийского сотрудничества с Германией28. На рубеже XIX—XX вв. Карл XII стал важным политическим символом, который связывали с определёнными политическими устремлениями, моральными оценками и общественными представлениями. Вместе с тем образ короля-воина символизировал не только внешнеполитическое отмежевание от России. Он был связан с роялизмом и органичным пониманием нации, сопротивлением всеобщему избирательному праву и парламентаризму, желанием укрепить и модернизировать оборону государства, а также поддержать Германию в грядущей войне. Прославляя Карла XII, правые пытались выстроить преемственность между прошлым, настоящим и будущим29.
В отдельные мифологемы, части общей картины «славного прошлого» превращались и битвы Северной войны— они должны были стать патриотическим примером и ориентиром настоящего. Подходящим поводом для их масштабного поучительного «вспоминания» стала череда юбилеев событий той войны. В 1900 году состоялись праздничные мероприятия, посвящённые 200-й годовщине Нарвской битвы1700 года30. Центром празднования стал Скансен — культурно-исторический музейный комплекс под открытым небом, расположенный в Стокгольме на острове Юргорден. В Скансене установили портрет Карла XII, повсюду пестрели украшения в цветах национального флага, играли военные оркестры, в 14 ч был дан салют, а вечером зажгли иллюминацию.
В консервативной прессе нарвский юбилей связывали с необходимостью укрепления обороноспособности страны и пробуждения патриотизма у молодёжи31. Действительно, школьников активно вовлекали в праздничные мероприятия. Около 3000 учеников и их учителя посетили Скансен и пели перед портретом Карла XII патриотические песни, а школы по всей стране вывесили в тот день государственные флаги и устроили торжества.
В одной из столичных школ выступил с речью архивариус государственного архива Т. Вестрин32. Содержание его выступления 21 ноября 1900 года напечатала газета «Афтонбладет». «День Нарвской битвы — это радостный день, поскольку любовь к родине и мужество преодолели все препятствия и трудности, победоносно прошли тогда испытание», — отметил Вестрин. Затем он предложил четырёхкратное «ура» в память о Нарве, а хор исполнил песню «Король Карл, юный герой». Памятные торжества прошли и в других школах: после утренней молитвы читали доклады о Нарвской битве, звучал воинственный «Марш Стенбока», дети пели патриотические песни и декламировали стихи33.
20 ноября 1900 года в «Афтонбладете» вышла анонимная статья, посвящённая Нарвской битве. В публикации утверждалось, что решающее значение в победе шведов имел этнический фактор. В лице русской армии (где была лишь пара полков европейского образца) они в основном столкнулись с азиатским противником, в то время как шведское войско строилось на «истинно национальной основе» и было пронизано «настоящим солдатским духом» и «сильнейшим чувством долга». Примечательно замечание: «Могут настать времена, когда шведскому войску вновь придётся встретиться с превосходящими силами противника. Пусть же это войско не пересчитывает скептически сотни тысяч вражеских солдат, а с волей к победе и надеждой на своё превосходство примет бой за независимость Швеции»34.
В начале 1900-х годов националистические и консервативные круги Швеции использовали Нарвскую битву как аргумент в поддержку прогерманской политики и укрепления обороноспособности страны. Для этого приводили в пример Карла XII — героя-победителя, бесстрашно сразившегося с превосходившими силами России35.
В 1905 году особое внимание уделили публичному «вспоминанию» другого эпизода Северной войны — битвы при Стекете13 августа 1719 года. Это было столкновение между войсками Швеции и России по ходу осуществлённой летом высадки десантов последней на шведское побережье. Задачами русских войск были лишь разорение медеплавильных заводов, разведывание путей в шхерах и подходов к Стокгольму, но не его захват и уничтожение мирного населения. Однако это боестолкновение легло в основу мифа о спасении столицы и Швеции в целом36. Например, ещё 13 августа 1894 года в газете «Свенска Дагбладет» вышла заметка «Памятный день для нашей столицы», напоминавшая о том, что 175 лет назад «русские высадились 13 августа у Стекета, чтобы напасть на Стокгольм». Малочисленные шведские отряды отразили якобы превосходившие силы противника и оттеснили их. Хотя российские отряды спокойно погрузились на галеры, тем не менее «столица Швеции была спасена»37.
В 1905 году произошла актуализация мифа о спасении столицы: 16 июля на Лесном острове (Skogsö) вблизи Стокгольма был открыт памятник, посвящённый битве при Стекете. Монумент установили по инициативе Общества стокгольмских долговременных укреплений (Föreningen för Stockholms fasta försvar), основанного 4 октября 1902 года, чтобы «пробудить и поддержать интерес шведской общественности к современным укреплениям столицы и поддержать их создание при помощи сбора средств». Общество собирало деньги, которые шли на выкуп расположенных вблизи Стокгольма земельных участков и на строительство там оборонительных укреплений, при этом право собственности на землю передавалось шведскому королю (деньги поступали в виде взносов членов общества, пожертвований от частных лиц, предприятий и организаций). В 1902—1910 гг. общество потратило на строительство укреплений более 200, а на выкуп земли — 62 тыс. крон. Всего с 1902 по 1922 год в распоряжение короля передали 775 тыс. крон38. Цель общества состояла в том, чтобы «оказывать поддержку защитникам столицы, если однажды это понадобится»39.
Открытие памятника происходило с большой помпой в присутствии короля Оскара II, принца Густава Адольфа (будущий король Густав VI Адольф) и его супруги, английской принцессы Маргариты Коннаутской40, принцев Карла и Евгения, премьер-министра Ю. Рамстедта, «блистательного общества», в частности, министров, высокопоставленных военных, дам. Событие широко освещалось в прессе. 16—17 июля 1905 года подробные репортажи с церемонии открытия напечатали все центральные стокгольмские газеты41, сопровождая их экскурсами в историю и иллюстрациями — изображениями самого монумента, присутствовавшей королевской семьи и многочисленной публики. Газеты передавали все детали события — от погоды, природных красот места и хода церемонии до деталей наряда принцессы Маргариты и содержания официальных речей.
Именно произнесённым тогда двум памятным речам необходимо уделить особое внимание, поскольку подобные выступления являются значимым инструментом коммеморации, имеют «воспитывающую» функцию и стремятся передать определённые политические ценности и убеждения42. Анализ содержания речей позволяет раскрыть внутреннюю механику исторической политики Швеции в рассматриваемый период.
Речь архивариуса государственного архива Т. Вестрина (впоследствии напечатанная43 под характерным заголовком «Спасение Стокгольма в 1719 году») прозвучала при открытии церемонии: «Во время справедливой войны Карла XII против половины Европы прибалтийские крепости (Рига, Ревель, Пернов) попали в руки врага, и шведское побережье оказалось незащищённым. Именно в это время из дельты Невы к изумлению всего мира и к нашей смертельной опасности, как извивающийся змий, пришла огромная армада кораблей и галер, появившаяся словно по волшебству. На самом деле она возникла благодаря сверхчеловеческой силе царя Петра, но во многом и из-за предательства западноевропейской культуры по отношению к самой себе: скандинавы, голландцы, англичане, движимые жаждой наживы, помогали строить и оснащать корабли, нанимались на службу, на командные должности во флоте. Однако корабельные команды были для Балтики странными — московитские мужики (moskovitiska musjiker), переодетые в матросов, и казаки-степняки»44.
В этом пассаже прослеживается противопоставление «просвещённой» Европы и «отсталой» России, ярко проявляется использование старого образа русских как варварского, дикого, «степного» народа, употребление для его обозначения слова «московиты», которое аккумулировало эти понятия и имело чётко выраженную негативную коннотацию. По замечанию О.В. Чернышёвой, «слово “московит” употреблялось шведами не только в историческом его значении по отношению к жителю Московского государства. Иногда его использовали в конфликтной ситуации, когда человек хотел выразить свои сильные негативные чувства к собеседнику. Например, в рассказе Сельмы Лагерлёф 1940 г. уличный мальчишка кричит девочке бранные слова “еврейское отродье” и показывает длинный нос. В ответ она смело бросается на него и говорит: “Прочь с дороги, московит!” В современном толковом словаре шведского языка после слова “московит” имеется пометка: уничижительное значение»45.
Мнения шведов о русских как о восточном, варварском народе не отличались от взглядов других европейцев, о чём было хорошо известно в Швеции46. Представления о России в эпоху расцвета империализма и колониализма зачастую принимали на Западе форму ориенталистских стереотипов — тенденциозной традиции противопоставления «Запад — Восток»47.
Идея о том, что миссия Швеции — «цивилизовать» Россию, была распространена в националистических кругах шведской интеллигенции рубежа XIX—XX вв. Одним из её наиболее известных сторонников являлся историк Х. Иерне. И хотя шведскую «глобальную историческую миссию» не могли больше активно проводить после смерти Карла XII (1718), она не теряла значения на протяжении последующих веков. При этом допускалось осуществление «цивилизаторской» миссии любыми средствами — военными или мирными. «Никто не знает, — писал Иерне, — произойдёт ли полный переход Востока на наш путь [развития] мирно или же придётся вести новые войны для достижения этой цели»48. Идея «цивилизаторского» превосходства по отношению к русским была идеологической точкой соприкосновения немцев и прогермански настроенных шведских консерваторов.
Другим ключевым тезисом речи Вестрина стало обвинение шведского правительства в нерешительных действиях перед лицом опасности в XVIII веке: «30 линейный кораблей, 140 галер, множество транспортных судов с 30—40 тысячами человек прибыли нам на погибель»; «Предвидели ли эту угрозу? Были ли готовы противостоять ей? Король Карл погиб и оставил по себе страну в глубоком потрясении. Но совершенно беззащитной она всё же не была. Ещё под знаменами стояло, по меньшей мере, 50 тысяч человек. Эта сила, применённая в нужное время и в соответствующем месте, оказала бы достойное сопротивление. Но правление Ульрики Элеоноры было шатким, нерешительным, правительство боялось брать на себя ответственность […] наши дипломаты, которые вели на Аландских островах мирные переговоры с русскими, уверяли ещё в конце мая, будто “вовсе не похоже”, что царь собирается напасть на Швецию в этом году (1719. — Прим. авт.). В то же время в Швеции надеялись на помощь английского флота, это усыпило бдительность правительства, которое уговорило наследного принца приказать отозвать несколько полков, чтобы сэкономить таким образом деньги и облегчить положение страны. А теперь враг напал на нас, распространяя ужас»49.
Далее архивариус живописал столкновение при Стекете, указав на особую роль укреплений, которые якобы помогли отразить нападение на столицу: «Полковник фортификации Бальтазар фон Дальгейм, один из героев дня, разработал и воплотил планы укреплений […] Укрепления принесли бесценную пользу для защиты [Стокгольма] — это очень важный урок для нас»50. Речь Вестрина не носила отвлечённого справочно-исторического характера. Она была обращена к присутствовавшим членам королевской семьи и политикам, предостерегала их от подобного «нерешительного» поведения в ходе современного военного строительства.
По мнению исследователей, при изучении памятных речей следует обращать внимание на статус спикера и использование метафор51. В речи Вестрина ключевыми стали уподобления: пришедшего к берегам Швеции в 1719 году российского флота — «извивающемуся змию», а столкновения при Стекете — новой битве Св. Георгия: «Дракон был повержен, а юная дева — Стокгольм, — которая с ужасом и надеждой со сложенными в мольбе руками внимала грохоту [битвы] и ждала вестей со Стекета, была спасена. Радость воцарилась в столице. И причина ликовать была, Стокгольм, ибо ты был спасён от величайшей опасности, которая когда-либо грозила тебе!»52.
Этот сюжет был знаком каждому — и жителю столицы, и Швеции в целом. В главном и самом древнем храме Стокгольма — соборе Сторчюркан (Storkyrkan) выставлена скульптура «Святой Георгий и Дракон» («Святой Георгий и Змий»). Это ярчайший образец средневекового искусства Северной Европы. Скульптурная группа включает раскрашенные и позолоченные деревянные фигуры: Св. Георгия на коне (шведский король), который поражает Змия/Дракона (Дания) и спасает от него юную деву (Швеция, шведский народ), молитвенно сложившую руки. Шведский король Стен Стуре Старший повелел создать эту композицию в знак благодарности Св. Георгию после победы над датчанами в 1471 году в битве при Брункенберге. Сам король видел себя благородным рыцарем на коне, защищавшим принцессу Швецию от жестокого врага — Дракона (Дании). В более широкой христианской трактовке этот образ воплощает вечный спор между тьмой и светом, борьбу добра и зла53. На протяжении нескольких столетий (до середины XVII в.) Дания являлась главным военным противником и заклятым врагом Швеции, пока её место не заняла Россия.
После Вестрина слово взял обер-штатгальтер (губернатор) Стокгольма Роберт Диксон (речь которого напечатала газета «Свенска Дагбладет»)54: «Мы находимся вблизи того места, где шведские войска отразили 13 августа 1719 года вражеское нападение и одержали победу. Эта победа спасла Стокгольм. Благодаря щедрости каждого члена Общества долговременных укреплений Стокгольма сооружён этот памятник. Общество желает тем самым не только увековечить память прекрасного патриотического подвига, но и напомнить о необходимости [и в дальнейшем] защищать Стокгольм от нападения»55. Главную цель установки монумента назвала та же газета, но уже в1910 году: «Чтобы повысить интерес современных жителей Стокгольма кзащите своего города, в 1905 году по инициативе общества был открыт монумент на Лесном острове в память о храбрых защитниках Стокгольма в 1719 году»56.
На рубеже XIX—XX вв. в Швеции наблюдалось обостренное внимание и к Полтавской битве. В июне 1898 года шведский посланник в Санкт-Петербурге вёл переговоры с российскими властями о возможности возведения его страной простого обелиска под с. Побиванкой. В ответ Николай II не высказал никаких принципиальных возражений. Однако шведы-патриоты были серьёзно обеспокоены тем, что такой монумент в память о Полтавской битве может быть воспринят как прославление российского триумфа. В итоге статую, изображавшую скорбящую над павшим воином Мать Свею (скульптор Теодор Лундберг), посвятили памяти шведов, погибших во всех войнах, и установили в 1904 году в Стокгольме, перед музеем артиллерии57.
«Вспоминание» в 1909 году Полтавской битвы в связи с её 200-летней годовщиной стало в Швеции очередным элементом исторической политики и целенаправленного конструирования правыми силами мифа о «старых добрых временах». Вновь заговорили о необходимости установки шведского памятника под Полтавой. При особой поддержке живших в России шведов начался сбор пожертвований на создание такого монумента. И снова развернулись дебаты, подогревавшиеся публикациями в зарубежной прессе. Примечательно, как эти события комментировала немецкая пресса. Например, националистическая газета «Дойче Тагесцайтунг» писала, что готовность шведов собирать средства на памятник, восхваляющий крупнейшее военное поражение Швеции, — это демонстрация того, как сильно подорван пацифистами мужской дух в этой некогда гордой воинственной державе.
В феврале 1909 года шведский посланник в Санкт-Петербурге генерал Э. Брендстрём узнал, что накануне торжеств по случаю годовщины Полтавской битвы Николай II намеревался открыть данный монумент, чтобы почтить память павших шведов. Тогда Брендстрём встретился с министром императорского двора бароном В.Б. Фредериксом, чтобы удостовериться, что на церемонию не будут приглашены официальные представители Швеции. Он также обратился к созданному в поддержку шведского памятника комитету и призвал его проследить за тем, чтобы памятник был готов до юбилея и никоим образом не оказался привязанным к российскому празднованию. Русские власти сдержали слово и не пригласили шведских официальных представителей на празднование годовщины своей победы, и Шведское государство избежало неловкой ситуации58.
Шведский историк Р. Тоштендаль обратил внимание на то, что в год 200-летия Полтавской битвы в Швеции подчёркивали размеры потерь, воздавали почести Карлу XII и «хотели поиграть мускулами (и выступить на стороне кайзеровской Германии)». Примечательно, что шведские поэты и историки охотнее писали о Нарвской битве или других победах своей страны на раннем этапе Северной войны, а не о Полтаве или капитуляции армии Швеции под Переволочной. В данном случае в полной мере проявился характерный механизм исторической политики: формирование коллективного представления о прошлом на основе избирательности и неполноты сюжетов, исходя из политических потребностей59. Писавшие о Карле XII «выбирали то, что они хотели помнить»60.
Значимыми акторами политики памяти являлись и властные институты, и различные общества. В 1910 году шведов призвали организовать специальное общество по изучению эпохи и деятельности Карла XII. Первыми под этим обращением поставили подписи: кронпринц Густав-Адольф; бывший военный министр и начальник генштаба генерал А. Раппе; лейтенант К. Беннедик, в будущем полковник, начальник военно-исторического отдела генштаба, крайне националистически настроенный и политизированный военный; знаменитый путешественник, ярый русофоб С. Гедин61. В ответ 11 апреля был учреждён Каролинский союз. Его целью стало не только изучение каролинской эпохи, но и распространение националистической риторики62. Основатели общества надеялись, что с помощью исторических исследований об этом монархе и Великой Северной войне удастся достичь национального возрождения63.
Историки проанализировали деятельность Каролинского союза, социальный состав и политические взгляды его членов и указали на тесную связь исторического, политического и военного аспектов. В правление союза входили: принц Карл (председатель); генерал А. Раппе; начальник генштаба генерал-лейтенант К. Бильдт; начальник военно-исторического отдела генштаба майор Г. Хеденгрен; профессора Х. Иерне, А. Стилле, К. Халлендорф; архивариус Т. Вестрин и др.64
Примечательно, что военными являлись 40 проц. членов этого общества. Так, в 1910 году в его составе было 409 военных, преимущественно офицеров (всего шведский офицерский корпус насчитывал тогда 3539 человек65), 111 высокопоставленных чиновников, 91 представитель академических кругов (включая студентов). Военные видели в Каролинском союзе политическую организацию, которая могла укрепить вооружённые силы страны66.
Знаменитый шведский писатель и драматург А. Стриндберг выступил против союза с его культом Карла XII и «старых добрых каролинских времён». Он считал этого монарха губителем и разорителем страны, обожествлять которого могли только «сумасшедшие или люди, находящие в этом особый интерес». Из-за такой позиции началась настоящая травля Стриндберга в прессе67.
Результаты количественного анализа изданных в 1901—1920 гг. работ, посвящённых различным шведским правителям разных исторических периодов, показал, что превалировали работы о Карле XII и каролинской эпохе68. Отчасти эта тенденция объясняется чередой 200-летних юбилеев событий Северной войны. Однако Я. Турбакке обратил внимание на то, что рост числа такого рода публикаций пришёлся на неюбилейные 1912—1914 гг. Именно в то время небывалого накала и ожесточённости достигли общественные и политические дебаты по вопросам военного строительства в Швеции и дальнейшего усиления её вооружённых сил69.
1912 год стал кульминационным и в антирусской кампании накануне Первой мировой войны70. Тогда С. Гедин (известный учёный-путешественник, исследователь Центральной Азии, книги которого в конце XIX — начале XX века издавались на всех европейских языках) опубликовал свою брошюру «Слово Предостережения», где живописал ужасы «грядущей» русской оккупации Швеции71. Примечательно, что автор написал эту работу по инициативе и при участии майора Г. Хеденгрена72.
«Наша история на протяжении веков учит нас тому, что в первую очередь нужно следить за восточным фронтом», — утверждал Гедин. Он предлагал внимательно прочитать работы историка К. Халлендорфа, если кто-то из читателей забыл «о смертоносных опустошениях русского флота, выжегшего всё балтийское побережье после смерти Карла XII»73.
Гедин пытался подкрепить историческими примерами расхожий в то время тезис об экспансионистской политике России, её «угрожающем» продвижении к Атлантическому океану: «На протяжении двухсот лет Россия неумолимо стремилась выйти к мировому океану […] Со времён царя Петра русские старались выйти к открытому морю. Им нужен был простор. Никогда ещё их стремление не было более целенаправленным и энергичным, чем в последние десятилетия […] Разве Россия не стремилась на протяжении двухсот лет к Атлантике так же целенаправленно, как и к Тихому или Индийскому океану? Уже забыли, как царь Пётр стремился преодолеть все препятствия, отделявшие его от Балтийского моря, подчинить области, которые угрожали его новому государству, как ему это удалось, и он основал морской порт, ставший образцом мечты о порте будущего с выходом к мировому океану?».
Гедин объединял события Северной войны, потерю Финляндии (1809) и современную ему военно-политическую обстановку единой идеей «российской угрозы»: «Мы не заметили, как в последние годы XIX века московитская Россия (moskovitiska Ryssland), крадучись и тихо, как холера, проникла в Финляндию и шаг за шагом приблизилась к нашей восточной границе?74 […] Продвижение Петра Великого к Балтийскому морю и потеря прибалтийских провинций были первым шагом. Завоевание Финляндии — вторым. Третий шаг предпринимается на наших глазах — когда Финляндия превращается в русскую провинцию, такую же русскую, как и любая другая в царском государстве. […] Мы знаем издавна, что наиболее вероятным из всех возможных является нападение со стороны России»75.
Гедин критиковал «красную» прессу и противников милитаризма: «Они что, сделаны из стекла или китайского фарфора? Они развалятся, если возьмут в руки оружие? Растают как сахар под дождём? Им нужны зонтики вместо штыков и винтовок? […] Неужели среди потомков каролинов есть такие трусы? […] В битве под Нарвой 80 тысяч русских атаковали 8 тысяч шведов. Почему же они не победили? Потому что мы были лучше обучены и вооружены! Может быть! Но я думаю, мы победили потому, что мы были шведами»76.
«Слово Предостережения» вызвало настоящую бурю в шведской прессе. Тираж брошюры составил 1 млн экз., что при сплошной грамотности местного населения оказало исключительное влияние на общественное мнение — в шведском военном архиве (фонд Гедина) сохранились сотни откликов читателей. «Слово Предостережения» распространяли как бесплатное приложение к ежедневным газетам, рассылали учителям и священникам77. Миллионную копию преподнесли покровительнице «друзей обороны» — королеве Виктории. Именно после выхода брошюры начался сбор пожертвований на строительство броненосца «Sverige» (был спущен на воду в 1915 г.).
После выхода «Слова Предостережения» началась открытая борьба правых с либеральным правительством премьер-министра К. Стаафа. В сентябре 1911 года в Швеции состоялись первые всеобщие выборы в нижнюю палату парламента. Участие полумиллиона новых избирателей принесло победу либералам, которые впервые образовали с социал-демократами абсолютное парламентское большинство. Новое либеральное правительство назначило военным и морским министрами штатских лиц, немедленно отложило одобренное предыдущим правым правительством дорогостоящее строительство броненосцев типа F. Во внешней политике было подтверждено сохранение основного принципа — нейтралитета, а также развития сотрудничества и экономических связей с Россией. Либеральное правительство и лично премьер-министра К. Стаафа ненавидели консервативно и националистически настроенные высокопоставленные военные и политики78.
Уже через месяц после появления брошюры Гедина правая консервативная пресса инициировала шумную кампанию против российского военного атташе в Скандинавии графа А.А. Игнатьева, которого безосновательно обвинили в шпионаже. Оба информационных события были тесно связаны и породили ожесточённые дебаты в прессе79. Шпиономания в Швеции в целом приняла накануне Первой мировой войны особый размах, а порой и масштабы истерии, что создавало благоприятную среду для откровенно русофобских выступлений80.
В 1912 году писательница С. Лагерлёф по приглашению доктора Э. Нобеля совершила поездку в Россию и сделала вывод, что русские — ещё далеко не цивилизованный народ, жить среди которого европейцу небезопасно: «Россия — ужасная и опасная страна. Я бы не хотела остаться там. Она страшит меня»81.
В том же году Гедин опубликовал «Второе Предупреждение», а в 1913-м известный учёный, один из основоположников геополитики Р. Челлен издал брошюру «Русская опасность», в которой тоже пугал читателя тягой России к Мировому океану82.
Начавшаяся Первая мировая война не внесла ничего нового в отношение шведов к русским. Королева Виктория — супруга Густава V безуспешно пыталась склонить его к вступлению Швеции в войну на стороне Германии83. Швеции в силу развития её внутриполитической обстановки удалось сохранить нейтралитет, а к середине XX века образ «короля-воина» стал символом ограниченной группы националистов. Тем не менее анализ использования образа Карла XII и событий Северной войны позволяет детально рассмотреть применение в конце XIX—XX вв. механизмов исторической политики Швеции при достижении её внутри- и внешнеполитических целей.
В 2009 году российский историк К.А. Табаровская отметила, что незадолго до начала Первой мировой войны «русская опасность» стала в Швеции аргументом во внутриполитических дискуссиях по вопросам обороны, но «страх перед русскими» является общепринятым понятием в шведском самосознании, «учитывать которое следует и сегодня». При этом автор обратила внимание на многочисленные публикации в СМИ84. В том же году шведский историк Р. Тоштендаль писал: «Восхищение Карлом XII и желание примкнуть к немецким идеалам для многих консервативных историков и политиков были ответом на “русскую угрозу”. И в наши дни шведская внешняя (и оборонная) политика окрашена отношением к России как к великой державе, которую следует рассматривать в качестве потенциального агрессора»85.
В XX — начале XXI века «репертуар шпиономании» пополнился сообщениями о советских подводных лодках и российских самолётах, якобы неоднократно вторгавшихся соответственно в шведские территориальные воды и воздушное пространство. В последнее время в официальных ежегодных открытых докладах шведской службы госбезопасности и военной разведки86, официальных документах87 и речах должностных лиц Россия предстаёт в качестве основного источника угроз. Утверждается также, что Швеция наводнена российскими шпионами.
Сегодня в СМИ появляются многочисленные публикации, в которых необходимым образом интерпретированный исторический пример служит для поддержания доминирующей официальной точки зрения о дестабилизирующем влиянии России в Балтийском регионе, Арктике и мире в целом. Регулярно выходят статьи, посвящённые проблеме активности российских спецслужб за границей, в которых проводятся «исторические» параллели с эпохой холодной войны. Рост числа подобных публикаций в Швеции происходит (как и в начале XX в.) на фоне обсуждения вопросов, связанных с необходимостью беспрецедентного увеличения военного бюджета, реорганизации вооружённых сил и выработки новой концепции политики национальной безопасности.
В этой связи дальнейшее изучение механизмов исторической политики Швеции и способов актуализации «образа врага» представляется чрезвычайно актуальным.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См., например: История Северной войны 1700—1721 / Отв. ред. И.И. Ростунов. М., 1987; Ericson Wolke L. Sjöslag och rysshärjningar. Kampen om Östersjön under stora nordiska kriget 1700—1721. Stockholm, 2012; Мегорский Б.В. Осады и штурмы Северной войны 1700—1721 гг. СПб., 2017; Sundberg U. Swedish Defensive Fortress Warfare in the Great Northern War 1702—1710. Åbo, 2018; Кротов П.А. Полтавская битва. Переломное сражение русской истории. М., 2018.
2 Шебалдина Г. Заложники Петра I и Карла XII. Повседневный быт пленных во время Северной войны. М., 2014; Ullgren P. Breven som inte kom fram. Karls soldater i Norge 1716—1718. Stockholm, 2018; Englund P. Poltava. Berättelsen om en armés undergång. Stockholm, 2018 (Энглунд П. Полтава: рассказ о гибели одной армии. М., 1995).
3 Сдвижков Д.А. Письма с Прусской войны. Люди Российско-императорской армии в 1758 году. М., 2019. С. 18.
4 См., например: Погосян Е. Пётр I — архитектор российской истории. СПб., 2001; Ericsson P. Stora nordiska kriget förklarat. Karl XII och det ideologiska tilltalet. Uppsala, 2002; Slettebø H.C. Krigspropaganda under Den store nordiske krig. Propaganda i forordninger, bededagsplakater, takksigelsesprekener, og viser, 1709—1721. Bergen, 2011; Forssberg A.-M. The Story of War. Church and Propaganda in France and Sweden 1610—1710. Falun, 2016.
5 См., например: Уредссон С. Карл XII и падение шведского великодержавия в историографии и традиции // Царь Пётр и король Карл. Два правителя и их народы. М., 1999. С. 276—306. Oredsson S. Stormaktsdrömmer och stridsiver. Ett tema i svensk opininonsbildning och politik 1910—1942 // Scandia. 1993. Vol. 59. №. 2. S. 257—296; Forssberg A.-M. Slaget vid Narva. Från samtida propaganda till sentida historiebruk // Minnet av Narva. Om troféer, propaganda och historiebruk. Armémuseum Årsbok 2018 / Ed. K. Kronberg, A.-M. Forssberg. Riga, 2018. S. 105—140; Rodell M. Lejonet i Narva. Monument, materialitet och politik under mellankrigstiden // Ibid. S. 145—187.
6 Малинова О.Ю. Коммеморация исторических событий как инструмент символической политики: возможности сравнительного анализа // Полития. 2017. № 4. С. 8, 9. Подробнее о политике памяти см.: Историческая политика в XXI в. / Ред. А. Миллер, М. Липман. М., 2012; Методологические вопросы изучения политики памяти: Сборник научных трудов / Отв. ред. А.И. Миллер, Д.В. Ефременко. М.; СПб., 2018; Сафронова Ю.А. Введение // Историческая память: учебное пособие. СПб., 2019.
7 Малинова О.Ю. Режим памяти как инструмент анализа: проблемы концептуализации // Политика памяти в современной России и странах Восточной Европы. Акторы, институты, нарративы / Под ред. А.И. Миллера, Д.В. Ефременко. СПб., 2020. С. 26, 27.
8 Малинова О.Ю. Коммеморация исторических событий… С. 11.
9 Там же. С. 14.
10 Касьянов Г. Украина и соседи: историческая политика. 1987—2018. М., 2019. С. 18.
11 Гриценко С.А. «Прогерманизм» в общественно-политической жизни Швеции (1905—1916). Дис. … канд. ист. наук. М., 2016. С. 239.
12 Там же. С. 83, 239; Чернышёва О.В. Шведы и русские: Образ соседа. М., 2004. С. 143. Также см.: Åselius G. The «Russian Menace» to Sweden. The Belief System of a Small Power Elite in the Age of Imperialism. Stockholm, 1994.
13 Гриценко С.А. Указ. соч. С. 83.
14 Там же. С. 69, 70.
15 Чернышёва О.В. Указ. соч. С. 111.
16 Там же. С. 145, 146.
17 Репина Л.П. Историческая имагология и проблемы межкультурного диалога // «Свой» / «Чужой» в кросс-культурных коммуникациях стран Запада и России. СПб., 2019. С. 25.
18 Там же. С. 30.
19 Гриценко С.А. Указ. соч. С. 70.
20 Torbacke J. «Försvaret främst». Tre studier till belysning av borggårdskrisens problematik. Stockholm, 1983. S. 45, 46.
21 Forssberg A.-M. Slaget vid Narva… S. 124—127.
22 Ericson Wolke L. Op. сit. 2012. S. 263, 264; Nilsson S. Rysskräcken i Sverige: Fördomar och verklighet. Örebro, 1990. S. 57.
23 Ericson Wolke L. Op. cit. S. 263—266.
24 Уредссон С. Указ. соч. 285.
25 Там же. С. 286.
26 Там же. С. 287.
27 Oredsson S. Op. cit. S. 258.
28 Forssberg A.-M. Slaget vid Narva… S. 131.
29 Эрикссон П. Шведские историки о Карле XII и Великой Северной войне // Новая и новейшая история. 2009. № 4. С. 13.
30 Forssberg A.-M. Slaget vid Narva… S. 127.
31 Ibid. S. 129.
32 Вестрин Теодор (Westrin Theodor Johan, 1850—1928) — шведский историк, архивист, редактор многотомной энциклопедии «Nordisk Familiebok». См.: Westrin, Johan Theodor // Svenskt biografiskt handlexikon. Stockholm, 1906. S. 713, 714.
33 Narvadagen // Aftonbladet. 1900. 21.11. S. 3.
34 Slaget vid Narva. Ett tvåhundraårsminne // Ibid. 2.11. S. 2.
35 Forssberg A.-M. Slaget vid Narva…S. 139.
36 Подробнее см.: Stade A. «Segern» vid Sörda Stäket 1719. En källundersökning och dess konsekvenser // Aktuellt och Historiskt. Meddelanden från Militärhistoriska Avdelningen vid Kungl. Militärhögskolan. 1975. S. 181—240; Ефимов С.В. Русский медведь у ворот Стокгольма. Мифы и реалии сражения при Стекете. 13 августа 1719 года // Война и оружие. Новые исследования и материалы. Труды Шестой Международной научно-практической конференции (13—15 мая 2015 года). Ч. II. СПб., 2015. С. 175—199.
37 En bemärkelsedag för vår hufvudstad // Svenska Dagbladet. 1894. № 186. 13. 08. S. 2.
38 См.: Svenska Dagbladet. 20.02.1910. S. 5; Föreningen för Stockholms fasta försvar // Nordisk familjebok (andra upplagans supplement, 1923). S. 1158.
39 См.: Svenska Dagbladet. 20.02.1910. S. 5.
40 Они поженились 15 июня 1905 г., всего за месяц до открытия памятника. Вероятно, торжественная церемония входила в число мероприятий, приуроченных к приезду пары в Швецию.
41 Например, 16 июля 1905 г. — Dagens Nyheter, 17 июля — Svenska Dagbladet, Aftonbladet, Dagen, Stockholms-Tidningen.
42 Малинова О.Ю. Коммеморация исторических событий… С. 14, 15.
43 Содержание речи известно по двум текстам: 1) репортаж об открытии памятника: Svenska Dagbladet. 1905. 17. 07. S. 4; 2) публикация в ежегоднике общины Св. Эрика: Westrin T. Stockholmsräddning // SamfundetS: tEriks Årsbok. 1905. S. 65—70. В настоящей статье цитаты приведены по этому официально изданному тексту.
44 Westrin T. Op. cit. S. 66.
45 Чернышева О.В. Указ. соч. С. 146.
46 Там же. С. 134.
47 Carlbäck H. Swedishimagesof Russia — glimpses from the past hundred years // Балтийское соседство: Россия, Швеция, страны Балтии на фоне эпох и событий XIX—XXI вв. / Отв. ред. А.А. Комаров. 2-е изд. стереотип. М., 2019. С. 203.
48 Там же. С. 205; Hjärne H. Svensktochfrämmande. Stockholm, 1908. S. 95; Чернышева О.В. Указ. соч. С. 148, 149.
49 Преувеличение численности войск (десант насчитывал около 26 тыс. человек) и драматическое слово «погибель» должны были усилить риторический эффект, хотя известно, что высадка десантов в 1719 г. не была направлена против мирного населения. См.: Westrin T. Op. cit. S. 66, 68.
50 Ibid. S. 70.
51 Малинова О.Ю. Коммеморация исторических событий… С. 15.
52 WestrinT. Op. cit. S. 70.
53 Антонова Ю.В. Швеция. Исторический путеводитель. М., 2009. С. 94, 95.
54 Диксон Роберт (Dickson Robert, 1843—1924) — шведский политик, отличавшийся правыми и крайне консервативными взглядами; член риксдага (1891—1903); обер-штатгальтер Стокгольма (1902—1911). См.: Carlgren W. Robert Dickson // Svenskt biografiskt lexikon. Bd. II. Stockholm, 1945. S. 194.
55 Svenska Dagbladet. 1905. 17. 07. S. 4.
56 Ibid. 1910. 20. 02. S. 5.
57 Оселиус Г. «Полтава не подействует угнетающе на человека здорового». С Карлом Беннедиком на поле битвы // Полтава. Судьбы пленных и взаимодействие культур / Под ред. Т. Тоштендаль-Салычевой, Л. Юнсон. М., 2009. С. 378, 379.
58 Там же. С. 379.
59 Малинова О.Ю. Коммеморация исторических событий… С. 8.
60 Тоштендаль Р. Полтава: сражение, история, символ // Полтава. Судьбы пленных… С. 21, 33.
61 Уредссон С. Указ. соч. С. 290; Оселиус Г. Указ. соч. С. 381, 382.
62 ForssbergA.-M. Slaget vid Narva… S. 131.
63 Эрикссон П. Указ. соч. С. 13.
64 Torbacke J. «Försvaret främst». Tre studier till belysning av borggårdskrisens problematik. Stockholm. 1983. S. 69.
65 Ibid. S. 54, 55.
66 Эрикссон П. Указ. соч. С. 13.
67 Уредссон С. Указ. соч. С. 293.
68 Torbacke J. Op. cit. S. 47.
69 Ibid. S. 47, 48.
70 Чернышёва О.В. Указ. соч. С. 150.
71 Там же.
72 Hedin S. Försvarsstriden 1912—1914. Stockholm, 1951. S. 7—14.
73 Hedin S. Ett varningsord. Stockholm, 1912. S. 6.
74 Ibid. S. 8, 14.
75 Ibid. S. 19, 30.
76 Ibid. S. 51, 52.
77 Hedin S. Försvarsstriden… S. 14, 53.
78 Oredsson S. Op. cit. S. 258. Табаровская К.А. «Слово Предостережения» в контексте российско-шведских отношений в 1912 году // Северная Европа. Проблемы истории / Отв. ред. О.В. Чернышёва. М., 2007. С. 124.
79 Подробнее см.: Ларина Я.И. Зачем графу обряжаться в крестьянина? // Родина. 2020. № 7. С. 116—119.
80 Karlsson P. En officer och gentleman? De ryska sågfilarna och spionanklagelserna // Bröd och salt: Svenska kulturkontakter med öst: en vänbok till Sven Gustavsson / [Ed.] Roger Gyllin, Ingvar Svanberg, Ingmar Söhrman, Uppsala, 1998. S. 153; Чернышёва О.В. Указ. соч. С. 144, 145.
81 Чернышёва О.В. Указ. соч. С. 154.
82 Там же. С. 151.
83 Там же. С. 152.
84 Табаровская К.А. Российско-шведские отношения накануне Первой Мировой войны. Политический, экономический, военный аспекты. По материалам российских архивов. Дис. … канд. ист. наук. М., 2009. С. 24, 25.
85 Тоштендаль Р. Указ. соч. С. 44.
86 См., например, ежегодные доклады шведской службы государственной безопасности: Säkerhetspolisen 2017. S. 24. Интернет-ресурс: https://www.sakerhetspolisen.se/publikationer/om-sakerhetspolisen/sakerhetspolisen-2017.html; Säkerhetspolisen 2018. S. 20, 21. Интернет-ресурс: https://www.sakerhetspolisen.se/publikationer/om-sakerhetspolisen/sakerhetspolisen-2018.html; Säkerhetspolisen 2019. S. 6, 21, 24, 25. Интернет-ресурс: https://www.sakerhetspolisen.se/publikationer/om-sakerhetspolisen/sakerhetspolisen-2019.html; ежегодные доклады службы военной разведки см.: Årsöversikt 2018. Militära underrättelse- och säkerhetstjänsten. S. 26, 54. Интернет-ресурс: // https://www.forsvarsmakten.se/siteassets/4-om-myndigheten/dokumentfiler/rapporter/must-arsoversikt-2018f.pdf; Årsöversikt 2019. Militära underrättelse-och säkerhetstjänsten. S. 42, 62. Интернет-ресурс: https://www.forsvarsmakten.se/siteassets/4-om-myndigheten/dokumentfiler/rapporter/must-arsoversikt-2019.pdf.
87 Ds 2019:8. Värnkraft — Inriktningen av säkerhetspolitiken och utformningen av det militära försvaret 2021—2025. S. 41, 45, 52. Интернет-ресурс: https://www.regeringen.se/regeringens-politik/forsvarsberedningen/ (дата обращения: 30 мая 2019 г.).