Аннотация. В статье анализируются написанные в 1914—1917 гг. письма пензенцев — участников Первой мировой войны. Если в письмах 1914—1915 гг. прослеживается сознательное отношение к долгу службы, обязанностям перед Родиной и глубокое религиозное чувство, то в 1916 году характерным для писем с фронта стали жалобы на тяжёлое положение, а в дальнейшем — антивоенные настроения и недовольство правительством.
Summary. The paper analyzes letters written by Penza participants in the First World War in 1914—1917. Whereas in 1914—1915 letters one can detect a conscientious attitude to the service duty, responsibility to the country and profound religious sentiment, in 1916 the typical motif in the letters from the front was complaints of hardships, and later also antiwar feelings and resentment of the government.
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
СПИРИДОНОВА Людмила Михайловна — преподаватель кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин филиала Военной академии материально-технического обеспечения (г. Пенза), кандидат исторических наук
«…ИДЁТ ДРУЖНАЯ РАБОТА ЗА СПАСЕНИЕ И СЧАСТЬЕ ДОРОГОЙ НАШЕЙ РОДИНЫ РОССИИ»
Письма с фронта Первой мировой войны как исторический источник (по материалам пензенской губернии)
В советской историографии Первая мировая война долгое время именовалась «империалистической» и «захватнической», в российской (1990-е гг.) — «забытой», так как данной теме историки не уделяли должного внимания. Количество посвящённых ей публикаций возросло лишь в связи с 100-летним юбилеем событий 1914—1918 гг., когда исследователи приступили к анализу ранее не изученных источников. Одним из них являются письма участников сражений Первой мировой, отразившие их личные впечатления, а также неподдельные факты фронтовой жизни. Хотя источники личного происхождения не лишены неточностей и субъективизма, они раскрывают быт рядового солдата, его образ мыслей и переживания. В отличие от официальных данных письма фронтовиков позволяют читателю прочувствовать тяготы и лишения военной службы и взглянуть на происходившие события глазами их современников.
Целью данного исследования является изучение эмоциональных переживаний, связанных с участием пензенских военнослужащих в боевых действиях, через призму фронтовой корреспонденции. Основу статьи составили письма пензенцев, которые хранятся в фонде 359 «Пензенский военно-цензурный комитет» Государственного архива Пензенской области.
Пензенский военно-цензурный центр был создан в 1914 году согласно «Временному положению о военной цензуре», а ликвидирован в 1917-м. Контроль за содержанием почтово-телеграфной корреспонденции осуществлял старший военный цензор, который принимал из учреждений корреспонденцию, отбирал, просматривал и вёл её учёт, пропускал дозволенную часть с указанием досмотра, наблюдал, чтобы остальная — была просмотрена и затем возвращена назад. Под его руководством просмотр осуществляли два военных цензора и находившиеся при них переводчики иностранной корреспонденции.
Военная цензура создавалась как временная мера, предназначенная исключительно для того, чтобы не допустить оглашения и распространения сведений, которые могли бы повредить военным интересам государства. Письма делились цензурой в зависимости от отражавшихся в них настроений на две категории: бодрые («патриотически возвышенные») и угнетённые («недовольство и подавленность»)1.
Военные цензоры отмечали, что в датируемых 1914—1915 гг. письмах прослеживались сознательное отношение к долгу службы, обязанностям перед царём и Родиной и глубокое религиозное чувство. Например, в письме, отправленном в Пензу нижним чином (подпись неразборчива) в реальное училище сторожу Бутусову для передачи, читаем: «… а ты очень не журись об нас. Умру около своего 5-го орудия за царя и Отечество и за Русь. Русский солдат духом не падает никогда»2.
По поводу стойкости и высокого боевого духа русских солдат рядовой 13-й роты 317-го пехотного полка Агафонов написал следующее: «Сидишь в окопе, руки и ноги мёрзнут, сильная дрожь: зуб на зуб не попадаешь, но всё-таки русские войска стоят очень дружно и очень по многу берут в плен и, хорошо стреляя, много убивают немцев, хотя много убыли и у нас»3.
О патриотическом подъёме среди офицеров и их надеждах на скорое окончание войны свидетельствуют следующие строки: «Немцы в Восточной Пруссии отступают медленно, но методично, задерживаясь на каждой удобной позиции; переходят иногда в свирепые атаки, причём в пьяном виде… Официальные сообщения от Штаба, судя по нашему фронту, очень правдивы и не преувеличены. Наоборот, мне кажутся они очень скромными против действительности. Так поражение германцы несут гораздо сильнее, чем это можно заключить из газетных сведений по данным Штаба»4.
Однако уже к концу 1914 года пензенцы стали писать о перебоях с обеспечением войск продовольствием и обмундированием: «Я нахожусь под Ченстоховым… 6 ноября немец напал на наш батальон врасплох в 3 часа ночи, и нам приходилось сходиться в штыки. И из нашего батальона убили 708 человек. Но всё-таки мы его сбили. А в настоящее время мы спокойны. Только у нас всё дорого, хлеба не хватает. Так приходится по два дня быть голодным. А работы много. Отдыхаем в сутки только 6 часов. Пошли холода. Сапоги изорвались, а казённые не дают. Одним словом, плохо»5.
«Умру около своего 5-го орудия за царя и Отечество и за Русь. Русский солдат духом не падает никогда»
В ноябре—декабре 1914 года стал очевиден затяжной характер войны, а на фоне перебоев с обеспечением падала дисциплина в войсках, отмечались случаи добровольной сдачи в плен: «Не знаю, как в других полках солдаты, а у нас порядочное… И сравнивать нашего… с австрийским, то это небо и земля. Австрийский солдат дисциплинированный, смелый, безропотно переносит невзгоды войны. Нельзя это сказать про нашего, который только испрашивает и сам назначает сроки мира. У нас целыми десятками уходят в лазареты и сдаются в плен. Был случай, что на глазах всего полка две роты бросили винтовки, подняли руки и пошли к австрийцам. За последнее время подобные случаи не редки. С наступлением холодов дела пойдут хуже»6.
Тем не менее и среди австрийских солдат отмечались массовые случаи добровольной сдачи в плен: «Многоуважаемая Евдокия Феодоровна… Если хотите подробно знать о нашей жизни здесь, то можете взять у моей матери письма. Я ей вчера послал. Жизнь собачья. Хотя в газетах пишут иначе, приписывают нам героизм, патриотизм. На деле же этого ничего нет. Все мы с нетерпением ждём конца этой проклятой войне. Пленные австрийцы тоже желают скорого исхода этой бойни и говорят, что их офицера́ удерживают их обещанием скорого мира, а то бы они все сдались в плен. Целыми толпами бегут они к нам и сдаются в плен. Многие и у нас об этом мечтают». Далее автор сообщает о трудностях с провиантом и о большом количестве раненых: «За последние дни много раненых, особенно 10-го ноября. В этот день на нашем пункте пришлось перевязать 212 человек только нашего полка. Таковые результаты наступления. Раненые лежат на холоде, приносят их в окоченевшем состоянии, так что многие не могут говорить, охают. Не знаешь, как к некоторым подойти, так как иной имеет несколько ран и весь в крови. Легче перевязывать, когда ранен в руку или ногу пулей без перелома костей. Такие обыкновенно не стонут и сами ходят, несмотря на значительную потерю крови. Иногда во время перевязки, когда много раненых, руки целый день в крови, некогда вымыть. Такими руками обыкновенно и ешь. Но так не всегда бывает. Много приходится перевязывать раненых австрийцев. Пленные австрийцы просят скорей направлять их дальше в Россию, так как боятся снова попасть к своим. Всё бы можно терпеть, если бы только нас кормили, а то живём впроголодь. Чёрный хлеб выдают через 3—4 дня по 1 ф., редко по 2 ф. Спасибо, что в Польше есть картошка, а то бы подохли с голоду все. Всё здесь очень дорого. Хлеба купить негде, так как население разорено и само живёт впроголодь. Ну, если хотите, напишу многие подробности. Австрийцев лучше кормят. Они имеют вино, консервы, белые сухари, кофе, колбасу, а нам об этом и мечтать не приходится»7.
Отметим, что солдаты массово сдавались в плен добровольно с обеих сторон не только из-за тяжёлых условий военной жизни, но и благодаря грамотной дезинформации. Нередко допускалась такая практика: пленных солдат содержали в хороших условиях, а потом позволяли им сбежать, чтобы они распространяли слухи среди своих сослуживцев о комфортных условиях плена8: «Был в плену на Покров, но только немного, 5 часов. Потом я ночью убёг. У меня в шести местах пробили шинель, но меня Бог спас»9.
Но, несмотря на тяжёлые условия фронтовой жизни, потери и плохое снабжение, патриотический настрой среди военнослужащих ещё сохранялся: «Нас запугать смертью — это всё равно, что запугать волка овцой. Это вам всякий скажет из нас, солдат, которые поистине любят свою Родину. Тут так и говорят: пускай все умрём, но кто останется живым, он всё-таки вступит в родную землю и скажет вам: мы победили. Таков стал здесь дух солдата и таково его стремление. Нас здесь радует, что на родине там так сердечно об нас заботятся»10.
Но уже в 1916 году тон писем поменялся. В них всё чаще говорилось о недоверии властям: «…газетам не верьте, что нам посылают подарки. Совершенно нам ничего не досталось»; «…не верьте газетам — они пишут то, что им приказывают»11. Пензенские газеты также сообщали: «От лица вверенного мне 16 мортирного паркового дивизиона глубоко благодарю Вас за присланные нам подарки на праздник Светлого Христова Воскресенья. Мы учитываем всё: и время, в которое Вы нашли возможность собрать нам подарки, и нынешнюю дикую дороговизну, и ценность подарков, и Ваше бесценно доброе сердце, и Ваш благородный порыв»12. Вряд ли все подобные публикации были выдумками. Например, широко известна благотворительная деятельность в годы Первой мировой войны Татьянинского комитета13.
Характерными для писем с фронта в 1916 году стали жалобы на тяжёлое положение — материальное и продовольственное, а также на антисанитарные условия:
«Внезапный переход на окопную жизнь — чем кормят: гнилое мясо, фасоль-шрапнель, хлеб не урубишь, сахару нет. За этим следуют окопные вши, маята, грязь, страх смерти, тоска»14;
«Жизнь моя плохая, хлеба не хватает. В обед пообедаешь, в ужин чуть-чуть, а поутру завсегда до обеда голодный»15;
«Трудно и тяжело нести эту службу: находимся в окопах, спать никак нельзя, очень холодно. Обморозил я пальцы на ногах, и вот ходить нельзя. Тело грязное, в бане уже другой месяц не были, так что вошь съела»16;
«Ротный говорит нам: да, братцы, был у нас запас в интендантстве, мы получали всё полностью и хорошо: и сапоги, и хлеб, и сахар, и чай, и всего было много. А теперь, так как война затянулась, братцы, вы сами видите, что запас в интендантстве истощился, кончился. И вот потому теперь не хватает и того, и другого. Вы не думайте, что это только вам не дают сапоги и продукты не полностью. Вон, в 64-й дивизии, посмотрите, как там ходят. Там сапоги без подмёток, портянки наружу, а порвалось где, то телефонной проволокой сами зашивают и ходят так. Подумайте, сколько теперь больных через это от простуды. В этом виноваты не мы, а война»17;
«Я живу незавидно. Жизнь стала ужасно скверная, так как приходится голодовать, так как хлеба не хватает, пища ужасно скверная. Кормят ржавленой воблой, селёдкой и прочей рыбой. Мясо дают изредка, в неделю 2 раза, а овощи кладут в бак. Последние состоят только из свёклы, маркови да петрушки. Может быть, ты даже слыхал, что такое чечевица. Она похожа на горох, только плоская и чёрная. Вот этой чечевицей нас и кормят. Варят из неё кашу и кладут её в горячую пищу. Солдаты всюду бродят и просят хлеба»18.
На этом фоне в армии множились антивоенные настроения, недовольство затянувшейся войной и правительством:
«Дружище Ваня! Воевать уже надоело. За полтора года войны пропало усердие к службе, и окончательно истрепалась вера во всё святое. Даже и сам себе иногда не веришь, а уж тому, что говорят да пишут, я давно верить перестал»19;
«Сразу заметно, что будет плохо: дороги плохие, купить нигде ничего. Похоже, придётся хватить голоду. В Галиции хотя было картошки довольно, а у Румынии нет ничего, голая дрянь. Не только от неё [нет] помощи, а больше нам села на шею. Войско её ни шута не воюет»20;
«В землянках страшная грязь и сырость. Боюсь, как бы не схватить ревматизма. На полу часто бывает вода, так что приходится делать подмостки. Местность болотистая, да ещё всё дожди. Не знаю, когда и конец будет всей этой дурацкой передряге. Никак не дождёшься. Поутру встаёшь со страшной головной болью, ноги начинают ломить, а всё за что. Выходит, паны дерутся, а у холопов чубы болят»21.
Встречаются в письмах и описания «братаний» русских и немецких солдат:
«На первый день праздника вышли все солдаты наверх, наши и австрийцы, и потом пошло поздравление с праздником, а потом начали сходиться друг с другом, наши к ним, они к нам в гости, у них даже снимали наших на карточки и хотели передать обратно дня через три, водкой поили многих, а наши им давали хлеба и менялись с ними чем попало: кольцами, карточками и деньгами, словом, всем, что у кого сколько было. Они обещали не стрелять [в] праздники, ну и верно, вот уже три дня ружейной стрельбы не было ни одного выстрела» (17—23 апреля 1916 г.)22;
«Пасху мы провели очень грустно и печально, потому что вспомнишь про дом, как дома разговлялись. Всего в это время много и всё идёт по порядку служба. А здесь церковь сделана из палаток, и служба была на первый день одна утреня, а обедни не было. Кончилась утреня в половине второго после полночи и дали разговеться яйцо на 6 человек и кулича с фунт на 15 человек. А на другой день дали по яйцу и по фунту белого хлеба и выдали несколько гостинцев, сахару, чаю, конфет, пряников и кое-чего немного, и больше ничего»23.
Усиление антивоенных и антиправительственных настроений также провоцировали случаи несправедливого распределения наград и жестокое обращение с личным составом:
«На батарею прислали 5 георгиевских крестов. Кто их получил: вахмистр, который всегда в резерве, начальник эшелона (обозный). Ну, остальные-то хоть дали наводчикам. А команда разведчиков не получила ни одного, несмотря на то, что половина наших людей всегда дежурит в передовом пехотном окопе… Защитников родины за всякую мелочь дубасят по мордасам, а у коменданта порят»;
«Кресты дают тем, кто подпрапорщику подарит шапку, того и представят к кресту. Это я тебе пишу явный факт»24.
В то же время цензоры фиксировали свидетельства быстрого падения дисциплины в армии25. Свобода воспринималась военнослужащими как свобода от приказаний старших по званию, демократия — как возможность обсуждения приказов, что вынуждало начальников применять и меры физического воздействия: «Мог ли я раньше подумать, что я буду работать по русским спинам ногайкой? К сожалению, это так. Бью ежедневно. Другого исхода нет. Вот вам картина. Ночь. Под носом у неприятеля поставлен мною важный пост. Пост под горой. Иду проверить. И что же? Разведён огонь, винтовки в стороне. Кипятится чай, и идёт беседа, а один даже поёт. Какое здесь наказание возможно, кроме ногайки?»26.
Подчёркивались в письмах и небывалая жестокость войны, появление новых средств вооружения, что вселяло в солдат страх и мысли о конце света. Ширились пораженческие настроения, война начинала казаться бессмысленной:
«Это не русско-турецкая война. Что тогда было? Одни ружья да орудия. Даже пулемётов мало было. А в настоящую войну посмотри: дальнобойные, крупного калибра, пулемётов очень много, бомбомёты, разные гранаты, ручные бомбы, аэропланы, дирижабли, цеппелины, ракеты, прожекторы, воздушные шары, сколько автомобилей, велосипедов, так что мало увидишь из офицеров едущих на лошадях, а всё на автомобилях. Посмотришь по дороге, одни автомобили и велосипеды едут с позиции на позицию. Есть бронированные автомобили и бронированные поезда, т.е. бронею обложены, непробиваемые. На море подводные лодки, мины. Так что эта война идёт на земле, на воде, и под водой, и в воздухе. Нет спасения нигде. Да, братие, надо подумать об этом побольше. Так что настало то время, которое читалось в Евангелии, что придёт время, Господь накажет, будут местами голод и ссоры, брат на брата, отец на сына, а сын на отца. Вот оно и пришло»27;
«Чем не труднее и ужаснее час в этой боевой жизни, что бывают такие моменты, когда даже нет возможности физически и психически перенести того желания, и впадаешь в какое-то животное сумасшествие — трусость. В особенности, когда над тобою, вокруг тебя заиграют адским… снаряды противника, уничтожая всё на своём пути»;
«Живу пока, слава Богу. Но у нас был бой с 8 числа марта до 15. Семь суток беспрерывно. Орудия гремели, даже от звука и грохота стены каменные валились, как наши его, немца, бомбардировали. Но и он не плошал. Солдатиков, нас бедных, крошил. Прямо это был ад кромешный или света представление. Говорят, ещё таких боёв и не было, как этот был гром. Снаряды вырывали ямы, как погреба. От этого снаряда и спастись никак нельзя и негде»28.
В письмах встречается и описание газовых атак:
«2 мая пустил на Бутырский 66-й полк сгораемый газ. Вот они было надели эти маски, но не подействовали: очки полопались, маски сгорели, и только где бы тело наружу ни было, то всё сгорит, и вот когда пустит газ, то он сзади его идёт наступать, а нам в окопах сидеть нельзя, потому что в окопах ещё гуще находит, и принуждены вылезать наверх, и тут он идёт за дымом и бьёт из пулемётов. Этот дым скрывает его, ничего не видно, очень густой. Один батальон бутырского полка сжёг, а несколько спаслись. Их привезли в крепость, в лазарет»29;
«Имею большую новость: я познакомился с газами, которые пускают немцы перед атакой. Ночью, часа в 3, я был разбужен ротным командиром и, проснувшись, сразу почуял, что пахнет какой-то дрянью, вроде иодоформа или, вернее, хлора. Окна у нас были открыты, и поэтому дышать было очень трудно и притом ещё резало глаза. На дворе было ещё хуже, дышать совершенно было нельзя. Мы надели противогазные маски и отправились в роту. Там, оказывается, дневальные и часовые долго сидели и отчаянно кашляли, пока догадались разбудить людей, надеть маски и зажечь костры. Было странное зрелище: все люди в масках, похожих на свиные рыла, сидят вокруг ярко горевших костров. В масках, однако, долго сидеть и дышать трудно, потом потеют стёкла и поэтому плохо видно. Сидели около костров до половины 6-го утра, когда уже всё прошло. Я отделался тем, что сейчас болит голова. В общем, всё прошло благополучно. Было со стороны немцев 4 газовых атаки, но поднявшийся, наконец, сильный ветер разогнал газ»30.
Некоторые письма написаны в стихотворной форме. Зачастую эти «стихотворения» довольно примитивны, а содержащаяся в них информация очень общая и поверхностная. Но всё же они позволяют сделать некоторые выводы о настроениях бойцов на фронте:
«Вы прочтите эти строки, что я в них сейчас пишу, про свою несчастну долю, как я мучаюсь — служу. Мои родные мать с женою они не знают ничего, как я, молодец, страдаю, трудно мне и тяжело. Сердце кровью залилося, сам не знаю отчего; дней веселых я не вижу, а время красное прошло. Сколько радости, веселья с этой службой унесло. Сейчас же всегда я в горе и заботе, сердце ноет и болит, день и ночь страдаешь, тоскуешь по оставшейся жене. Что за жизнь в земле, в окопах, всегда нужду несёшь, всегда в горе и заботе, редку ночь заснёшь. Со слезами спать ложишься, и как свет уже встаёшь, терпишь скуку, терпишь муку, голод, холод и нужду. От похода ноги больно, но не скажешь никому, пища тела не питает, трудно дышишь, тяжело. Если все строки прочитаешь, то узнаешь отчего»31;
«Хорошо тому на воле сыскать ласковы слова, посидел бы он в окопах, попытал бы, что и я. Мы сидели в этих ямах, на нас дождик моросил. Как засыпят пулемёты, так, поверьте, жить нельзя. Как получим приказанье — из окопов вылезай; только голову покажешь, шарапнели завизжат; как скомандуют в атаку, с криком бросимся “ура!”. Страшно видеть эту массу — всё убитые тела. Пришла весна, настало лето, в полях цветочки расцветут, а нам пули и снаряды всё спокою не дают. Если кто из нас вернётся из окопов и домой, каждый воин наш расскажет про немецко-русский бой»32;
«Какая солдатская жизнь на войне? Откуда это, братцы, наказанье. Солдаты день и ночь не спят. И что же это за нахалы, когда чешешь, не найдёшь, а разсмотришь на рубашке, там одна сплошная вошь. Полотном гуляет мелочь и под мышкой всё во вшах, вместе с гнидами засели, словно люди в городах. В одиночку живут мало и без всякого труда, в складках грязных на рубашке основали города. Есть у них своя столица, есть губерня и уезд, своя волость, и деревня, и уездный земский съезд. И живут себе привольно, не нуждаются в куске, едят жадно наше тело на горбу и на виске»;
«День и ночь сидим в окопах и хороших блиндажах. Тут снаряды часто рвутся и осколки дребезжат. Вот летит 8-дюймовый, только воздух шевелит, и ударился в окопы… Наблюдатель вверх летит, а солдаты по бойницам. Стал германец наступать. Пулемётчики за дело — пулемёты в ход пускать. Батарее передали — по цепи нужно стрелять. И снаряды зашумели, стали трупы отлетать. Кто ползёт с ногой отбитой, кто с оторванной рукой, кто лежит уже убитый и покинул дом родной. Санитарам там не в силу: надо помощь оказать, и убитых очень много — надо в землю закопать. Бой прошёл, и все затихло, только раненых везут, а отставшие германцы без оглядки в плен бегут»33.
Однако такая несерьёзная, на первый взгляд, подача информации, шуточные обороты и рифмы использовались военнослужащими скорее для того, чтобы обойти цензурный комитет. Многие понимали, что письма просматривались, и сообщать в них излишние подробности не следовало, на что иногда прямо указывалось. В лучшем случае, послания просто не дошли бы до адресатов:
«Наши письма солдатские все проверяют чиновники на почтах и, если найдут что в них неправильно, то их рвут. Вот почему, наверно, наши письма мало доходят»34;
«Извиняюсь, брат любезный, что так долго не писал, по причине неизвестной ничего не сообщал… Я здесь вовсе не скучаю, всё с улыбкою хожу, вечерами распеваю, по утрам стихи пишу. Но прощай, мой брат любезный, на меня ты не серчай, что стихи не интересны, ты за это не пеняй. Я писал тебе с размаху, черновик не составлял, и на строчках дал я маху — кой чего позатирал»35.
Фронтовики подобным стилем изложения желали отвлечь внимание цензоров, а иногда через письма напрямую обращались к ним: «Милая моя. Ты меня сегодня удивила сообщением, что писем от меня не имеешь уже почти две недели. Да что же это значит. Ведь я тебе пишу методично каждый день. Это моя святая обязанность и я её выполняю честно. Значит, они где-либо валяются или в этом милом учреждении, называемом цензурным ведомством, созданном для того, чтобы отравлять последние светлые места в разбитой душе человека. Да поймите же вы, бездушные люди, поставленные с пером в руках над моей живой душой, что вы своим деспотизмом, выражающимся в задержке моих писем к любимой жене, вы убиваете последние остатки патриотизма, столь нужного в военное время. Вы роетесь в моих письмах, ища откровений. Не трудитесь. Процентного вознаграждения за мои письма вы не получите. В них всё цензурно от первой до последней строки.
Благодетели, радетели Отчизны дорогой,
Вы бросьте ваши бредни о злом моём письме.
Кто хочет сделать злое, иным пойдёт путём,
Минуя учрежденье, рожденное войной.
Чертите и служите, ведь кушать все хотят.
Но письма не держите, на то и права нет»36.
На фоне документов, выражающих антивоенные настроения, особенно выделяются письма, свидетельствующие о патриотических чувствах, о преданности царской фамилии:
«В прошлое воскресенье был у нас сам Государь Император. Как рады все стрелки, радость неописуема. Все Его видели, все Его встречали громким “ура!”. От железной дороги ехал он 40 вёрст в автомобиле, и была метелица. Приехал радостный и весёлый к славным войскам нашего корпуса в простой солдатской шинели и сапогах. Солдаты говорят: теперь ещё можно воевать два года. Вот как рады, что увидели своего Главного Вождя. Сохрани Его Господь для всех нас»37;
«Работы много и [она] трудная. По всем ночам, дням, вечерам идут и идут раненые, и приходится не спать по ночам и заниматься тем делом, что требуется от меня. Трудновато, да наступила слякоть, грязь, мест свободных жилых нет, и приходится жить под открытым небом в землянках и палатках. Всё это переносится нами хорошо, с чувством сознания, что приходит конец проклятой Германии. Что творит наша знаменитая артиллерия. Всё мешает в грязь: ни проволочные заграждения немцев, ни их окопы не держатся. Духу не остаётся от них, и пехота наша идёт и занимает окопы свободно. Каждый теперь день прогоняют пленных немцев, много и много привозят и раненых к нам. Всего у нас много, и недостатка в снарядах нет, и бьют немцев беспощадно. Идёт сильный бой, и всё, что было ранее, в сравнении ничто. Будем ожидать его последствий и пойдём в Польшу, освободим бедных жителей от ига германского насилия и произвола. Много творится здесь и хорошего и плохого, а как это всё переносится нами и переживается только душой и телом своими, а что победим врага, об этом все уверены, и начальство, и рядовой, и офицеры теперь грудью идут в бой и с Богом вперёд идут впереди нас. Вот так и есть уверенность, что должны победить, раз идёт дружная работа за спасение и счастье дорогой нашей родины России»38.
Таким образом, в письмах с фронта зафиксированы многочисленные факты и детали, которые подчас не найти в книгах, газетных статьях и официальных отчётах. В результате изучения переписки фронтовиков с родными и близкими удалось выделить её характерные признаки. Она представляет интерес для воссоздания социокультурной истории Первой мировой войны и помогает раскрыть содержание культурной памяти российского общества о событии, кардинально изменившем его дальнейшую судьбу.
Введение в научный оборот такого уникального источника, как письма пензенцев из действующей армии, позволяет дополнить представления об условиях военной повседневности и проанализировать причины изменения за три с небольшим года войны настроений российских войск — от патриотических до революционных.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Белоусов С.В. Первая мировая война через призму военной цензуры // Исторические записки: Межвузовский сборник научных трудов. Пенза: ПГПУ, 2004. С. 151—166; он же. «…наши письма солдатские все проверяют чиновники на почтах»: письма солдат — уроженцев Пензенской губернии с фронтов // Великая война и российская провинция. 1914—1918 гг. / Сборник научных статей и документов / Под ред. В.А. Юрченкова. Саранск, 2013. С. 111—118; Липина А.С. Письма из действующей армии в Вятскую губернию как источник изучения истории Первой мировой войны. Интернет-ресурс: https://www.vestarchive.ru/istochnikovedenie/1978-pisma-iz-deistvyushei-armii-v-viatskyu-gyberniu-kak-istochnik-izycheniia-istorii-pervoi-mirovoi-voin.pdf (дата обращения: 22 января 2021 г.).
2 Государственный архив Пензенской области (ГА ПО). Ф. 359. Оп. 1. Д. 2. Л. 71, 71 об.
3Там же.Л. 84 об.,13—14 об.
4 Там же. Л. 62—62 об.
5Там же.Л. 67.
6 Там же.Л. 75 об.
7Там же.Л. 82—82 об.
8 Сенявская Е.С. Положение русских военнопленных в годы Первой Мировой войны: очерк повседневной реальности // Вестник РУДН. Сер. История России. 2013. № 1. С. 64—83.
9ГА ПО. Ф. 359. Оп. 1. Д. 2. Л. 62—62 об.
10 Там же. Д. 8. Л. 30 об.
11 Липина А.С. Указ. соч.
12 Пензенская речь. 1917. 14 мая. № 3.
13 Подробнее см.: Спиридонова Л.М. Деятельность Татьянинского комитета в Пензенской губернии в годы Первой мировой войны // Вестник военно-исторических исследований: сборник научных трудов / Под ред. С.В. Белоусова, А.В. Комплеева. Вып. 8. Пенза: Изд-во ПГУ, 2017. С. 77—88.
14 ГА ПО. Ф. Р-2372. Оп. 1. Д. 13. Л. 15—16 об.
15 Там же. Ф. 359. Оп. 1. Д. 8. Л. 22, 22 об.
16Там же.Л. 30 об.
17 Там же. Л. 37.
18 Там же. Л. 42.
19 Там же. Л. 44 об.
20 Там же. Л. 50.
21 Там же. Л. 60.
22 Там же. Л. 60—61.
23 Там же. Л. 65 об.
24 Там же.
25 Подробнее см.: Васильева О.В., Воронцов С.В. «…Могут скорые быть перемены в России»: события 1917 г. в восприятии военнослужащих (по документам старшего военного цензора Казанского военного округа в г. Сарапуле) // Вестник Удмуртского университета. Сер. История и филология. 2017. Т. 27. Вып. 4. С. 597—603.
26 ГА ПО. Ф. 359. Оп. 1. Д. 8. Л. 65 об.
27 Там же. Л. 66 об.—67.
28 Там же. Л. 74 об.—75.
29 Там же. Л. 88, 88 об.
30 Там же.Л. 93 об.
31 Там же. Л. 100.
32 Там же. Л. 101.
33 Там же. Л. 109, 109 об.
34Там же.Л. 122—123.
35 Там же. Л. 136.
36 Там же.Л. 144.
37Там же. Л. 152—152 об.
38 Там же. Л. 170.