Жизни и удивительные приключения Генерального штаба полковника Ф.Е. Махина

Федор Евдокимович Махин родился в Иркутске 15 апреля 1882 года[1] в семье ветерана туркестанских походов и Крымской войны, кавалера полного банта знака отличия Военного ордена урядника Оренбургского казачьего войска Евдокима Васильевича Махина, разжалованного и сосланного на бессрочную каторгу за оскорбление офицера, совершенное в нетрезвом состоянии в ночь с 22 на 23 декабря 1879 года[2]. Такое начало пути уже кажется необычным, учитывая, что семья Махина была старообрядческой, а сам Федор хорошо читал Библию на голос[3].

Детство Махин провел в Сибири. После амнистии отце в 1895 году возвратился с семьей в станицу Буранную, где родители жили до суда. Отец вскоре занял должность почетного станичного судьи. В 1898 году он был полностью восстановлен в правах, ему вернули награды. По данным на 1909 год он находился в отставке в чине вахмистра, награжден золотой шейной медалью «За усердие» на андреевской ленте[4].

Сам Федор начал службу в 1900 году писарем Войскового хозяйственного правления Оренбургского казачьего войска. В 1904 году он по первому разряду окончил Оренбургское казачье юнкерское училище, был выпущен в чине хорунжего и направлен на службу в 6-й Оренбургский казачий полк, где стал делопроизводителем полкового суда.

Федор Махин принимал участие в подавлении революционных беспорядков в Поволжье. Возможно, именно этот опыт повлиял на формирование у него социалистических убеждений. В 1905—1907 гг. он находился на службе в 7-м Оренбургском казачьем полку, действовавшем в Саратовской губернии, исполнял должность полкового казначея. 2-я полусотня 3-й сотни полка под командованием Махина некоторое время была расквартирована в селе Сластуха Аткарского уезда в частных домах[5]. Казаков бесплатно содержал местный помещик. По одному из свидетельств, «лучше этой части и найти трудно. Никто и никогда не предъявлял на казаков этой полусотни никаких жалоб, и люди ведут себя во всех отношениях хорошо»[6]. За отличия по службе Махин в 1908 году был отмечен орденом Св. Станислава 3-й степени. В том же году он получил чин сотника.

По аттестации 1908 года Махин «службу знает и любит ее, исполнителен, требователен и справедлив. Здоровьем крепок, умственные способности очень хороши. Военной службой и литературой интересуется. Хороший семьянин, не пьющий, азартных игр не любит. Нравственности прекрасной. Долгов не имеет, аккуратен, к командованию сотней не подготовлен»[7].

В 1908 году Махин поступил в Академию генерального штаба. Младший класс Академии окончил сорок седьмым, имея 9,9 балла по главным и 10 баллов по вспомогательным предметам[8].

Получив на старшем курсе неудовлетворительный балл по военной статистике иностранных государств, Махин в 1910 году был отчислен из академии[9]. Причем, сохранилась не подлежавшая оглашению записка ординарного профессора академии полковника А.Г. Елчанинова от 25 марта 1910 года, в которой маститый преподаватель отмечал: «Старшего Класса сотник Махин. При большем знакомстве обнаружил больше слабого, нежели сильного. Знания — недостаточные. Взгляды — односторонние. При громадном старании, работа прямо не укладывается в нужные рамки. Считаю, — по причине малого развития. Только самая настойчивая работа в дальнейшем, по-моему, даст из него офицера ген[ерального] штаба, сколько-нибудь сносного. Тактичность — чисто служебная — достаточная. Воли — мало для проведения в жизнь сильных решений. Усваивает новое туго. Вперед за год не двинулся. Вынужден поставить ниже всех в партии, особенно после военной игры. Общая оценка — 9 (девять) бал[лов].[10].

Любопытно, что буквально в тот же день другой, не менее известный преподаватель академии полковник А.Е. Снесарев отметил, что Махин — «офицер скромный и трудолюбивый»[11]. В 1911 году, по данным послужного списка Ф.Е. Махина, он снова держал экзамен уже сразу в старший класс академии[12]. В этом же году Махин был произведен в подъесаулы (с 10 августа 1911 г.).

Судя по всему, Махину было разрешено сдать все предметы младшего класса, не проходя повторного обучения в нем. Средний балл, полученный при сдаче экзаменов за младший класс Академии, позволил ему быть вновь зачисленным в нее.

Во второй раз поступив в старший класс, Махин, видимо, осознал, что другого шанса успешно окончить академию у него не будет и всерьез взялся за учебу, развивая в себе необходимые для генштабиста качества и, по возможности, пытаясь преодолеть свои недостатки. Результат не заставил себя ждать.

По итогам переводных экзаменов и полевых поездок старшего класса подъесаул Ф.Е. Махин был сороковым по списку со средним баллом 10,3[13]. Полученный балл нельзя назвать блестящим, но его было вполне достаточно для перевода на дополнительный курс и преодоления еще одного препятствия на пути к заветным серебряным аксельбантам и черному бархатному воротнику генштабиста.

На дополнительном курсе за тему по военной истории 10 января 1913 года Махин получил 10 баллов[14]. Затем он подготовил тему по военному искусству: «Тягость воинской повинности в Германии, Франции и России». Оппонентами на защите были генерал-майор А.А. Гулевич (впоследствии представитель генерала Н.Н. Юденича в Финляндии) и генерал-майор Д.В. Филатьев (будущий помощник Верховного главнокомандующего адмирала А.В. Колчака по хозяйственной части). Защита должна была проходить 26 марта 1913 года[15]. Однако из-за болезни докладчика она была перенесена на 24 апреля. Махин за эту тему получил 11,5 балла, что являлось очень высоким результатом[16].

По итогам трех тем Федор Евдокимович получил в среднем 10,7 балла[17], что позволяло ему уже не беспокоиться об успешном окончании дополнительного курса, несмотря на хорошую, а не отличную оценку по верховой езде[18]. Своим упорством он сумел добиться окончания Академии по первому разряду, шестнадцатым в своем выпуске со средним баллом 10,5 за дополнительный курс и с причислением к генштабу[19]. Более того, за отличные успехи был награжден орденом Св. Анны 3-й степени, получил право преподавания курса военной истории в военных училищах и был направлен на службу в престижный Киевский военный округ[20].

Для полуторагодичного цензового командования сотней Махин был назначен в 1-й Уральский казачий полк, однако вскоре в связи с началом войны сдал сотню и был направлен в штаб Киевского военного округа.

Ф.Е. Махин принял участие в Первой мировой войне, исполняя должность помощника старшего адъютанта оперативного отделения отдела генерал-квартирмейстера штаба 8-й армии. Награжден орденом Св. Станислава 2-й степени с мечами и «за отличия в делах против неприятеля» орденом Св. Анны 2-й степени с мечами (1915). В том же году «за отличия в делах против неприятеля и труды, понесенные во время военных действий» Махин был награжден орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» —- аннинским оружием.[21]

С 5 мая 1915 года Махин — помощник старшего адъютанта отдела генерал-квартирмейстера штаба 8-й армии, в 1916 году он занимал должности штаб-офицера для поручений при штабах XLVII армейского корпуса и 6-й армии.

В марте 1916-го Махин был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, в августе получил высочайшее благоволение «за отлично-усердную службу и труды»[22]. В июле—августе 1916 года он нес службу в Луцке, постоянно находясь под огнем неприятеля. Произведен в подполковники с 15 августа 1916 г., в конце года награжден мечами и бантом к ордену Св. Анны 3-й степени.

Журналист С.Л. Поляков-Литовцев вспоминал о своей встрече с Махиным в конце 1916 года в Румынии: «Этот простой и храбрый офицер мне очень понравился, я бывал рад каждый раз, когда он в автомобиле брал меня в поездки по фронту. У нас даже завязалось приятельство. Но от мысли, что рядом со мною в казачьей форме сидит тайный эсер, я был далек за тысячу верст. Помню, я заботился о том, как бы его случайно не шокировать моими конституционно-демократическими убеждениями»[23].

С 3 декабря 1916 года Махин — штаб-офицер для поручений при отделе генерал-квартирмейстера штаба 6-й армии. 4 марта 1917-го был назначен помощником старшего адъютанта того же отдела. 17 мая в результате тайного голосования офицеров и солдат отдела его избрали в состав дисциплинарного суда. С 29 мая Махин был допущен к должности старшего адъютанта военно-цензурного отделения того же отдела, с 27 июля назначен начальником штаба 3-й стрелковой дивизии[24].

По аттестации 29 августа 1917 года Махин — «службу знает и любит ее. Трудную обязанность начальника штаба выполняет образцово. Работает с большой энергией, уверенно и продуктивно, вникая в суть дела. В обстановке быстро и отлично разбирается, проявляя широкую инициативу. Неся обязанности начальника штаба не раз во время боевых операций проявлял отличное знание строевой службы и показал свою полную подготовленность к командованию отдельной частью. Имеет солидный боевой опыт. К подчиненным настойчиво требователен и в высшей степени заботлив; всегда доступен. Солдаты его понимают и любят, хотя безусловно у них популярности не ищет. Характера ровного, всегда активен, самостоятелен, общителен и тактичен. Здоровья крепкого, очень вынослив. При всякой боевой обстановке совершенно спокоен, тверд и неустрашимо уверен в выполнении составленного плана действий. Вполне подготовлен и заслуживает назначения на должность командира полка и вне очереди. Отличный»[25].

В 1917 году (по другим данным, в 1906 г.)[26] генерального штаба подполковник Махин вступил в партию социалистов-революционеров, возглавив штаб военной организации партии. А в 1918 году по приказу ЦК партии поступил на службу в Красную армию[27]. Как впоследствии вспоминал Г.А. Семенов (Васильев), некоторое время возглавлявший в ПСР красноармейский отдел, «…мы сосредотачивали особое внимание на работе в красноармейских частях: на вливании в формирующиеся части возможно большего количества наших людей, подборе нашего командного состава для этих частей наших ячеек»[28]. Именно так подполковник Махин оказался в рядах Красной армии, где вскоре достиг высоких постов.

Федор Евдокимович получил назначение на должность начальника оперативного отделения штаба военного руководителя Московского района (вместо К.К. Байова)[29]. За свою деятельность он даже удостоился высокой оценки председателя Высшей военной инспекции Н.И. Подвойского, по мнению которого обладал «великим боевым опытом, запасом совершеннейших знаний… ни один день не оставался в стороне, когда правительство призвало к созданию вооруженных сил РСФСР»[30]. В служебных документах Махина значилось, что он «желает получить должность в Приволжском или Приуральском воен[ных] окр[угах]»[31]. Думается, подобное прошение — не случайность и вовсе не его стремление «занять в местном округе РККА более престижную и более высокооплачиваемую должность»[32], как ошибочно полагают некоторые историки. На самом деле еще весной 1918 года социалисты-революционеры, придя к выводу о бесперспективности борьбы с большевиками в Петрограде и Москве, приняли решение о переводе своих организаций, в том числе и военной, в Поволжье и на Урал[33]. Судя по всему, Махин руководствовался именно этим решением ЦК партии социалистов-революционеров, и для этого ему вовсе не надо было быть «божественным провидцем»[34].

Просьба Махина была удовлетворена. Его назначили на ответственный пост начальника Уфимского полевого штаба и командующего 2-й армией (26 июня — 3 июля 1918 г.). На этом посту он сменил В.В. Яковлева (перешел на сторону Комуча осенью 1918 г.)[35], а произошло его назначение не без помощи бывшего прапорщика Мартьянова, тоже эсера, служившего в штабе советского Восточного фронта[36]. По имеющимся данным, приказ о назначении Махина был подписан командующим большевистским Восточным фронтом левым эсером М.А. Муравьевым[37].

За неделю пребывания на этом ответственном посту Махин изменил оперативный план штаба, захватил важные документы. Надо сказать, что в Уфе подпольная работа против красных была поставлена на широкую ногу, не один только Махин был послан туда белым подпольем[38]. При подходе чехословацких войск к Уфе Федор Евдокимович выехал из города со своим адъютантом навстречу командиру Поволжской группы чехословацких войск полковнику Станиславу Чечеку и заявил ему: «Я начальник Штаба красных войск в Уфе. Зная о вашем приближении, я разослал все части так, что вы можете войти в город беспрепятственно. Дальнейшее мое личное пребывание в городе — невозможно. Возвратиться туда мне нельзя… Идите на эту крепость смело, не раздумывайте, достаточно одной части, чтобы забрать город»[39]. Таким образом, Махин фактически сдал город белым. Свой переход на сторону противника он совершил, когда, по некоторым данным, уже было издано постановление о его аресте[40]. Кстати, на сторону противника позднее перешел и его преемник на посту командарма-2 А.И. Харченко.

Казалось бы, у эсеров появился свой человек в руководстве армией. Махин вполне мог возглавить Народную армию, однако этого не случилось. Управляющий делами Комуча Я.С. Дворжец вспоминал: «Однажды мне доложили, что чешские офицеры привели арестованного. Я приказал его принять, а офицеров отпустить, но получил ответ, что офицерам приказано сдать арестованного лично из рук в руки мне. Я приказал ввести их в кабинет и был удивлен видом и фигурой арестованного. Очень полный, высокий с круглым мясистым лицом, выплывающим за воротник косоворотки — в куцем потертом пиджаке, странных брюках весьма неопределенного цвета и рыжих сапогах. На мой вопрос о том, кто он, арестованный просил меня [сказать] несколько слов наедине, и я попросил его на балкон. Выйдя туда, арестованный вытащил свое удостоверение личности, которое меня ввергло в величайшее удивление — перед[о] мною стоял команд[ующий] Уфим[ским] фронтом товарищ Махин, как о том свидетельствовало удостоверение, подписанное самим Подвойским. На мой крайне недоуменный взгляд и вопрос, который был в нем, тов. Махин сообщил, что он с.-р. член воен[ной] комис[сии] ЦК партии, командирован на службу к б[ольшеви]кам партией со специальным заданием занять видное место, как подполковник ген[ерального] штаба и действовать согласно директивам партии. Командуя фронтом, он в нужный момент спутал все карты, скрыл следы своих распоряжений для невозможности разобраться в директивах, данных им одним [для] запутывания другого и скрылся, перебрался через фронт в распоряжение К[омитета членов] Уч[редительного собрания]. Конечно, я поспешил сообщить тов. Вольскому и др. о прибытии тов. Махина, а прибывший вскоре тов. Веденяпин (как член ЦК), быв[ший] в командировке, подтвердил все сказанное тов. Махиным и опубликовал в печати.

Казалось бы, что получив в свое распоряжение опытного офицера генштаб[иста], с.-р., выполнившего блестяще задание партии — Ком[итет членов]. У[чредительного] С[обрания] поспешит заменить им малоизвестного, определенно антипатичного и находившегося под контр.-рев. подозрением Галкина, но, увы, уже здесь Ком.У.С. побоялся пойти на этот шаг под давлением провозглашенного всякой правой[41] печатью лозунга – армия вне политики, лозунга, который так блестяще и умно был выброшен и распропагандирован «Волжским Днем» — органом к-д. Было ясно, что этот походный и подлый орган господ Кудрявцевых, Воробейчиковых и Соловейчиковых (блестяще показавших себя при Колчаке) поднимет адский шум против назначения с.р. на столь большой пост и зазвонит о «вне политики», о беспартийности и проч. и характерно, что уже в этот момент расцвета власти и наибольшего момента высоты ее стояния Ком. У.С. не решился на открытый шаг, на определенное заявление и пошел на суррогат, на маскировку.

Махину был дан мандат на право присутствования в штабе Н[ародной] армии в качестве связи с Ком.У.С., но и этот шаг вызвал решительный протест и вопль со стороны Галкина и «демократического» штаба и Ком.У.С. вынужден был согласиться на назначение Махина команд[ующим] Вольским фронтом, которое предложил Штаб в желании избавиться от «контроля» эсеровского Генштаба.

Махин принял это назначение по постановлению Военкомиссии П.С.-Р., которая нашла нужным его выезд туда для того, чтобы он побывал на фронте, зарекомендовал себя, а сами решились на постепенную, но упорную борьбу в среде членов партии за Махина и его ответственное назначение. С тоской подчинился Махин постановлению и уехал, чтобы больше не являться.

Было еще несколько моментов в жизни Ком.У.С., когда, казалось, левая оказывалась сильнее и мы с ВКВ[42] уже предвкушали отставку Галкина и назначение Махина, но в этот момент все дело портили…, и Махин продолжал оставаться в немилости»[43].

Итак, Махин, перейдя к своим, был встречен со значительной долей недоверия[44]. В период 8—11 июля он участвовал в работе Самарского уездного крестьянского съезда, пытаясь убедить крестьян дать новобранцев в армию[45].

14 июля 1918 года белыми был занят Хвалынск. Вскоре после своего перехода на сторону Комуча, Махин возглавил части Народной армии Хвалынского района (с 17 июля 1918 г.) с подчинением полковнику А.С. Бакичу[46]. Начальником штаба Махина стал капитан Руссет. К 15 августа 1918 года Махину были подчинены Хвалынская добровольческая дружина и Вольский отдельный конный дивизион[47]. Остальные части, по всей видимости, были взяты из 2-й Сызранской стрелковой дивизии Бакича.

В отличие от многих других старших офицеров, участвовавших в борьбе с большевиками, полковник Махин по своим политическим взглядам был убежденным противником монархии, по этой причине в Народной армии Комуча он пришелся, что называется, ко двору. Тезисно политическая позиция Махина изложена в его записке «О ближайших задачах, стоящих на очереди в связи с вопросом о возобновлении войны с Германией», составленной им для Комуча 17 июля 1918 года в Самаре: подъем народных масс на борьбу при опоре на рабочих и крестьян; единственно возможный лозунг – «Земля и Воля, Независимая Демократическая Россия»; борьба с большевиками[48]. Все эти положения вполне соответствовали политической программе ПСР.

Кроме того, Махин предлагал отказаться от добровольческого принципа комплектования армии, оборудовать тыловую базу (Екатеринбург — Челябинск — Оренбург), создать штаб командующего действующей армией. Ближайшей оперативной задачей он считал выход на линию река Ока — река Цна — Царицын и наметил четыре района сосредоточения армии: Вятка — Пермь — Сарапул; Казань — Самара — Уфа — Оренбург; Саратов — Царицын — Уральск; Астрахань. Важной составляющей плана Махин считал подготовку народных восстаний и партизанских действий в тылу красных, а также установление тесной связи с антибольшевистскими организациями на Дону, Кавказе и Украине. По мнению подполковника, на востоке России можно было развернуть 42 дивизии[49].

Махин должен был, действуя от Сызрани и Хвалынска, овладеть Вольском. Хвалынск имел исключительное значение как база для новых формирований и операций на Саратов и Николаевск. Махин обходился практически без помощи чехов, причем, по мнению одного из мемуаристов, «лишь его способностями и мужеством можно объяснить те результаты, которых он достигал при этом»[50]. Кстати, в его подчинении помимо других частей находились казаки 2-го Оренбургского казачьего полка. У Хвалынска он сосредоточил свои главные силы (около 3000 человек) и затем перешел в наступление на красных по правому берегу Волги. Сам действовал на левом берегу, на правом его замещал капитан Руссет. Сбив противника, Махин двинул свой отряд на Вольск. Расстояние между двумя городами составляло 70 верст. Левый фланг Махина прикрывала речная флотилия белых, его главные силы двигались по берегу Волги.

Уже 26 июля Ф.Е. Махин получил благодарность Комуча за победу 24 июля на хвалынском направлении[51]. 28 июля пришла благодарственная телеграмма подполковника С. Чечека[52]. Махин был требовательным начальником, благодаря чему его войска выигрышно смотрелись в сравнении с другими. В частности, продавцов самогона — «спекулянтов, наживающих состояние на деньги жалких, беспринципных или больных людей» во вверенном ему районе Махин предупреждал о том, что они «ответят в 10 раз больше, что для них пощады не будет»[53]. На основе изучения его приказов складывается впечатление, что в Поволжье он помимо боевой деятельности активно претворял в жизнь идеи Комуча по созданию революционной армии из сознательных бойцов. Пожалуй, это единичный случай среди белых офицеров, в большинстве своем чуждых эсеровской идеологии. Особое внимание он обращал на культурный уровень чинов своей группы[54].

Отряд Махина не имел резервов и не превышал даже в лучшие периоды своего существования 3,5 тысячи человек. Стержень отряда, по мнению одного из мемуаристов, составляла рота чехословаков под командованием Гусарека[55]. Другой автор, правда, полагал, что ядро составляли балаковские мужики[56]. Балаково тогда было большим селом неподалеку от Вольска на самарской стороне Волги.

Вольск был занят, во многом, благодаря внутреннему восстанию. После этого, пробыв в городе не более суток, Махин продолжил преследование красных. Его удар удачно пришелся в стык 1-й и 4-й советских армий (общая численность около 28 000 штыков и сабель, около 80 орудий, свыше 380 пулеметов). В общей сложности войска Махина в ходе наступления продвинулись на 40—50 километров[57]. Часть войск во главе с капитаном Касаткиным двигалась по линии железной дороги на Аткарск. Однако основной удар Махина был направлен вниз по Волге. Судя по всему, Махин рассчитывал овладеть Саратовом и соединиться с осаждавшими Царицын донскими казаками, однако этого не случилось. В 60 верстах за Вольском вниз по Волге произошел встречный бой между войсками Махина, рвавшимися к Саратову и красными, после чего наступление на этом направлении приостановилось.

После этого Махин сосредоточил усилия на других участках, расширяя подконтрольную ему территорию и содействуя соседям. В целом, его операции на правобережье Волги были достаточно успешными, несмотря на то, что Махину противостояли отряды такого талантливого командира как В.И. Чапаев. Войска Махина летом 1918 года освободили от красных юго-западную часть Самарской и северную часть Саратовской губернии. Действовать приходилось и в Николаевском уезде Саратовской губернии, известном своими революционными традициями с 1905 года. Возможно, Федору Евдокимовичу пригодился имевшийся у него опыт подавления революционного движения в этих местах в 1906—1907 гг. Кстати, о его деятельности в этот период высоко отозвался лидер эсеров В.М. Чернов, который писал, что «видел на Вольско-Хвалынском фронте крестьян-добровольцев Самарской и Саратовской губернии, которые начали борьбу с большевиками чуть не голыми руками; это была горсть людей, которые, под командой с.-ра полковника Махина начали борьбу с одной жалкой пушкой, с разнокалиберными винтовками, почти без патронов; но я уже застал их довольно сносно экипированными и вооруженными из захваченных большевистских обозов, не боящимися атаковать вчетверо сильнейшего неприятеля и гордыми своей военной добычей — двадцатью семью орудиями, отнятыми у большевиков и обращенными против них же. Я был свидетелем злосчастного финала борьбы — когда этих, дравшихся как львы бывших фронтовиков восторжествовавшие реакционеры перебросили, безопасности ради, из родных мест, в которых они каждую пядь земли готовы были орошать своею кровью, — в чуждые, дикие пустыни Средней Азии, где палящий зной и бездушность Дутовского казачьего режима медленно, но верно иссушили их усталые сердца»[58].

Базируясь на Хвалынск, Махин действовал от него в нескольких направлениях — на запад, юго-запад, юг и юго-восток, содействуя в своих операциях в том числе и уральским казакам. Подполковник отличался большой личной храбростью. Так, в бою под Ливянкой 8 августа 1918 года он, находясь на передовой, всего в 100 шагах от неприятеля, был ранен ружейной пулей в лицо, причем была пробита правая верхняя челюстная кость. Связано это было с тем, что при наступлении он обычно ехал в экипаже впереди головной заставы своих сил, перед ним двигались лишь дозоры. При обнаружении противника Махин оставлял экипаж и лично производил разведку. В этот раз красные сделали вид, что сдаются, а когда белые приблизились, открыли по ним огонь. Одна из пуль попала Махину в голову, войдя возле носа и выйдя в районе уха[59].

Несмотря на тяжелое ранение, Федор Евдокимович до конца оставался в строю и руководил боем. Более того, один из мемуаристов писал, что «в самый, как казалось нам, разгар боя к батарее (2-й Самарской. — А.Г.), неожиданно, на тройке подъехал раненый в шею полковник Махин и приказал немедленно сниматься с позиции и отходить назад. Предупредив, что все и на всех участках фронта давно уже отступили, он куда-то быстро умчался…»[60]. Красные в Ливянке имели большие запасы имущества, около 500 000 руб. Первоначальный успех войск Махина сменился неудачей после провокации красных, надевших отличительные знаки Народной армии и вывесивших ее флаги. В критическом приказе после этого боя Махин отметил, что «мужество наших войск не подлежит никакому сомнению. Оно и не может быть иначе, т.к. мы защищаем великую Россию и завоевания великой революции»[61].

На перевязочный пункт Махин явился последним. Его перевязали на пароходе, а затем перевезли в штаб в Хвалынск, где он снова вернулся к работе, игнорируя категорический запрет врачей[62]. Второй раз Махин был ранен в шею 30 сентября 1918 года в бою под д. Васильевкой и находился на лечении, передав командование штабс-капитану Касаткину. 16—19 августа Махин ездил в Самару. По характеристике Б.Б. Филимонова, он — «кадровый офицер, пожилой — лет 40—50, среднего роста, состоял в партии эсеров, прекрасный боевой начальник»[63].

20 августа 1918 года Махин постановлением Комуча «за проявленное мужество и самоотвержение в боях против большевиков» был произведен в полковники[64]. По данным к 26 августа 1918 года в Народной армии Хвалынского района числились 329 офицеров, 10 врачей, 10 военных чиновников, 109 унтер-офицеров, 1282 добровольца, 1790 военнообязанных при 631 лошади[65]. Таким образом, боевой состав войск Махина был равен 3510 бойцам.

Однако инициатива уже переходила к красным. Наступление войск Махина застопорилось под Николаевском, которым удалось овладеть лишь на один день — 20 августа[66]. Уже утром следующего дня в город вошли чапаевцы[67]. Войска Народной армии отошли на Хвалынск. В частях вспыхнула эпидемия тифа и малярии.

6 сентября в 18 часов Махин вторично взял Вольск, ворвавшись в город фактически на плечах красных. Причем ему удалось разбить Вольскую советскую дивизию, погибли ее начальник и начальник штаба, в плен попало около 400 человек, вся дивизионная артиллерия (6 орудий), пулеметы и делопроизводство штаба дивизии[68]. Наступление красных на Хвалынск было отбито. Махин развивал успех далее. 9 сентября генерал-майор С. Чечек поздравил его с успешными действиями[69]. В этот период Махин просил штаб армии прислать ему автомобиль, так как в ходе Заволжской и Вольской операций ему приходилось передвигаться в экипаже, что осложняло управление войсками[70]. Телеграф работал безобразно, из Вольска накопилась масса неотправленных телеграмм.

Небезынтересно, что в эти дни Федор Евдокимович выступил активным противником возрождения дореволюционных наград, полагая награждение ими несвоевременным[71].

Несмотря на успехи Махина, обстановка быстро менялась, и уже 12 сентября 1918 года красные без сопротивления овладели Вольском. 17 сентября под ударами 1-й и 4-й красных армий пал Хвалынск. Впрочем войскам Махина почти сразу удалось отбить город, и вторично он был оставлен лишь 29 сентября. Его войска из-под Хвалынска отходили на Сызрань и далее — к Самаре[72]. Войска Махина, в течение лета и осени 1918 года фактически беспрерывно находившиеся в боях, были сильно утомлены. На подступах к Сызрани в районе деревни Ореховка полковник дал двухдневный решающий бой, разбил красных, разъезды его отряда дошли до Хвалынска, но это уже не изменило общей стратегической обстановки.

Сохранилось относящееся к этому времени письмо интенданта войск Хвалынского района В. Ушакова брату в Омск, в котором говорилось: «Буду до последнего дня в войсках Хвалынского района. Нас теснят. В руках народной армии осталась на правом берегу Волги одна Сызрань. Причина наших неудач — нежелание мобилизованных сражаться с большевиками, несмотря на все усилия со стороны последних по части грабежей, насилий и разбоя. 75 проц. мобилизованных дезертировали; держимся только офицерами и добровольцами; происходит уничтожение всего интеллигентного, отважного и патриотического. Положение не безнадежное; еще месяц продержимся. К великому своему огорчению должен признаться, что своими силами нам не стать на ноги, до того мы исподлились и ослабли под влиянием большевизма. В народной армии ничего не сделано для водворения дисциплины; служат только желающие, а так как умирать добровольно никому не охота, то при первых выстрелах солдаты бегут. Для восстановления дисциплины у нас пока ничего не сделано… Надеюсь на Сибирь и на союзников»[73].

Главком В.Г. Болдырев писал о Ф.Е. Махине: «Считаю его одним из доблестнейших офицеров, пользующихся полным доверием и уважением в войсках»[74].

5 октября Махин, обладавший огромным авторитетом и в Народной армии и у чехов[75], вступил в командование всеми русскими частями Самаро-Сызранского района и должен был оборонять Самару. Он развернул поистине кипучую деятельность. Формировал дружины ополченцев, занимался эвакуацией Комуча. 6 октября отдал приказ 1-му Офицерскому батальону выступить на позиции для прикрытия эвакуации, однако офицеры отказались выполнять приказ, угрожая Махину арестом, после чего самовольно ушли в тыл. В ответ Махин отдал приказ о расформировании батальона и разжаловании мятежников в рядовые[76]. Однако вышестоящее начальство отменило этот приказ, рекомендовав офицерам принести извинения. Авторитет Махина оказался подорван.

7 октября пала Самара, Махин был назначен командующим Поволжским фронтом, а с 9 октября возглавил Бузулукский участок фронта (позднее — Бузулукская группа Юго-Западной армии)[77]. В эти дни он занимался эвакуацией имущества узловой станции Кинель, что ему успешно удалось осуществить. Уже 18 октября 1918 года он получил назначение на должность командующего войсками Ташкентской группы и начальника 1-й Оренбургской казачьей пластунской дивизии с зачислением по Оренбургскому казачьему войску[78]. 20 октября Махин выбыл в Ак-Булак[79]. Должности офицеров штаба дивизии и Ташкентской группы совмещались. Начальником штаба Махина стал его соратник по борьбе в Поволжье капитан Руссет, позднее — штабс-капитан Касаткин. Бузулукскую группу возглавил полковник А.С. Бакич. К сожалению, практически никаких документов о деятельности Махина на новой должности не сохранилось. Именно тогда Махин принял участие в заговоре против атамана А.И. Дутова.

Здесь имеет смысл сказать взаимоотношениях Дутова и Махина в изложеннии С.А. Щепихина: «Двум медведям никак не ужиться в одной, хотя и родной обоим, но, видимо, тесной берлоге. Кроме того, Махин откровенный эс-эр, а Дутов [—] ренегат. Махин — предатель, и ему не смыть этого антиэтического, по взглядам старого служаки Дутова, поступка. Кто раз изменил, изменит легко и в другой раз — не без основания сетовал Дутов. Махин в долгу не оставался и вел эсэровскую пропаганду у своего союзника Дутова»[80]. Как бы плохо ни относился Щепихин к Дутову, очевидно, что в этой ситуации Махин поставил партийные интересы выше воинского долга. Достаточно редкий случай в истории русской армии.

В приказе по штабу 1-й Оренбургской казачьей пластунской дивизии № 15 от 10 декабря 1918 года сообщалось, что начальник дивизии полковник Махин убыл в служебную командировку в Омск и снимается с довольствия[81]. На следующий день дивизия была упразднена.

Думаю, легенда об аресте Махина и, тем более о его убийстве во Владивостоке или в Харбине сибирскими офицерами[82] была инспирирована воспоминаниями К.С. Буревого[83]. На самом деле после провала заговора Махин был выслан из войска в Омск с гарантией личной безопасности, откуда через Владивосток выехал за границу. В Омске, по свидетельству Щепихина, якобы, он честно заявил Колчаку, что не может служить при диктатуре[84]. Сложно сказать, насколько достоверно подробное описание долгое время сотрудничавшего с эсерами генерала К.Я. Гоппера, рассказавшего о преследовании Махина в Омске. Гоппер писал, что приказ убить Махина был фактически санкционирован начальником штаба Колчака Д.А. Лебедевым в присутствии генерал-квартирмейстера Ставки генштаба полковника З.Ф. Церетели. Несмотря на все недостатки Лебедева как генштабиста, в это трудно поверить. Особую роль в организации убийства Махина, якобы играл некий полковник Деммерт[85]. В связи с большой сомнительностью этих данных я не счел возможным цитировать Гоппера применительно к этому вопросу. Документально известно лишь то, что «с последним омским экспрессом во Владивосток… прибыл полковник генерального штаба Махин, в сопровождении конвоя, во главе которого находится штабс-капитан Степанов, известный своей борьбой с большевизмом. Полковник Махин выселяется за границу»[86].

В 1919 году Махин перебрался во Францию (Париж). Сотрудни­чал в изданиях партии социалистов-революционеров «Pour la Russie» и «Воля России». В эмиграции он принадлежал к левому крылу партии, активно участвовал в работе «Административного центра» — эсеровской организации, направленной на свержение Советской власти и занимавшейся в том числе и разведывательной деятельностью на территории Советской России (одним из лидеров этой организации был А.Ф. Керенский), с ноября 1920 года состоял в коллегии службы связи центра[87]. В ноябре 1920 года Махин должен был отправиться в Софию для организации пункта связи на Одессу, Крым и Кавказ, но был командирован руководством центра в Париж[88], затем переехал в Прагу.

Когда началось Кронштадтское восстание, Махин и другие эсеры, оказавшиеся в те дни в Ревеле, должны были содействовать повстанцам. Ф.Е. Махин принимал участие в формировании эсеровских дружин и отрядов из числа бывших участников Белого движения на Северо-Западе России для содействия кронштадтцам[89]. Кроме того, ревельская группа делала все возможное для осведомления общественности о событиях этого выступления[90]. Весной 1921 года Махин предполагал, что в России, наконец, назревает народное антибольшевистское движение[91].

Федор Евдокимович как опытный генштабист занимался расшифровкой писем, поступавших из Советской России[92]. Сохранились кодовые имена, присвоенные ему и другим эсерам для секретной внутрипартийной переписки. Ф.Е. Махина звали Самуилом, Георгом и Никанором[93] (для сравнения: социалисты — бактерии, революция — буря, большевики — должники, контрреволюция — засуха, правые — солитеры, а члены Учредительного Собрания — патриции)[94].

Постепенно Махин переходил на более левые позиции. Его политическая позиция выражена в переписке, относящейся к периоду эмиграции. Так, 14 апреля 1924 года Махин, находясь в Белграде, писал своему другу, бывшему управляющему ведомством финансов Комуча И.М. Брушвиту в Прагу о своей деятельности в Югославии: «Проделал большую работу, подготовил почву в правительств[енных] кругах и вдруг выйдет конфуз. Торжество у черносотн[ых] будет огромное, а вера в нас окончательно пропадет. Нужно сказать, что демократическая работа находится вся в зависимости от учреждения нашего представительства. Погибнет это дело — погибнет и надежда на какой-нибудь просвет у демократической части беженства»[95]. Или еще одна не менее красноречивая цитата: «Пришлось здесь покупать литературу для М^ва Иностр[анных] Дел, чтобы выяснить связь монархистов с немцами. Стоит тоже сотни динаров. Но это расход, который нигде показать нельзя…»[96]. По мнению лидера ПСР В.М. Чернова, высказанного им в письме ЦК в начале 1921 года, Махин, как и сам Чернов, принадлежал к левому крылу партии[97].

На проходившем в Праге 16—24 ноября 1923 года первом съезде заграничных организаций партии социалистов-революционеров Махина избрали членом Областного комитета заграничных организаций партии – руководящего партийного органа в зарубежье. В том же году Федор Евдокимович для вступления в чешский сельскохозяйственный союз заполнил опросный лист, в котором отметил, что родился в Иркутске в 1882 году, до поступления в военное училище и на льготе занимался сельским хозяйством, владел домом в станице Оренбургской, обрабатывал свой пай[98].

В 1923 году Махин переехал в Белград. Заведовал белградским отделением Земгора. После его реорганизации, в 1924-м стал председателем Земгора в Югославии. Одновременно состоял и в чешском Земгоре[99]. Создал при этой организации русскую библиотеку, получавшую многие советские издания[100], ряд мастерских и школ, научный институт по изучению России при Земгоре (возглавлял институт с 1927 г.). Земгор оказывал помощь русским беженцам в трудоустройстве[101]. При белградском Земгоре Махин в 1927-м создал «Союз увечных и престарелых воинов», в который входили, в основном, лица, исключенные из официальной белогвардейской организации «Союз русских военных инвалидов», а также те, кто не были признаны военными инвалидами[102].

Военная эмиграция поспешила отмежеваться от Ф.Е. Махина. В редакцию белградской газеты «Новое время» 16 августа 1924 года поступило следующее письмо: «М[илостивый] г[осударь] г-н редактор. Не откажите поместить в вашей газете нижеследующее разъяснение районного правления Общества офицеров генерального штаба в Королевстве С.Х.С.[103]: Ввиду поступающих в районное правление запросов, — как оно относится к деятельности в Королевстве С.Х.С. генерального штаба полковника Махина, Правление сообщает: 1) что полковник Махин членом Общества офицеров генерального штаба в Королевстве С.Х.С. не состоит и 2) что ни в какой связи с районным правлением он не находится и деятельность его ничего общего с деятельностью районного правления не имеет. Председатель районного правления генерал от кавалерии Драгомиров»[104]. В августе 1925 года на заседании Совета объединенных офицерских обществ в Королевстве сербов, хорватов и словенцев обсуждалась деятельность Ф.Е. Махина. Было отмечено, что «многочисленные заявления русских офицеров и других воинских чинов свидетельствуют о том, что как Махин, так и возглавляемое им учреждение не пользуется доверием среди широких кругов русских офицеров, проживающих в Королевстве С.Х.С.»[105]. Было постановлено довести до сведения правительства, что: «1. г. Махин является представителем группы лиц, принадлежащих к партии социал-революционеров, один из главных руководителей которой г. Чернов во время Великой войны принял участие в преступном Циммервальдском съезде в Швейцарии, высказавшемся за необходимость п о р а ж е н и я (разрядка документа. — А.Г.) в Великой войне России и ее союзников; 2. После отречения государя императора Николая II от русского престола партия социал-революционеров во главе с г. Керенским, захватившим в свои руки государственную власть, привела Россию к большевизму; 3. В силу указанных причин, а также и того, что социал-революционеры и в настоящее время, продолжая свою прежнюю деятельность среди русской эмиграции мешают ее работе на восстановление Родины. Представляемое г. Махиным течение встречает среди громадного большинства русских офицеров и русских людей глубоко отрицательное отношение и сам г. Махин, как человек, связанный партийно, не может быть беспристрастен к лицам несогласных с ним политических убеждений, а следовательно не может быть признан лицом, компетентным для того, чтобы давать о русских беспристрастные отвечающие действительности сведения. Уважающие себя русские офицеры не станут обращаться к г. Махину с просьбами о рекомендации, считая для себя такое обращение унизительным…»[106].

Известно, что на Федора Евдокимовича собирались компрометирующие материалы[107].

Подобная реакция белой эмиграции неслучайна. В одном из писем в конце 1924 года прямо говорилось, что «можно было бы только смеяться… если бы от всех действий Махина не было бы угрозы вообще всему русскому делу… в эту минуту разглагольствование Махина… наиболее на руку лицам, враждебным русским»[108].

Федор Евдокимович был основателем сербско-русского журнала «Русский архив» (1928—1937 гг.), посвященного политике, культуре и экономике России (главный редактор — В.И. Лебедев) и «Общества для изучения советской культуры». В «Русском архиве» публиковались его статьи по военно-политическим вопросам, выходили материалы о советской литературе. Журнал рекомендовался министерством просвещения всем школам для знакомства с «братской Россией».

С 1934 по 1938 гг. Махин являлся хранителем архива партии социалистов-революционеров, что свидетельствует об особом доверии к нему со стороны партийного руководства. В эмиграции он проявил себя как автор целого ряда публикаций о Вооруженных Силах СССР и международном положении, посылал корреспонденции в «Новое русское слово».

С 8 мая 1929 года Махин вступил в ряды масонской ложи Слога[109], в 1933-м состоял в ложе в г. Земуне. По всей видимости, это объясняется желанием установить неформальные контакты с местной элитой. В 1920—1930-х годах он часто ездил в Прагу и Париж, что, очевидно, было связано с его политической деятельностью. Несмотря на эсеровские убеждения, Махин оставался верующим человеком. Как вспоминал один из современников, «Махин — старовер, который сохранил все русские черты и стать, и если на него одеть шапку стрельца, то не нужно и грима, был бы живой памятник Москве XVII века»[110].

Федор Евдокимович не присоединился к той части эмиграции, которая для борьбы с большевистским режимом готовилась поддержать любого внешнего врага СССР[111]. В 1932 году он наряду с некоторыми другими эсеровскими деятелями подписал резолюцию по поводу японской оккупации Маньчжурии. Резолюция призывала в случае войны между Японией и СССР «быть со своим народом и препятствовать всеми способами попыткам захвата принадлежащих России территорий»[112]. В 1936-м Ф.Е. Махин был среди подписавших заявление «Россия под угрозой войны и эмиграция», где содержался призыв поддержать СССР в случае возможной войны. Также он вошел в редколлегию оборонческого сборника «Проблемы», три выпуска которого были напечатаны в 1934 и 1936 гг. в Париже. Эти сборники, по сути, являлись апологией советского режима.

В конце 1930-х годов Махин вновь эволюционировал влево. Он был идейно близок Республиканско-демократическому объединению в Париже, в 1938-м участвовал в работе Оборонческого движения и опубликовал в Париже книгу «Красная армия», прославлявшую советские вооруженные силы. Как свидетельствовали его соратники по партии, Ф.Е. Махин вошел в сталинистски настроенное крыло партии.

Наконец, в 1939 году он порвал с эсерами и вступил в ряды Коммунистической партии Югославии, находившейся тогда в подполье. Недавно были опубликованы сведения о том, что Махин был связан и с нелегальной работой. В частности, он сумел завербовать некоего агента Милка из группы советского нелегала Крума, занимавшегося Балканами[113]. Думается, вскоре на крючке у всесильного НКВД оказался и сам Ф.Е. Махин.

В апреле 1941 года, после нападения немцев на Югославию, он примкнул к партизанам и ушел с сербскими четниками в Сараево, а затем в горные районы (Черногория). Здесь пригодились его военные знания. Бывший полковник Генштаба выступил одним из организаторов партизанского движения в Югославии, командовал отрядом в четнической армии генерала Дражи Михайловича. Затем состоял советником при Верховном штабе И.Б. Тито, став одним из его приближенных. Парадокс истории: вместе участник Белого движения на Востоке России Ф.Е. Махин и югославянский интернационалист Тито, боровшийся в Сибири с белыми[114].

Ф.Е. Махин работал в отделе радио и пропаганды штаба Народно-освободительной армии Югославии (по некоторым данным, заведовал им), затем был начальником исторического отделения Генерального штаба югославской армии, одновременно писал большие пропагандистские статьи о А.В. Суворове и М.В. Фрунзе. Помимо опубликованной в 1945 году в Белграде брошюры «Наша регулярная армия» перу Ф.Е. Махина принадлежат еще несколько произведений на сербском языке[115].

Махин верил в демократизацию большевизма. В 1944 году после поражения немцев он посетил СССР. В феврале 1944-го его произвели в генерал-лейтенанты юго­славской армии. Деятельность Ф.Е. Махина была отмечена высшими орденами, установленными коммунистическим режимом в Югославии, в частности орденом Белого Орла, а также советским орденом Ленина. По окончании Второй мировой войны Федора Евдокимовича назначили начальником военных архивов Югославии. В этот период он сотрудничал с коммунистической газетой «Борьба», способствовал возвращению в СССР части золота, вывезенного чехами из Сибири[116].

Ф.Е. Махин умер в Белграде 2 июня 1945 года, вскоре после возвращения из командировки в СССР. Подобное совпадение вызвало разного рода версии о том, что смерть генерала не была естественной. Как бы то ни было, Махин был похоронен на белградском Новом кладбище как национальный герой Югославии, его именем названа одна из улиц Белграда. Жену Ф.Е. Махина звали Устинья Митрофановна. Она подарила мужу троих сыновей — Петра, родившегося 27 июня 1900 года, Георгия (род. 25 ноября 1902 г.) и Михаила (род. 12 января 1907 г.). Предположительно дочь Махина, Вера, училась в 1941 году в Русско-Сербской женской гимназии в Белграде[117]. Жена Махина, также как и он сам, происходила из старообрядческой семьи, признававшей священство. После революции семья Махина осталась в Советской России, и Федор Евдокимович всячески пытался перевезти своих близких к себе, используя для этого свои связи с чехами (со времен Гражданской войны) и соратниками по партии[118].

Жизненный путь полковника Ф.Е. Махина в высшей степени парадоксален и нетипичен для обычного офицера. После 1918 года Махин уже никогда не был своим для русских офицеров. Измена большевикам сделала невозможным для него возврат в РККА. Зарекомендовав себя летом 1918-го на Волге неплохим военачальником, Федор Евдокимович из-за своих политических убеждений и формально очередной измены (на этот раз уже антибольшевистскому лагерю) не сумел, в отличие от своих сверстников, получить генеральский чин и сделать более впечатляющую карьеру у белых. Однако не стал он своим и для социалистов-революционеров, на что, вероятно, рассчитывал. Новые «друзья» рассматривали его как потенциального контрреволюционера. Финальный бросок в объятия коммунистов также не сулил Махину никаких выгод. До сих пор неясны обстоятельства его смерти после возвращения из СССР. Безусловно, действия Махина складываются в некую систему. Но, как представляется, его судьба — наглядный пример жизненного пути «лишнего» человека, проведшего всю жизнь в нелепых и бессмысленных метаниях и исканиях, почти всегда во вред самому себе.

___________________

ПРИМЕЧАНИЯ