Аннотация. В статье исследуются вопросы создания художественных образов кубанских пластунов в русской литературе и изобразительном искусстве, раскрывается связь авторов произведений с жизнью и службой казачьих войск.
Summary. The paper explores issues of creating artistic images of Kuban Cossack infantrymen in Russian literature and fine arts highlighting the connection of the works’ authors with the life and service of Cossack troops.
Русская литература и искусство на протяжении столетий вбирали в себя ценностно-смысловое богатство культуры казачества. В художественных произведениях XIX века преобладало изображение казака как представителя социально-этнической группы или социально маркированного романтического героя1. Многие авторы работ имели возможность наблюдать жизнь этого нередко закрытого «постороннему глазу» сообщества или сами служили в казачьих подразделениях.
Самобытный мир пластунов нашёл наиболее яркое отражение в местной кубанской литературе. Одним из первых к данной теме обратился Василий Степанович Вареник (1816—1893) — генерал-майор Кубанского казачьего войска, который в последние годы жизни служил войсковым архивариусом. Он прославился как замечательный оратор, автор «речей» по различным поводам в жизни родного войска, написал воспоминания «Было, да быльём поросло», а также многочисленные, до сих пор неопубликованные, стихи. В фондах Краснодарского историко-археологического музея-заповедника имени Е.Д. Фелицына хранится его рукопись «Черноморский пластун», датированная 18 октября 1844 года. В этой незамысловатой балладе (так определил жанр стихотворения сам автор) запечатлён типичный образ служивого казака: «Пластун отважный, храбрый малый, / Любезный друг болот и скал, / Стрелок, застрельщик разудалый, / Пластун живёт, как Бог послал…»2.
В 1845 году основоположником кубанской литературы Яковом Герасимовичем Кухаренко (1799—1862) был написан очерк «Пластуны». Опубликовано это произведение было лишь в 1862 году в украинском журнале «Основа». Рассказ ведётся со слов «старых казаков-сечевиков», которые «пока ещё не попереводились», в образном, очень эмоциональном стиле3. «Роскоши пластун не знает. Одет кое-как, мыкается и бедствует, но пластунства не бросает. Высокие камыши, полома, местами кустарник защищают его. Одно небо видит пластун в плавнях, да и то как глянет вверх: по ясным звёздам ночами он узнаёт свою дорогу. В непогоду, хмарь — по ветру, который гнёт высокие верхи камыша. В ветер, как днём, так и ночью, самая лучшая охота. Задует ветер — шумит, шуршит камыш, пластун идёт не таясь. Затих ветер — остановился пластун, прислушивается. Так и набредёт совсем близко на зверя»4.
Известный кубанский историк Иван Диомидович Попко (1819—1893) с любовью описывал пластунов в своих исторических произведениях «Пешие казаки», «Черноморцы-пластуны в Севастополе», «Черноморские казаки в их гражданском и военном быту», поскольку «сам делил когда-то с пластунами их боевую службу, исполненную трудов невзгод»5. В 1846 году, находясь под непосредственным начальством подполковника Кухаренко в движении отрядов к Абинскому укреплению, 27-летний хорунжий Попко имел возможность познакомиться с творчеством своего командира и взять за основу некоторые его образы6. В 1857 году в газете «Кавказ» была опубликована поэма «Воспоминания пластуна». Подписи под этим произведением не было, но сегодня литературоведы с уверенностью утверждают, что стихи принадлежали И.Д. Попко7. «“Чого се так загуманили, / Яка вас трясця узяла? / Чого се так вы порадилы, / Чи може змина пидийшла?” / Отак гукнув, вернувшись с плавни, / До хлопцив на кордон Мовчан, / Пластун старый, старый та давний — / Сим кип лыха на бусурман»8.
Пластунская тема привлекла внимание русского офицера и писателя Николая Николаевича Толстого (1823—1860), старшего брата Л.Н. Толстого. Будучи участником Кавказской войны, он хорошо узнал быт и традиции казаков, рассказал о них в повести «Пластун (из воспоминаний пленного)», которая вышла в свет лишь спустя 66 лет после кончины автора. В 1846—1847 гг. Николай Николаевич жил в казачьей станице, находившейся в 12 км от г. Георгиевска, где встретил человека, долго пробывшего в плену. Тот в подробностях поведал офицеру свою трагическую историю. Писатель художественно обработал эти воспоминания и придал им жанровую форму повести9. В ней Н.Н. Толстой размышляет над сложнейшими вопросами войны и мира, в центре которых — честь, предательство, смелость и трусость, любовь и ненависть, язычество и обретение веры в Бога. Герой повести, пластун Запорожец, говорит: «Ни одного человека я не убил безоружного или врасплох, как зверя, не окликнув его. Ни за одного человека я не буду отвечать богу. Не смейся! Очень умный человек, священник, говорил мне: не делай того с людьми, чего не хочешь, чтобы и они с тобой сделали. А ежели я убивал людей вооружённых, то пусть и меня убьют так же, как я убивал моих неприятелей. Ни одного человека я не убил безоружного или врасплох, как зверя, не окликнув его. Я всегда был честный человек!..»10.
Повествуя о судьбе отдельного человека, автор обратил внимание на конкретные исторические условия зарождения кубанского казачества: «Ты не знаешь, что за люди были в моё время пластуны. В то время в Черноморье было ещё очень опасно; каждый день где-нибудь переправлялась партия хищников, где-нибудь в станице били в набат и конные казаки скакали по дороге с криком: «Ратуйте, кто в бога верует! Татары идут!». И при этом крике всякий спешил до дому, бросали в поле работу, пригоняли стада в станицу, ворота запирались; тогда с рушницами и пидсохами в руках выходили из станиц пластуны, и редко удавалось партии уйти, не поплатившись кровью. В то время ночью, когда ворота станиц запирались, по камышам на берегу Кубани, в степи, на дорогах бродили только звери, пластуны да гаджиреты. А гаджиретов всегда было много, они постоянно скрывались в лесах и камышах»11.
В произведении подробно описываются тактические приёмы пластунских подразделений: «Когда мы перебежали Длинный Лиман, слышно было уже, как трещит в камышах погоня, но мы были почти в безопасности. Лиман, отделявший нас от неприятеля, был топкое болото, через которое конному нельзя было переехать. Тогда Могиле пришла счастливая мысль: он сорвал два пучка камыша и надел на них шапки, а сами мы легли на брюхо и дожидались. Скоро показался один всадник; он прямо бросился в воду, но лошадь его завязла; в это время Могила выстрелил: всадник свалился с коня. На выстрел прискакало ещё несколько человек; с криком и руганью брали они своего товарища: я выстрелил, но дал промах! Я стал заряжать ружьё, руки мои дрожали, мне ужасно хотелось попасть в которого-нибудь, но Могила не дал мне стрелять. — «Пусть их забавляются и стреляют в цель», — сказал он. Действительно, они начали стрелять в наши шапки, а мы отползли уже далеко, забрались на груду сухого камыша и любовались этой картиной»12.
Героизм пластунов — защитников Липкинского поста на завершающем этапе Кавказской войны был ярко изображён в литературном очерке генерал-майора Никиты Ивановича Вишневецкого (1844—1914) «Сотник Горбатко и его сподвижники», вышедшем отдельным изданием в Москве в 1889 году. Трагическая судьба Ефима Мироновича Горбатко, начальника Липкинского (Георгиевсого) поста, где 4 сентября 1862 года погибли 34 пластуна и жена сотника Марианна, была особенно близка автору. Н.И. Вишневецкий оценивал не только мужество казаков, но и их военную сметку. «Воспользовавшись таким расположением моих собеседников, я спросил: “Как же вы не знали, сколько на посту пластунов?” — “Да разве этих людей, — отвечали горцы, можно было обмануть, что-нибудь выведать от них? Горбатко был хитрее самого чёрта. Мы прибегали к разным хитростям, и ничего не помогало; посылали, например, наших мальчишек для продажи пластунам яиц, кур, сыра и т.п., но и их не пускали в огорожу поста”»13.
Во время Русско-турецкой войны 1877—1878 гг. кубанские пластуны обратили на себя внимание известного русского писателя и военного корреспондента Василия Ивановича Немировича-Данченко (1845—1936). Из его корреспонденций и дневников впоследствии составилась художественно-публицистическая книга «Скобелев», где писатель рассказал о своём знакомстве с пластунами на Дунайском театре войны. В.И. Немирович-Данченко ярко живописал расположение их ставки, изобразил «всевозможные штуки» пластунов против турок. «Пластунский лагерь весь состоял из рваных бурок, подвешенных на колья; палаток не полагалось этим молодцам, щеголявшим только своим оружием. Целый день рассказывали нам о характерных выходках Баштанникова (обезглавленного потом на Шипке турками, измучившими предварительно этого храброго и симпатичного офицера-пластуна) — любимца Скобелева. Баштанников вместе с молодым генералом от нечего делать придумывали всевозможные штуки. То они, бывало, наберут хворосту и, связав его наподобие челна, поверх сажают сноп, как будто казака в бурке, воткнут в него жердь, которая должна изображать пику, и пустят по течению Дуная. Турки присматриваются, присматриваются и вдруг по воображаемому пловцу откроют огонь, да всем берегом. Тысячи глупых выстрелов летят в пространство, разбуженные ими турки в лагерях выбегают, начинается тревога… Случалось, что по таким снопам хвороста били даже турецкие батареи. А то нароют на берегу на ночь земли, свяжут солому вроде медных пушек, да и вставят в импровизированные амбразуры. Турки, увидев отражение первых солнечных лучей на золотистых снопах, открывают самый озлобленный огонь по этим новым, якобы за ночь выстроенным русскими, батареям… Ночью Скобелев вместе с пластунами зачастую переправлялся на ту сторону к туркам и хозяйничал у них вволю, удовлетворяя таким образом потребности своей непоседливой и неугомонной натуры…»14.
Своими впечатлениями о пластунах поделился на склоне лет известный русский писатель и журналист Владимир Алексеевич Гиляровский (1855—1935) в автобиографическом романе «Мои скитания». Гиляровский добровольцем отправился на Кавказский театр Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., поступил в команду охотников-пластунов, участвовал в боях, захвате «языков», за что был награждён знаком военного ордена Св. Георгия. В составе Рионского, а затем Кобулетского отряда, в котором воевал В.А. Гиляровский, действовал 1-й Кубанский пеший пластунский батальон. С кубанскими казаками писатель был хорошо знаком (в частности, он упоминал о своей дружбе с С.Я. Кухаренко15) и детально описал в своём романе приёмы и тактику боевых действий охотничьей команды.
По словам В.А. Гиляровского, пластуны были людьми, которых турки ненавидели больше всего. Первое, что увидел писатель, — это «Охотничий курган» из «18 трупов наших пластунов, над ними турки жестоко надругались». Затем ему рассказали, как «в самом начале выбирали пластунов-охотников: выстроили отряд и вызвали желающих умирать, таких, кому жизнь не дорога, всех готовых идти на верную смерть, да ещё предупредили, что ни один охотник-пластун родины своей не увидит. Много их перебили за войну, а всё-таки охотники находились. Зато житьё у них привольное, одеты кто в чём, ни перед каким начальством шапки зря не ломают и крестов им за отличие больше дают»16.
О снаряжении пластунов писатель рассказывал: «В полку были винтовки старого образца, системы Карле, с бумажными патронами, которые при переправе намокали и в ствол не лезли, а у нас лёгкие берданки с медными патронами, 18 штук которых я вставил в мою черкеску вместо щегольских серебряных газырей. Вместо сапог я обулся в поршни из буйволовой кожи, которые пришлось надевать мокрыми, чтобы по ноге сели, а на пояс повесил кошки — железные пластинки с острыми шипами и ремнями, которые и прикручивались к ноге, к подошвам, шипами наружу. Поршни нам были необходимы, чтобы подкрадываться к туркам неслышно, а кошки — по горам лазить, чтобы нога не скользила, особенно в дождь»17.
На примере боя Кобулетского отряда с турецким десантом В.А. Гиляровский показал преимущества вооружения пластунов: «Солдаты Кочетова вооружены старыми “карле”, винтовками с боем не более 1000 шагов. У нас великолепные берданки и у каждого по 120 патронов, а у меня 136. <…> Солдаты лежат, прицелившись, но дистанция слишком велика для винтовок строго образца. <…> Для наших берданок это не было страшно. В лодках суматоха, гребцы выбывают из строя, их сменяют другие, но всё-таки лодки улепётывают. С ближайшего корабля спускают им на помощь две шлюпки, из них пересаживаются в первые новые гребцы; наши дальнобойные берданки догоняют их пулями»18.
Повседневную боевую службу пластунов Гиляровский представил следующим образом: «Каждую ночь в секретах да на разведках под неприятельскими цепями, лежим по кустам да папоротникам, то за цепь проберёмся, то часового особым пластунским приёмом бесшумно снимем и живенько в отряд доставим для допроса… А чтобы часового взять, приходилось речку горную Кинтриши вброд по шею переходить и обратно с часовым тем же путём пробираться уже втроём — за часовым всегда охотились вдвоём. Дрожит несчастный, а под кинжалом лезет в воду. Никогда ни одному часовому мы вреда не сделали: идёт как баран, видит, что не убежишь. На эти операции посылали охотников самых ловких, а главное сильных, всегда вдвоём, а иногда и по трое. Надо снять часового без шума»19.
В конце XIX века пластуны стали героями произведений кубанского прозаика и публициста Николая Николаевича Канивецкого (1857—1911). Повествовательную часть своих рассказов он вёл от своего лица по-русски, а все разговоры действующих лиц давал на колоритной и сочной «балачке». Именно такое сочетание авторской речи с ёмким говором кубанцев придавало редкое художественное своеобразие20.
В рассказе «За варениками» с тонким юмором описан подвиг пластунов, которые с кордона отправились в Екатеринодар на Масленицу, но столкнулись с отрядом горцев. Забившись в заросли терновника, пластуны отстреливались, пока не подоспела помощь в виде отряда драгун. Поскольку казаки ушли с кордона под видом поиска баранты, но оказались совсем в противоположной стороне, они вынуждены были сказать драгунскому офицеру, что доставляли важный пакет начальству, но под угрозой погибнуть или попасть в плен… съели важные бумаги. Вернувшись на кордон, пластуны сказали есаулу, что не смогли пробиться через метель. Между тем драгунский офицер написал начальнику пластунского кордона письмо, где всячески расхваливал казаков за бесстрашное поведение перед превосходящими силами горцев, в результате чего секретные документы не попали к врагу21.
Пластуны стали героями рассказов подвижника кубанской старины, журналиста и писателя генерал-майора Петра Павловича Орлова (1863 — не ранее 1919). Он окончил Московское пехотное училище, служил в пластунском батальоне, затем находился на различных военно-административных должностях в Кубанском казачьем войске, посвящая свой досуг публицистике и литературному творчеству22. В рассказе «Первый подвиг пластунов» П.П. Орлов повествует об эпизоде из эпопеи обороны Севастополя, когда пластуны сумели поджечь сено, заготовленное захватчиками, и создали у неприятеля иллюзию о массовом наступлении русских войск: «Ну, теперь стойте и слухайте мене, проговорил тихо урядник: — на том берегу речки, шагах в 200, не доходя сена, неприятель; он охраняет это сено. Мы вот двое проберёмся туда, запалим сено, да чтоб и нам было легче тикать от него, так я вас расставлю вдоль его фронта. Нас мало, а надо сделать так, чтоб он думал, что нас много, для этого понаставьте чушек промеж себя, сами заляжте промеж их и зорко стерегите: заприметите огонь у сена, так и зачинайте стрельбу по тому берегу, да стреляйте, перебегая с места на место»23.
С большим чувством П.П. Орлов описывает результат военной хитрости: «На месте стогов сена бушевало море огня; взвившийся из него высоко-высоко в чёрную беспредельную высь пламенный вихрь сыпал миллиардами искр, тысячами огненных шапок и, освещая все окрестности, осветил и русских стрелков. Они искусно прятались: виднелись лишь головы их; местами головы приподнимались, иногда мелькала фигура переползающего человека… И град свинца сыпался на русских, предупреждая переход их в наступление, приковывая их к одному и тому же месту!»24.
В рассказе «Поимка» П.П. Орлов описал борьбу пластунов с контрабандистами и задержание ими известного главаря разбойников Тефик-бека. Пограничную службу казаков офицер и писатель считал хорошей школой для поддержания боевых навыков. В рассказе «Пограничная жизнь пластунов» он восклицает: «Вот какова служба на кордоне! Вот та школа, где окончательно закаливаются пластуны! Говорят, что гибнет казачество, что нет для него боевой школы! Нет, не погибло, не гибнет и не погибнет казачество, когда есть такие школы, как пограничная служба в Закавказье!»25.
Для формирования представлений о славном прошлом и современных боевых качествах пластунов было активно задействовано изобразительное искусство.
Одним из первых обратился к этой теме литограф Николай Константинович Брезе (начало 1830-х гг. — вторая половина XIX в.). Его работы отличались тонким лиризмом и мастерством исполнения. Хорошо удавались ему панорамные пейзажи, в которых мастер с кропотливой точностью передавал все детали. На литографии «Пластуны», отпечатанной в мастерской Р. Берендгофа, группа пластунов выбирается из камышовых зарослей с ружьями наизготовку, осматриваясь в поисках неприятеля. Их внешний вид — рваные черкески, потёртые шапки — близок к образу «бедного черкеса».
Приближённый к реальности облик пластуна мы видим на акварели из походного альбома Н.И. Поливанова «Казак пластун и калмык (Суджук-Кале, 8 июля 1836 г.)»26. Николай Иванович Поливанов (1814—1874) — кавказский офицер из окружения М.Ю. Лермонтова, обладал редким даром рисовальщика. Будучи художником-любителем, он оставил несколько уникальных альбомов с рисунками, в которых с недюжинным мастерством наблюдателя и рассказчика передал сцены военных схваток с горцами, бытовые зарисовки27.
На акварели пластун изображён «в совершенно затрапезного вида короткой рубахе с длинным рукавом, рваных штанах чуть ниже колена, неопределённого вида обуви типа чувяк и неказистой папахе»28. В руках у него ружьё и сучковатый подсох для прицельной стрельбы, на который он опирается. Подобный подсох (копьё с коротким сучковатым древком) имел широкое распространение у народов Северного Кавказа29.
К пластунской теме не раз обращался Василий Фёдорович (Георг Вильгельм) Тимм (1820—1895) — русский живописец и график (по происхождению из остзейских немцев), создатель батальных и жанровых сцен, академик Академии художеств, издатель «Русского художественного листка». В 1849 году он посетил Кавказ, где ещё шла война с горцами, а затем театр Крымской войны, став свидетелем подвигов пластунов и выполнив зарисовки с натуры.
Во время Крымской войны Тимм получил разрешение выехать в Севастополь. Его альбомные наброски и рисунки с места боёв представляют большую историческую ценность30. С документальной точностью им переданы типажи, костюмы, боевые атрибуты. На одной из картин пластуны изображены под неприятельскими выстрелами. Слева направо: Сидор Белобров, Дмитрий Горленко, командир 2-го батальона подполковник Головинский, хорунжий Даниленко, Макар Жульга, Андрей Гиденько, урядник Иван Демяненко, Иуда Грещов.
В ходе завершающего этапа Кавказской войны писал пластунов с натуры Фёдор (Теодор) Фёдорович Горшельт (1829—1871) — живописец, рисовальщик, баталист, который принимал участие в кавказских походах. Его графические работы исполнены «с какой-то особой художественной скромностью, исключающей погоню за бойкой, назойливой виртуозностью, за кричащим эффектом, и вместе с тем на них лежит печать подлинного мастерства»31.
В 1872 году отставной войсковой старшина. Пётр Сысоевич Косолап (1863—1910), получивший образование в Императорской Академии художеств, пишет большую картину «Засада пластунов в прикубанских плавнях», на которой запечатлён момент начала боевой схватки с горцами32. Б.Е. Фролов справедливо обратил внимание, что пластуны изображены одетыми не в бешметы, а в светло-серые «естественного холста рубашки с большими отлогими остроконечными воротничками»33. Папахи у трёх пластунов лежат на земле, чтобы не привлечь внимание горцев. У старшего казака пластунской засады, награждённого знаком военного ордена Св. Георгия, на ногах постолы и онучи (длинные, широкие полосы ткани белого цвета для обмотки ноги до колена), у его товарищей — мягкие сапоги. Пластуны на картине П.С. Косолапа вооружены ружьями, очень похожими на литтихские штуцера (поступившие в армию в 1844 г.34), с мечевидными штыками35. Полы коротких черкесок сдвинуты назад, чтобы не мешали в бою.
Целый ряд зарисовок пластунов периода Русско-турецкой войны 1877—1878 гг. принадлежали военному корреспонденту журнала «Всемирная иллюстрация» Михаилу Павловичу Фёдорову (1845—1925). В статье «Поездка в Журжево» он комментировал работу над своими графическими рисунками: «Выкупавшись в Дунае, мы направились к есаулу Баштаннику, в его бивуак-лагерь. Тут уже палаток не было, и пластуны местились под навешенными на палки бурками. Фигуры пластунов, несмотря на одноцветность костюма, очень живописны; одеты они в такие же длинные черкески, как и у конных кубанцев, но без хазырей, т.е. без патронных карманов на груди; вместо обуви нечто вроде кожаных лаптей с онучами, а на голове низенькая меховая шапка. Лица у всех самые добродушные, и только в глазах отражается хохлацкая хитринка. Есаул угостил нас чаем, вином и песенниками. Песенники у пластунов совсем не похожи на остальных русских военных песенников; около нас стояло не больше пяти человек, но пели они так согласно и с такой гармонией, что представлялось, будто стоишь у всенощной в русской церкви; тем более что самый напев их песен, даже нескромных, до такой степени тихий и даже грустный, что очень напоминает церковные напевы»36.
В 1888 году на Кубань приехал великий русский живописец Илья Ефимович Репин (1844—1930), искавший типажи для своих «Запорожцев». Для этюдов ему позировали бывшие пластуны, пашковские казаки Демьян Онищенко, Василий Олешко, Парамон Белый, Макар Семак и Иван Фёдорович Шрамко, которого станичники называли «героем Шипки». Одно из ярких произведений, созданных Репиным в станице Пашковской, — живописная акварель «Казак Макар Григорьевич Семак», которая превосходно передаёт худощавую фигуру бывалого пластуна, видавшего виды, его загорелое лицо с впалыми щеками и устремлённым вдаль взглядом прищуренных глаз37. У бывших пластунов И.Е. Репин нашёл то, чего недоставало художнику: живых потомков бесстрашных воинов-разведчиков, которые и с возрастом сохранили гордое достоинство, боевую выправку и беззаветную любовь к родине.
В годы Первой мировой войны художественные образы пластунов стали широко репродуцироваться иллюстративными журналами, распространялись в виде открыток, появлялись на спичечных коробках и этикетках. Рисунки и иллюстрации создавались мастерами как академической школы, так и новых направлений живописи. Из последних можно выделить творчество академика живописи Императорской Академии наук Евгения Евгеньевича Лансере (1875—1946), который выполнил немало рисунков на Кавказском фронте в декабре 1914 — марте 1915 года.
Незадолго до войны Е.Е. Лансере завершил свой наиболее значительный труд — художественное оформление повести Л.Н. Толстого «Хаджи Мурат». Увлечённость кавказской тематикой предопределила выбор места его очередной творческой командировки. На Кавказе он создал целую серию акварельных портретов: «Пластун Никита Мосный»; «Священник 11-го Кубанского пластунского батальона иеромонах Макарий Египетский, ст. Темиргоевская»; «Казак 2-го пластунского батальона станицы Линейной Андрей Фенин» и др. Художник был преисполнен желанием своими карандашом и кистью помочь действующей армии, создавая произведения искусства, насыщенные патриотической символикой и мифологическими ассоциациями. Такой стала акварель «Сарыкамыш», написанная в январе 1915 года и напоминающая о победоносной Сарыкамышской операции, в которой заметную роль сыграли кубанские пластуны.
В 1916 году в действующую армию с группой художников был направлен Рудольф Рудольфович Френц (1888—1956) — русский, впоследствии советский живописец, график и педагог, профессор и руководитель батальной мастерской имени И.Е. Репина. Он побывал на Западном и Кавказском фронтах, где в числе 100 акварелей выполнил портрет горниста 1-го пластунского батальона. Во френцовском пластуне, кажется, выпячены напоказ нелепости: короткая косоворотка с нашивкой на левом рукаве, клетчатые, чуть ли не клоунские штаны, заправленные в непонятного вида башмаки, глуповатое лоснящееся лицо с надутыми щеками, раздувающими трубу. Боевой вид придают лишь Георгиевский крест, патронные сумки с кинжалом на поясе да отставленная в сторону винтовка Мосина с примкнутым штыком. Однако необходимо помнить, что в эти годы Рудольф Френц был приверженцем авангардизма. Возможно поэтому его картина — гротеск, гипербола, образный жест, выражающий отчаяние перед жестоким миром.
Мастерская передача на бумаге или холсте образов героических пластунов явилась важнейшим компонентом духовной жизни российского общества, способом активного воздействия на историческое сознание русского народа. Кубанские казаки оказались включёнными в процесс развития отечественного и европейского изобразительного искусства. В центре творческого пространства оказались скромные и отважные воины, заслужившие право на художественное увековечение.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Белецкая Е.М. Казачество в народном творчестве и в русской литературе XIX века. Тверь: Золотая буква, 2004. С. 246.
2 Бардадым В.П. Радетели Земли Кубанской: о выдающихся людях Кубани. Краснодар: Советская Кубань, 1998. С. 139.
3 Александров С.Г. Очерк Я.Г. Кухаренко «Пластуны» как этнографический источник по изучению военного искусства черноморских казаков // Кухаренковские чтения: материалы краевой научно-теоретической конференции. Краснодар: КГУКИ, 1999. С. 71.
4 Кухаренко Я.Г. Пластуны // Курень: антология кубанской литературы конца XVIII — начала ХХ вв. Краснодар: Южная звезда, 1994. С. 18.
5 Федина А.И. И.Д. Попко как этнограф // Памяти Ивана Диомидовича Попко: из исторического прошлого и духовного наследия северокавказского казачества. Краснодар: Кубанькино, 2003. С. 20.
6 Там же.
7 Чумаченко В.К. И.Д. Попко как литератор // Памяти Ивана Диомидовича Попко: из исторического прошлого и духовного наследия северокавказского казачества. Краснодар: Кубанькино, 2003. С. 30.
8 Там же. С. 32.
9 Белоусова Е.В. Поэтика повести Н.Н. Толстого «Пластун» // Проблемы исторической поэтики. 2017. Т. 15. № 2. С. 44.
10 Толстой Н.Н. Сочинения. Тула: Приокское книжное издательство, 1987. С. 140.
11 Там же. С. 121, 122.
12 Там же. С. 125.
13 Вишневецкий Н.И. Исторические воспоминания. Краснодар: Советская Кубань, 1995. С. 80.
14 Немирович-Данченко В.И. Скобелев. М.: Воениздат, 1993. С. 34, 35.
15 Гиляровский В.А. Мои скитания // Гиляровский В.А. Сочинения в 4 т. Т. I / Вступ. ст., сост. и прим. Б.И. Есина. М.: Правда, 1989. С. 17.
16 Там же. С. 170.
17 Там же. С. 171.
18 Там же. С. 176, 177.
19 Там же. С. 172.
20 Бардадым В.П. Литературный мир Кубани. Краснодар: Советская Кубань, 1999. С. 130.
21 Канивецкий Н.Н. На вершок от счастья. Краснодар: Советская Кубань. 1993. С. 59, 60.
22 Бардадым В.П. Радетели земли Кубанской… С. 181—184.
23 Орлов П.П. Сборник рассказов и статей. Екатеринодар, 1911. С. 3.
24 Там же. С. 4.
25 Там же. С. 17.
26 Хлудова Л.Н. История Кубани в произведениях живописи и графики (XV — 60-е гг. XIX в.). Дисс. … канд. ист. наук. Армавир, 2005. С. 143.
27 Махлевич Я.Л. «И Эльбрус на юге…». М.: Советская Россия, 1991. С. 74.
28 Хлудова Л.Н. Указ. соч. С. 143.
29 Фролов Б.Е. Оружие и снаряжение черноморских пластунов // Вопросы отечественной истории. Краснодар: КубГУ, 1995. С. 20, 21.
30 Тарасов Л.М. В.Ф. Тимм (1826—1895) // Русское искусство. Очерки о жизни и творчестве художников: середина девятнадцатого века / Под ред. А.И. Леонова. М.: Искусство, 1958. С. 49.
31 Садовень В.В. Русские художники-баталисты XVIII—XIX веков. М.: Искусство, 1955. С. 178.
32 Бардадым В.П. Кисть и резец: художники на Кубани. Краснодар: Советская Кубань, 2003. С. 118.
33 Фролов Б.Е. Одежда черноморских пластунов. // Вопросы отечественной истории. Краснодар: КубГУ, 1995. С. 22.
34 Он же. Казачество Кубани: военно-энциклопедический словарь. Краснодар: Платонов, 2015. С. 247.
35 Он же. Оружие и снаряжение черноморских пластунов. С. 22.
36 Фёдоров М. Поездка в Журжево // Иллюстрированная хроника войны. 1877. Т. I. № 19. С. 150.
37 Бардадым В.П. Кисть и резец: художники на Кубани. С. 33.
МАТВЕЕВ Олег Владимирович — профессор кафедры истории России Кубанского государственного университета, доктор исторических наук