ВОЕННО-МОРСКАЯ МОЩЬ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ НА СЛУЖБЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ВОЕННОЙ СТРАТЕГИИ

Государственные интересы большинства стран планеты связаны с Мировым океаном, роль которого в решении важнейших политических, экономических, социальных и других задач постоянно возрастает. Вместе с этим важнейшее место в проблеме освоения океанских и морских театров занимает военно-стратегический аспект. Применительно к исследуемой теме исключительно принципиальными в этой связи представляются два положения. Во-первых, усиление конкуренции между развитыми странами за доступ к ресурсам Мирового океана, их стремление к контролю за его стратегически важными районами и зонами. Во-вторых, рост влияния военно-морского потенциала государств, в том числе ядерного, на соотношение сил в море, сохранение стратегической стабильности, ход и исход войн и вооруженных конфликтов.

В программных документах Соединенных Штатов Америки о перспективах развития вооруженных сил в XXI веке одна из ведущих ролей в реализации основных положений национальной военной стратегии и достижении прогнозируемых военно-политических целей закреплена за военно-морскими силами государства. Предпочтение, отдаваемое американским руководством ВМС, наглядно подтверждается статистикой их использования в решении внешнеполитических вопросов с применением силы. В советской и российской научной литературе и периодических изданиях такое положение принято считать традиционным и неизменным с момента образования американского флота. Однако это не в полной мере соответствует действительности.

В истории послевоенного развития ВМС США можно отметить ряд этапов, когда руководство страны и министерства обороны не только подвергали сомнению целесообразность приоритетного развития флота, но и в отдельных случаях считали его видом вооруженных сил, «не имеющим разумного предназначения». В свою очередь второстепенность роли американских военно-морских сил в реализации стратегических планов обусловливала перераспределение ассигнований военного бюджета в пользу других видов вооруженных сил и, как следствие, отрицательно сказывалась на составе и состоянии флота.

Подобные негативные тенденции во многом исходили из-за отсутствия в государстве системы единых взглядов у военного и политического руководства на предназначение ВМС и перспективы их развития. В процессе борьбы за восстановление утраченных позиций руководством военно-морского ведомства США накоплен значительный опыт в области разработки теоретической базы для обоснования ведущей роли ВМС в решении задач стратегии национальной безопасности, а также в практической деятельности по строительству сил флота, соответствующих этой роли. Причем проблему в целом удалось решить только с официальным признанием в США военно-морской стратегии как неотъемлемой составной части военной доктрины государства.

Уместно заметить, что в определенной мере аналогично менялось отношение и к российскому ВМФ. В первой половине 1990-х годов вопрос о необходимости обладания Россией мощным флотом не раз поднимался на различных уровнях, вплоть до Государственной думы, однако практических шагов по его сохранению и укреплению не предпринималось. В результате состояние ВМФ, как это уже не раз было в отечественной истории, значительно ухудшилось. Только на рубеже веков обозначился рост внимания со стороны российского руководства к вопросам использования флота в целях защиты национальных интересов страны.

Об этом наглядно свидетельствует обнародование в 2000 году «Основ политики Российской Федерации в области военно-морской деятельности на период до 2010 года» и подписание в 2001-м Президентом В.В. Путиным документа «Морская доктрина Российской Федерации на период до 2020 года», в котором военно-морская деятельность, связанная с защитой национальных интересов и безопасности Российской Федерации в Мировом океане, отнесена к категории высших государственных приоритетов, а осуществляющий ее Военно-морской флот РФ назван главной составляющей и основой морского потенциала России и одним из инструментов ее внешней политики.

Вместе с тем, следует признать, что период практической реализации положений документа будет достаточно длительным, поскольку требуется решить целый ряд проблем в части возрождения ВМФ, доведения его состава и состояния до уровня, обеспечивающего достаточную эффективность решения задач парирования угроз и гарантированного обеспечения национальных интересов и безопасности Российской Федерации и ее союзников в Мировом океане, как этого требует «Морская доктрина».

Успешное решение этих важных проблем в современных условиях предполагает глубокое изучение и творческое использование как теоретических, так и практических аспектов исторического опыта, в том числе опыта развития военно-морской стратегии США, которая в данной статье рассматривается как совокупность теоретических взглядов, концептуальных основ и практических мероприятий, направленных на развитие и использование военно-морской мощи государства в интересах достижения целей стратегии национальной безопасности и национальной военной стратегии в мирное и военное время.

При исследовании процесса эволюции американской военно-морской стратегии, проявлявшегося в изменении содержания ее теоретической и практической сторон, наибольшее внимание уделено анализу взглядов политического и военного руководства США на строительство и использование сил флота, роль и место ВМС в общей структуре вооруженных сил и стратегических планах, трансформации этих взглядов в практике строительства сил и системы базирования флота, а также опыта применения ВМС в мирное время, в условиях локальных войн и вооруженных конфликтов.

Вопросы развития стратегии национальной безопасности США и отдельных военно-политических концепций отражены в исследовании прежде всего в интересах выявления и анализа факторов, влиявших на изменения национальной военной стратегии. Причем данные аспекты автором рассматривались главным образом в контексте их непосредственной или косвенной взаимосвязи с эволюцией военно-морской стратегии.

Эти аспекты в отечественной и зарубежной историографии в той или иной степени нашли отражения в различного рода научных работах, которые условно, в интересах более конкретного их анализа целесообразно разделить на три группы.

1. Исследования, раскрывающие вопросы стратегии национальной безопасности США, включая механизм выработки военно-политических решений, формирования и реализации положений национальной военной стратегии и некоторых других доктринальных документов, в которых в той или иной мере затрагиваются проблемы развития военно-морской стратегии и сил американского флота.

Прежде всего, это диссертации, коллективные и авторские труды отечественных ученых[i], среди которых в наибольшей степени отвечают разрабатываемой теме работы А. Арбатова, Р. Богданова, А. Кокошина, М. Мильштейна, Р. Овчинникова, В. Петровского, С. Печурова, Б. Путилина, Г. Стуруа, Г. Трофименко, А. Яковлева и др.

Обширный материал содержат труды аналогичного содержания западных политических и военных руководителей[ii], таких как З. Бжезинский, Э. Кингстон-Макклори, Г. Киссинджер, Р. Макнамара, Д. Смит, М. Тейлор, Т. Финлеттер и др.

2. В исследованиях, непосредственно относящихся к эволюции американских военно-морских стратегических концепций и практической их реализации. К ним прежде всего относятся диссертации[iii], научные труды и статьи, посвященные анализу отдельных сторон процесса изменения взглядов политического и военного руководства США на роль и место ВМС в реализации целей стратегии национальной безопасности, на строительство и оперативно-стратегическое применение ВМС в мирное и военное время, на развитие системы их базирования, а также особенностей и направленности теоретических исследований основ военно-морской стратегии государства.

Многие работы советских, российских и иностранных ученых, посвящены, как правило, научной проработке одной из комплекса отмеченных проблем. В них, на наш взгляд, наиболее изученными являются вопросы оперативно-стратегического применения ВМС США. В числе такого рода трудов можно выделить диссертацию В. Вострикова, одна из глав которой посвящена подробному анализу изменений оперативно-тактических возможностей и соответствующих им форм оперативного применения сил американского флота в послевоенный период.

Достаточно основательно эволюция военно-технической стороны военно-морской стратегии США, в частности опыт развития сил американского флота до начала 70-х годов, исследованы в работах И. Потапова. Несколько более общий характер носит труд коллектива авторов в составе Н. Вьюненко, Б. Макеева и В. Скугарева, в котором акцент делается на освещение научных методов обоснования перспектив развития и использования основных сил флотов ведущих государств мира. К этой же категории работ правомерно отнести научно-популярное издание К. Сталбо[iv].

Отдельные вопросы развития системы базирования ВМС США поднимаются в публицистическом очерке Т. Белащенко, коллективном труде «География милитаризма» и ряде обзорных статей, посвященных анализу военно-политической обстановки на стратегических океанских и морских театрах с отражением степени их оперативного оборудования. При этом важно заметить, что излагаемые в них факты не увязываются с требованиями определенных стратегических концепций[v].

Большинство комплексных исследований военно-морской стратегии США, проведенных советскими и российскими учеными, охватывают сравнительно небольшие промежутки времени ее становления и развития. Тем не менее в числе наиболее авторитетных специалистов по исследованию военно-морской политики и стратегических концепций ВМС США 1970-х и начала 1980-х годов ХХ века можно выделить Б. Яшина[vi]. В ряде научных работ отечественных авторов представлена характеристика общих положений, отдельных концепций и принципов военно-морской стратегии в конкретный период ее действия. Так, период 1940-х годов нашел отражение в статьях Л. Иванова и Л. Лещинского. К сожалению, почти отсутствуют подобного рода работы, относящиеся к 1950-м — первой половине 1960-х годов. Отдельные фрагменты содержания военно-морской стратегии США 1970-х годов рассмотрены в трудах и статьях С. Горшкова, Г. Стуруа, Ю. Быстрова, В. Давыдова, Ю. Давыдова, В. Кременюка и др. Наибольшее количество исследований, посвященных проблемам официального принятия военно-морской стратегии США и ее дальнейшего развития, приходится на период второй половины 1980-х — 1990-х годов. Среди них выделяются научно-аналитические статьи Н. Балахонцева, В. Вострикова, В. Константинова, С. Мезенцева, А. Никитина, Н. Николаева, С. Сысоева и др.

Работы иностранных авторов[vii], исследовавших вопросы развития американской военно-морской стратегии, условно можно разделить на две подгруппы. В первую из них входят статьи, выступления и труды представителей командования ВМС США и отдельных военных теоретиков, в которых излагаются взгляды на вопросы теории применения сил флота в определенный период. Наиболее значимыми из них, на наш взгляд, являются работы военных ученых П. Баржо, Х. Балдуина, Дж. Коллинза, А. Сокола, Ю. Ровера, а также руководителей флота П. Келли, Дж. Лемана, Д. Уоткинса, Д. Форрестола и др. Ко второй подгруппе относятся публикации военно-исторического плана, исследующие процесс становления и развития теоретических взглядов на применение сил флота (работы Н. Фридмана, К. Грея, Дж. Хатендорфа, М. Палмера и др).

3. Отдельной группой представлены работы, содержание которых косвенным образом связано с темой. Среди них следует выделить исследования, раскрывающие опыт боевого применения ВМС США в локальных войнах и вооруженных конфликтах послевоенного периода, в которых анализируется практика проверки концептуальных установок и одновременно даются оценки влияния приобретенного опыта на дальнейшее развитие сил флота и теорию их оперативно-стратегического использования.

Наиболее полно отмеченные аспекты раскрыты в коллективных трудах ученых Центра военно-стратегических исследований Генерального штаба ВС РФ, Военной академии Генерального штаба ВС СССР, Института военной истории МО РФ, Российской академии ракетных и артиллерийских наук и Российской инженерной академии и др[viii]. Познавательный фактологический материал содержат работы А. Гакеля, В. Доценко, А. Усикова, М. Кэгла, Ф. Мэнсона и других отечественных и зарубежных исследователей[ix].

В целом проведенный историографический анализ показывает, что исследуемая тема освещена в различного рода многоплановых трудах лишь фрагментарно, причем за относительно небольшие отрезки времени. Иными словами исследование опыта развития американской национальной военной стратегии, как и военно-морской стратегии после Второй мировой войны еще не нашло полного и объективного отражения в отечественной историографии. Об этом, в частности, наглядно свидетельствует отсутствие цельной и комплексной работы, посвященной анализу эволюции военно-морской стратегии США. Кроме того, изданные до начала 90-х годов работы в значительной мере страдают идеологической зашоренностью, что можно отнести как к отечественным, так и зарубежным изданиям.

Итак, актуальность темы настоящего исследования, на наш взгляд, определяется следующими положениями.

Во-первых, возможностью выявления и всестороннего учета зарубежного опыта при решении задач строительства ВМФ Российской Федерации на современном этапе, в том числе богатого опыта развития ВМС США, осуществляемого в тесной связи с разработкой и практической реализацией концептуальных основ военно-морской стратегии.

Во-вторых, недостаточной разработанностью проблемы, отсутствием в отечественной военной историографии цельных и комплексных исследований, раскрывающих вопросы, которые связанны с развитием американской национальной военной стратегии и использованием для достижения ее целей военно-морских сил.

В-третьих, потребностью беспристрастного, с учетом совокупности сопутствующих условий и факторов, анализа одной из важнейших составляющих военно-политического противостояния США и СССР периода «холодной войны», а позднее — США и России в 1992-2003 гг. и на этой основе извлечение поучительных уроков в интересах углубленной разработки проблем российской военной политики в современных условиях.

В-четвертых, методологической и практической значимостью результатов исследования, возможностью их использования в качестве основы для уточнения, принятия и реализации концепций стратегического использования ВМФ РФ, а также в практике деятельности органов и должностных лиц государственного и военного управления России, ответственных за реализацию морской политики страны.

Основная же цель настоящего труда: на основе комплексного анализа опыта строительства американских вооруженных сил, теории и практики их стратегического применения после Второй мировой войны раскрыть условия, содержание и механизм эволюционного процесса формирования и развития национальной военной стратегии и подчиненной ей военно-морской стратегии Соединенных Штатов Америки за этот период.

В рамках реализации целевой установки автором предпринята попытка решить ряд научных задач.

1. Проследить механизм формирования военно-политического, стратегического и военно-технического содержания национальной военной стратегии США во взаимосвязи с изменением соответствующих концепций национальной безопасности, направленности военной политики высшего руководства страны и другими факторами.

2. Отразить основные положения национальной военной стратегии Соединенных Штатов, политико-доктринальные установки, а также отдельные решения высшего политического и военного руководства страны, в наибольшей степени влиявшие на формулирование концептуальных основ военно-морской стратегии, а также практику строительства и применения военно-морских сил США.

3. Определить и охарактеризировать временные рамки этапов изменения взглядов на роль и место ВМС в реализации требований национальной военной стратегии и эволюции военно-морской стратегии Соединенных Штатов Америки.

4. Выявить основные направления и особенности эволюции военно-морской стратегии США во взаимосвязи с изменениями военно-политического курса администраций США, требованиями национальной военной стратегии и  практикой применения ВМС в локальных войнах и вооруженных конфликтах второй половины XX века.

5. Выработать на основе проведенного исследования и оценки современного состояния ВМФ РФ рекомендации по уточнению перспектив его развития, теории и практики оперативно-стратегического применения в нынешнем, XXI столетии.

При работе над статьей в качестве источников использовались официальные документы американского правительства и военных ведомств США из библиотечных и открытых архивных фондов Военной академии Генерального штаба ВС РФ, Института США и Канады РАН, Института военной истории МО РФ, оригинальные документы войсковой части 54726, а также Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова (Фонд Рузвельта). В их числе: послания президента США, материалы слушаний в американском конгрессе и совете национальной безопасности, доклады министров обороны и видов вооруженных сил, документы администрации президента, Комитета начальников штабов и других органов военного и государственного управления. Помимо этого к исследованию привлекались материалы экспертных подразделений конгресса, военно-научных учреждений министерства обороны и министерства ВМС США, отчеты и материалы исследовательских групп, комиссий и прочих организаций, занимавшихся вопросами развития военно-морских сил и их применения в локальных войнах и вооруженных конфликтах. При этом часть документов впервые вводится в научный оборот.

Другую группу источников составляют энциклопедические издания, статистические данные из ежегодных обзоров Лондонского международного института стратегических исследований, отечественные и зарубежные справочники по составу и состоянию вооруженных сил США.

Третья группа представлена научными разработками, докладами, статьями и другими информационно-аналитическими материалами отечественных и зарубежных авторов.

При изложении исследованного материала автором использован проблемно-хронологический подход. Хронологические рамки статьи — с окончания Второй мировой войны до начала XXI в. Этот промежуток времени условно разбит на четыре этапа: 1945–1950-е годы, 1960-е – 1970-е годы, 1980-е и 1990-е годы XX — начало XXI вв.

Материалы исследования могут быть использованы преподавательским составом, научными сотрудниками и слушателями академии в качестве исторической базы при выполнении ими научных и учебных задач.

 

РАЗВИТИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ВОЕННОЙ СТРАТЕГИИ США

 

После окончания Второй мировой войны устройство мира и дальнейшие изменения геополитической обстановки во многом определялись направленностью внешнеполитических курсов государств победителей и, в первую очередь, США и СССР. В Соединенных Штатах со времен основания американской республики военная сила считалась важнейшим средством внешней политики, неизменной составной частью как доктринальных установок, так и практических действий в международных делах. Из всех государств — участников Второй мировой войны США оказались единственной страной, вышедшей из войны с укрепившейся экономикой. Обладание мощными, сбалансированными вооруженными силами, размещенными к концу 1945 года практически на всех театрах военных действий (стратегических районах), обеспечивало идеальные условия для американской администрации в проведении внешней политики преимущественно с позиции силы.

Экономическое положение Советского Союза было сильно подорвано, в ходе войны население понесло огромные потери. В этих условиях советское руководство, несмотря на явную демонстрацию силы США в ходе атомных бомбардировок японских городов Хиросимы и Нагасаки, было готово к поиску компромиссов в решении актуальных международных проблем. Декларируя главное содержание и задачи послевоенной внешней политики Советского Союза, ЦК ВКП(б) подчеркивал необходимость обеспечить благоприятные международные условия для мирного социалистического строительства в СССР и сохранения мира на Земле[x]. В то же время наша страна закончила войну с укрепившимся международным авторитетом и мощными Вооруженными Силами, что не могло не учитываться военно-политическим руководством США при оценке международной обстановки, прогнозировании послевоенного развития мира и планировании внешнеполитической деятельности.

Первые оценки вариантов послевоенного устройства мира, уточнение места и роли в нем военной силы США делались еще в годы Второй мировой войны, причем, как свидетельствуют многочисленные документы и заявления высокопоставленных должностных лиц из американской администрации и Пентагона, они были достаточно реалистичны. Так, в одном из прогнозов на послевоенный период, подготовленных Объединенным комитетом начальников штабов (ОКНШ) в августе 1944 года, говорилось: «Первоклассными военными державами после поражения Японии останутся только Соединенные Штаты и Советский Союз. Это объясняется сочетанием таких факторов, как их географическое положение, размеры и громадный военный потенциал. Хотя США могут направить свою военную мощь во многие отдаленные районы мира, тем не менее, относительная мощь и географическое положение этих двух держав не позволяют одной из них нанести военное поражение другой, даже в союзе с Британской империей»[xi]. Аналогичные выводы делались и другими экспертами. Столь объективные оценки определялись не в последнюю очередь курсом президента США Ф. Рузвельта. Так, выступая перед объединенной сессией конгресса 1 марта 1945 года он подчеркивал: «Мир, который мы строим, не может быть американским или британским миром, русским, французским или китайским миром. …Он должен быть миром, базирующимся на совместных усилиях всех стран». Президент считал, что в послевоенном устройстве мира «должен прийти конец системы односторонних действий, замкнутых блоков, сфер влияния, баланса сил и всех этих и подобных методов, которые использовались веками и всегда безуспешно»[xii].

Однако мир, начертанный Ф. Рузвельтом, абсолютно не устраивал набиравшую силу в Вашингтоне реакционную фракцию из военно-политических деятелей страны, в том числе вице-президента США Г. Трумэна, члена делегации США в Генеральной Ассамблее ООН Дж. Даллеса, председателя Объединенного комитета начальников штабов адмирала У. Леги и других влиятельных лиц. Г. Гопкинс, советник Ф. Рузвельта, записал в 1945 году, что кое-кому «очень хотелось, чтобы наши (американские — С.Т.) армии, пройдя через Германию, начали войну с Россией после поражения Германии». Можно с уверенностью сказать, что тайные переговоры эмиссаров США и Англии в Швейцарии с обергруппен-фюрером СС К. Вольфом в марте-апреле 1945 года были наиболее крупной акцией, организованной резидентом ЦРУ А. Даллесом (братом Дж. Даллеса) против Ф. Рузвельта и его курса и призванной расстроить выполнение ялтинских соглашений.

Следовательно, сложившееся равновесие носило неустойчивый характер. Это определялось не только противоречиями геополитических интересов СССР и стран Запада, но в первую очередь субъективным фактором, обусловленным амбициозными планами послевоенного устройства мира, которые вынашивала наиболее реакционная часть американского руководства, что после смерти Ф. Рузвельта достаточно быстро сказалось на изменении политического курса США и международной обстановки в целом. С приходом к власти администрации Г. Трумэна в Вашингтоне окончательно отошли от реалистичных позиций. Так, сразу после смерти Ф. Рузвельта его преемник Г. Трумэн в апреле 1945 года, т.е. еще до вступления на президентский пост, в неофициальном выступлении заявил, что русские скоро будут поставлены на место, США возьмут на себя руководство формированием мировой политики и при этом действительно будут править миром[xiii].

Как свидетельствует анализ документов Потсдамской конференции глав правительств великих держав — победительниц во Второй мировой войне, подобная оценка роли Соединенных Штатов в послевоенном устройстве мира содержалась и в высказываниях государственного секретаря Дж. Бирнса. Официально о стремлении США к мировому господству было объявлено 19 декабря 1945 года в президентском послании конгрессу «О реорганизации вооруженных сил», в котором Г. Трумэн подчеркнул: «Мы все должны признать, что победа, которую мы одержали, поставила американский народ перед лицом постоянной и жгучей необходимости руководства миром. Будущий международный мир будет в значительной степени зависеть от того, покажут ли США, что они действительно намерены продолжать выполнять свою ведущую роль среди наций»[xiv].

Таким образом, военно-политические взгляды руководства США в первые послевоенные годы приобрели несколько другую направленность, отличную от курса администрации Ф. Рузвельта, что в последующие годы стало доминирующим фактором в процессе формирования и развития политико-доктринальных установок, военно-стратегических концепций и американской военной стратегии в целом.

 

Национальная военная стратегия США второй половины 1940-х — 1950-х годов

 

В соответствии с изменением внешнеполитического курса США подходы к оценке международной обстановки в американских военных и дипломатических кругах менялись. Так, менее чем через две недели после капитуляции Японии Комитет начальников штабов США определил СССР в качестве главного противника. К этому же периоду относится начало разработки стратегических концепций и планов применения вооруженных сил США против Советского Союза.

В феврале 1946 года из американского посольства в Москве в Вашингтон был направлен секретный документ, вошедший в историю как «длинная телеграмма Кеннана». В нем поверенный в делах США в СССР Д. Кеннан охарактеризовал особенности послевоенного мировоззрения советского руководства на «неофициальном уровне». Он утверждал, что с советской стороны есть четкая установка «подрывать внутреннюю гармонию нашего общества, …ликвидировать международное влияние нашего государства, с тем, чтобы обеспечить безопасность советской власти. Она (советская сторона — С.Т.)… невосприимчива к логике разума, но очень чувствительна к логике силы… и только превосходящая мощь США сможет сдерживать коммунизм»[xv].

В качестве «превосходящей мощи» США в первую очередь имелось в ввиду монопольное обладание ядерным оружием. В этой связи американский историк Г. Алпровиц отмечал, что атомная бомба укрепляла американских политических и военных деятелей в уверенности, что у них будет достаточно сил для отказа от политики Рузвельта и переходу к политике активного воздействия на Советский Союз[xvi].

Анонс публичного развертывания «холодной войны»[xvii] с бывшим союзником принадлежит премьер-министру Великобритании У. Черчиллю, произнесшему известную речь в Фултоне 5 марта 1946 года, в которой он призвал к созданию англо-американского союза для борьбы с «мировым коммунизмом, возглавляемым Советской Россией». Вместе с тем роль лидера и организатора борьбы с коммунизмом закрепилась за Соединенными Штатами Америки, политика которых приобрела ярко выраженную антикоммунистическую направленность.

ОТ КОНЦЕПЦИИ «СБАЛАНСИРОВАННЫХ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ» К СТРАТЕГИИ «ОТВЕТНОГО МАССИРОВАННОГО УДАРА»

 

Развитие глобальной стратегии США, нацеленной на борьбу с коммунизмом, и навязывание мировому сообществу решения международных проблем по американским рецептам требовали доктринального оформления. Вместе с тем следовало учитывать, что в первые послевоенные месяцы в США широкое распространение получили пацифистские настроения. Согласно опросам в 1946 году 52 проц. населения одобряли роспуск всех национальных армий и выступали за создание международных вооруженных сил и только 24 проц. были против этой идеи. Следовательно, изменение внешнеполитического курса администрации Г. Трумэна на прямую конфронтацию с СССР сдерживали настроения американцев, большинство из которых верило в возможность послевоенного сотрудничества между двумя странами. Однако на рубеже 1946-1947 гг. под воздействием активной антикоммунистической пропаганды политические симпатии американцев стали быстро меняться в сторону поддержки «жесткой» политики Г. Трумэна. Анализируя этот факт, американские исследователи отмечали, что война породила среди значительной части американцев опасный национализм и чувство морального превосходства над другими народами[xviii].

Наряду с этим перед администрацией Г. Трумэна стояла задача склонить на свою сторону сильную оппозицию в конгрессе, которая выступала против перехода к глобальной политике «борьбы с коммунизмом», поскольку затраты на ее реализацию, как считали оппозиционеры, будут гораздо выше, чем конечный результат. Благоприятные условия для «завоевания» большинства голосов в конгрессе сложились в феврале 1947 года, когда Великобритания проинформировала США о невозможности дальнейшего сохранения своего контроля за развитием обстановки в Греции и Турции. По оценке известного американского исследователя Дж. Гэддисона, именно это обстоятельство стало «последней каплей в стремлении администрации побудить конгресс и американский народ взять на себя ответственность за роль мирового лидера», и с этой целью американские стратеги решили «преувеличить советский идеологический вызов с тем, чтобы получить поддержку своих проектов от скупых законодателей»[xix].

В этой связи 27 февраля и 10 марта 1947 года в Белом доме Г. Трумэн, государственный секретарь США Дж. Маршал и его первый заместитель по политическим вопросам Д. Ачесон провели встречи с конгрессменами. В своем выступлении Дж. Маршал акцентировал внимание на необходимости защиты американских интересов. Однако решающее влияние оказало заявление Д. Ачесона о том, что «для Соединенных Штатов принятие мер по усилению стран, которым угрожает советская агрессия, равносильна защите свободы как таковой»[xx]. Он так представил конгрессменам сложившуюся ситуацию: «Подобно тому, как яблоки в бочке испортятся при наличии хотя бы одного гнилого, ситуация в Греции и Турции повлияет на Иран и изменит весь ход событий на Ближнем Востоке, в Африке, Италии, Франции и т.д. Мы и только мы обладаем возможностью отразить нападки Советов в достижении гегемонии во всем мире»[xxi]. Выступление заместителя госсекретаря было весьма успешным и, как оказалось, эффективным. В результате администрации удалось убедить конгрессменов поддержать ее планы глобального противоборства «западной демократии» с «восточным коммунизмом». Причем большая часть демократов присоединилась к «крестовому походу» против коммунизма еще и потому, что «в конгрессе, под воздействием выступления Д. Ачесона, наблюдались настроения, близкие к панике, — ожидалась высадка Советов на американских берегах»[xxii].

12 марта 1947 года на объединенном заседании обеих палат конгресса в докладе американского президента — «доктрине Трумэна» — было изложено содержание так называемой политики «сдерживания коммунизма» как комплекса мероприятий в борьбе против СССР и складывающейся системы социалистических государств с помощью широкого набора военных, дипломатических, экономических и идеологических средств.

Официальное закрепление и конкретизацию эти положения получили в решении Совета национальной безопасности от 14 апреля 1950 года за № 68 (NSC-68), где ключевое значение придавалось военной силе. В документе говорилось, что «суть сердцевины политики «сдерживания» должна состоять в том, чтобы Соединенные Штаты либо сами, либо в надежном сочетании с другими близкими им по духу странами обладали общим перевесом совокупной мощи», самым важным из ингредиентов которой объявлялась военная сила. Здесь же подчеркивалось, что «без превосходящей совокупной военной силы… политика «сдерживания», которая в действительности представляет собой политику спланированного и постепенного принуждения, не более чем блеф»[xxiii].

В свою очередь вопросы строительства и стратегического применения вооруженных сил США нашли свое отражение в военной доктрине, базировавшейся на концепции «сбалансированных вооруженных сил»[xxiv], которой предполагалось, что будущая война будет отличаться от Второй мировой войны только значительно более мощной разрушительной силой средств поражения. Поэтому в военной доктрине отмечалась необходимость равномерно развивать и готовить к войне все три вида вооруженных сил[xxv] с выделением им относительно равных финансовых средств. При этом общие задачи видов вооруженных сил в войне распределялись следующим образом: ВВС — осуществлять контроль воздушного пространства, ВМС — контроль над морем, армии — разгром сухопутных сил противника[xxvi].

Однако ряд факторов, в первую очередь обладание ядерным оружием и наличие в составе вооруженных сил США единственного носителя этого оружия – стратегической авиации, обусловил нарушение этого равновесия. Атомная бомбардировка японских городов в августе 1945 года также в определенной степени способствовала зарождению новой американской военной стратегии. Так, бывший начальник штаба сухопутных войск М. Тейлор, оценивая влияние этого фактора, в 1960 году писал: «Атомные взрывы над Хиросимой и Нагасаки послужили ярчайшим доказательством решающего значения стратегических бомбардировок. Атомная бомба усилила воздушную мощь новым оружием огромной разрушительной силы и вновь укрепила веру в то, что наши военно-воздушные силы обладают абсолютным оружием, которое позволит Соединенным Штатам навязать миру своего рода «Pax Americana» (американский мир – С.Т.)»[xxvii].

Не менее важным фактором, повлиявшим на характер военной доктрины, следует считать господствовавшее в послевоенное время среди политических и военных деятелей США убеждение в территориальной неуязвимости своей страны. Это аргументировалось, во-первых, географической отдаленностью США от вероятных театров военных действий и относительной недосягаемостью американского континента для существовавших на то время средств поражения, во-вторых — наличием разветвленной сети военных баз, которая, как представлялось, может стать надежной первой линией обороны США и, наконец, широкими возможностями по организации мощной противовоздушной обороны территории самого государства.

Под влиянием отмеченных и некоторых других факторов основной расчет в военной стратегии стал делаться на ядерно-воздушную мощь страны, главными составными элементами которой являлись стратегическая авиация и ядерное оружие. В данной связи, начиная с 1949 года, обозначилась тенденция увеличения доли ассигнований из военного бюджета на развитие военно-воздушных сил. Фактически это явилось отказом от принципов концепции «сбалансированных вооруженных сил» и началом перехода к стратегии «массированного ответного удара»[xxviii].

В целом основные положения стратегии «массированного ответного удара», базировавшейся на устрашении потенциального противника возмездием в форме ядерного наступления и массированных атомных бомбардировок, были сформулированы еще в конце 1945 года, получив конкретное отражение в стратегических планах Пентагона второй половины 1940-х годов. Об этом наглядно свидетельствует анализ многочисленных документов: меморандумы JCS-1496/2 «Основы формулирования американской военной политики» (от 20 сентября 1945 г.) и JCS-1518 «Стратегическая концепция и план применения вооруженных сил США» (от 9 октября 1945 г.), отчет 329-го Объединенного разведывательного управления, Директива Объединенного комитета начальников штабов по вопросам стратегического планирования (от 1 мая 1947 г.), «Оценка планов стратегического наступления в воздухе» (от 21 декабря 1948 г.), военные планы Объединенного комитета начальников штабов «Хафмун», «Офтэйкл», «Дропшот» 1948-1949 гг. и др.

Официальное принятие военной стратегии «массированного ответного удара» задержалось в связи с войной в Корее 1950-1953 гг., характер которой во многом противоречил основным положениям стратегии, основанной в основном на использовании воздушно-ядерной мощи. Формы и способы применения вооруженных сил в войне в Корее по сути не отличались от периода Второй мировой войны, а военные действия велись с применением только обычного оружия. Однако, несмотря на эти противоречия, с приходом в 1954 году к власти правительства Д. Эйзенхауэра новая военная стратеги была провозглашена в качестве официальной. Ее главным отличием от прежней стало закрепление за военно-воздушными силами приоритетного положения среди других видов вооруженных сил в вопросах их строительства и планах стратегического использования[xxix].

Определяя характер будущей войны, доктрина «массированного ответного удара» признавала возможность ведения только единственного типа войны — всеобщей, которая рассматривалась как ядерная, коалиционная и тотальная. При этом, несмотря на наличие в названии новой стратегии слова «ответного», предпочтение отдавалось внезапному нанесению упреждающего удара. Основные стратегические и политические задачи предполагалось решать в рамках первого периода войны (первой фазы)[xxx] нанесением массированных ядерных ударов преимущественно силами стратегической авиации. Считалось, что продолжительность этого периода будет сравнительно небольшой — от недели до месяца. Возможность продолжения военных действий во втором периоде войны допускалась только в случае недостижения стратегических целей в ходе атомных бомбардировок. Поэтому военно-морским силам, как и армии, которые не обладали на то время средствами ядерного нападения, в стратегических планах США отводилась крайне ограниченная роль. Так, для ВМС она заключалась в нанесении ударов по второстепенным объектам в первом периоде войны, и лишь в случае вынужденного перехода ко второй фазе войны армию и флот планировалось задействовать в операциях по вторжению и последующих военных действиях[xxxi].

Таким образом, в конце 40-х — начале 50-х годов прошло века в США произошел переход от стратегии «сбалансированных вооруженных сил» к стратегии «массированного ответного удара». Это было связано с взглядами высшего военно-политического руководства на характер будущей войны, которая представлялась им не иначе как всеобщая ядерная, коалиционная и тотальная. Согласно новой стратегии приоритетная роль в ядерной войне отводилась военно-воздушным силам. В свою очередь американские военно-морские силы впервые за период истории своего развития, начиная с конца XIX века, перешли в разряд второстепенного вида вооруженных сил.

Кризис стратегии «массированного ответного удара»

 

Несостоятельность расчетов, положенных в основу стратегии «массированного ответного удара», отчетливо стала проявляться уже с момента ее официального объявления. Прежде всего, она оказалась неспособной, по выражению видного специалиста в этой области Э. Кингстона-Макклори, объединить в «активную стратегическую политику стратегии всех трех видов вооруженных сил, разрабатываемую в тесном взаимодействии без ведомственной грызни»[xxxii]. По сути, это была стратегия одного вида вооруженных сил — ВВС, а армия и флот ставились в узкие рамки плана подготовки к ядерной войне. В этой связи признание и одобрение она получила только у авиационного командования. Представители сухопутных войск отнеслись к новому курсу с большим недоверием и приняли его лишь со многими оговорками, а со временем и вовсе отвергли. Наиболее бескомпромиссную позицию занимал генерал М. Тейлор (начальник штаба армии США 1955-1959 гг.), который выступал за скорейший пересмотр действовавшей военной доктрины в пользу более гибкой, предусматривавшей подготовку вооруженных сил к войнам различного типа, в том числе «ограниченным» с использованием не только ядерного, но и обычного оружия[xxxiii].

Следует отметить, что в предлагаемом М. Тэйлором варианте военной стратегии «гибкого реагирования» основная роль отводилась армии, что объясняется интересами ее автора, как командующего сухопутными войсками. Так, признавая необходимость привлечения для ведения ограниченных войн всех видов вооруженных сил, М. Тэйлор категорически отрицал возможность осуществления этой миссии флотом и морской пехотой, поскольку, по его словам, «ограниченная война требует упорных действий на суше, являющихся специфической задачей армии» и в данном случае морская пехота не может хотя бы частично стать заменой сухопутным войскам[xxxiv]. Руководство армии считало, что программа строительства авианосцев является «неоправданно большой», и сомневалось в возможности быстрого решения проблемы установки баллистических ракет «Поларис» на подводные лодки. Флоту в будущей стратегии предполагалось отвести второстепенную функцию обеспечения стратегических перевозок сухопутных войск в отдаленные районы. В этой связи не случайно, что командование ВМС, стремившееся всячески повысить роль флота, без энтузиазма восприняло предложения армейских военачальников о создании совместной с ВМС единой оппозиции по отношению к руководству ВВС и поддерживавших его представителям министерства обороны[xxxv]. В результате, оставшись в меньшинстве, руководители армии до конца 50-х годов ХХ столетия так и не смогли провести ни одного из своих предложений по внесению каких-либо изменений в содержание существовавшей военной доктрины.

Ограниченность доктрины «массированного ответного удара» породила несоответствие между национальной и военной политикой, что отмечалось в работах исследователей военно-политических проблем 1950-х годов. Первые публикации с критикой стратегии, опирающейся преимущественно на ядерное оружие, появились уже в 1954 году[xxxvi]. Основными ее недостатками, как считали авторы этих работ, были неспособность только ядерным устрашением предотвратить любую войну и полное игнорирование теоретических положений относительно стратегического использования вооруженных сил в войнах ограниченного масштаба. В 1957-м один из крупнейших американских теоретиков ядерной войны Г. Киссинджер по этому поводу отмечал: «Наша способность нанести массированный ответный удар не предотвратила ни войны в Корее, ни утраты северной части Индокитая, ни советско-египетского договора о поставках вооружения, ни даже Суэцкого кризиса»[xxxvii].

По мнению многих видных политических и военных деятелей США, самый острый конфликт в вопросе несоответствия американской политики и военной доктрины был вскрыт в ходе войны в Корее. По свидетельству С. Амброуза — биографа Д. Эйзенхауэра — «за один только год (1954) эксперты пять раз советовали президенту нанести ядерный удар по Китаю, и пять раз он сказал нет»[xxxviii]. Г. Киссинджер в этой связи отмечал: «Даже в том единственном случае, когда мы оказали сопротивление агрессии военной силой, мы не применили того оружия, на котором строились все наши планы». «Это, — продолжал он, — привело к тому, что разрыв между военной и национальной политикой стал полным. Наша военная мощь оказалась несоизмеримой с целями нашей национальной политики, а наша военная доктрина не могла указать нам путь хотя бы для частичного применения нового оружия…» «Это был удар, – заключал Г. Киссинджер, — по нашей стратегии всеобщей войны»[xxxix]. Иными словами, доктрина, признававшая всеобщую ядерную войну единственным средством достижения глобальных политических целей, не определяла условия и порядок применения вооруженных сил в войнах иного характера.

Кроме этого, одной из веских причин неприятия военной стратегии 50-х годов ХХ столетия стало серьезное недовольство со стороны влиятельных представителей военно-промышленных групп, которые обеспечивали вооружением и техникой армию и флот. В условиях действия стратегии «массированного ответного удара» они ощутили резкое сокращение заказов на поставки обычных средств вооруженной борьбы для сухопутных войск и ВМС, а как следствие — уменьшение корпоративных и индивидуальных доходов.

Еще более обострило кризисную ситуацию вокруг американской стратегии «массированного ответного удара» появление в Советском Союзе атомного, а затем и водородного оружия, коренным образом изменившее соотношение сил на международной арене. Г. Киссинджер по этому поводу писал: «…никакое приобретение территории — вплоть до оккупации всей Западной Европы — не могло отразиться на стратегическом равновесии с такой силой, как успех Советского Союза в ликвидации нашей атомной монополии»[xl]. В этой связи уместно проанализировать динамику изменения взглядов президента США Д. Эйзенхауэра на целесообразность применения ядерного оружия. Если в первые годы своего пребывания в Белом доме он расценивал ядерный удар как вполне вероятный путь к достижению политических целей, то по мере возрастания советского ядерного арсенала все больше приходил к осознанию бесперспективности атомной войны. В 1956 году он уже заявлял, что в перспективе ядерный удар означает «не только уничтожение противника, но одновременно и самоубийство»[xli]. Тем не менее, у американского руководства оставалась надежда на неуязвимость собственной территории. С появлением же в СССР межконтинентальных баллистических ракет, одной из которых в октябре 1957 года был выведен на орбиту первый искусственный спутник земли, доктрина «массированного ответного удара» лишилась своей последней опоры.

Поиски путей выхода из кризиса продолжались в США несколько лет. В 1957-1960 гг. в этом направлении активно работали различные гражданские и военные органы и учреждения, в том числе группа экспертов Совета по вопросам внешних отношений, Комиссия по атомной энергии, Комитет Гейтера, Второй комитет группы Рокфеллера и другие организации. Разработчикам новой военной доктрины в качестве главных предстояло решить две актуальные проблемы. Во-первых, предоставить политическому и военному руководству возможность более гибко реагировать с позиции силы на события в любом районе земного шара, не прибегая при этом к всеобщей ядерной войне. Во-вторых, устранить разногласия среди руководителей видов вооруженных сил и дисбаланс в их развитии.

В ряде работ военными теоретиками предлагались различные варианты новой стратегической концепции[xlii]. Однако наибольшую известность и признание получили теоретические положения, изложенные в трудах Г. Киссинджера «Ядерное оружие и внешняя политика» и Р. Осгуда «Ограниченная война», опубликованных в 1957 году. Следует отметить при этом, что монография Г. Киссинджера являлась, в сущности, не столько его личным трудом, сколько результатом большой предварительной работы группы экспертов, созданной Советом по вопросам внешних отношений и возглавлявшейся председателем американской Комиссии по атомной энергии Г. Дином.

Как Г. Киссинджер, так и Р. Осгуд осознавали бесперспективность решения внешнеполитических проблем с помощью глобальной ядерной войны и катастрофичность ее последствий для самих Соединенных Штатов. Это привело авторов к общему выводу о необходимости замены стратегии «массированного ответного удара» на более гибкую концепцию. В то же время ими подчеркивалась целесообразность сохранения принципа политики с позиции силы в решении внешнеполитических проблем, поскольку, как, к примеру, утверждал Г. Киссинджер, держава может поддержать свою точку зрения или защитить свои жизненные интересы только готовностью применить силу[xliii].

Общим в предложенных проектах новой военной доктрины являлась попытка доказать возможность осуществления политики с позиции силы посредством ведения войн с некоторыми ограничениями на применение в них ядерного оружия. Так, Г. Киссинджер считал, что основой американской военной стратегии должна стать концепция «ограниченной ядерной войны», в которой мощность применяемого оружия не превысит 500 тыс. т, а удары будут наноситься «чистыми» бомбами, образующими минимальное количество радиоактивных осадков, причем только по войскам и объектам, находящимся в зоне боевых действий. Степень ограничений на применение ядерного оружия в войне предлагалось регулировать военно-политическому руководству страны в зависимости от политических и стратегических целей. При этом Г. Киссинджер настаивал на том, чтобы в целях предупреждения перерастания ограниченной ядерной войны во всеобщую дипломатические отношения между противниками не прерывались. Наряду с этим, по мнению автора, допускалось существование, с одной стороны, концепции всеобщей ядерной войны, а с другой — возможность ведения ограниченной войны без применения ядерного оружия, например, против какого-либо малого государства.

Р. Осгуд также выдвигал теорию «ограниченной войны». Однако в это понятие он предлагал вкладывать содержание вооруженного конфликта, в рамках которого угроза существованию США как нации отсутствует, что, по его мнению, признавало бы возможность ведения ограниченных войн в зоне НАТО, на Ближнем Востоке и в «слаборазвитых странах»[xliv]. Иными словами, Р. Осгуд стремился «ограничить» войну таким образом, чтобы она не затрагивала американский континент. Следовательно, «ограниченная» по отношению к Соединенным Штатам война для других стран могла быть разрушительной тотальной войной. Помимо этого, по мнению автора теории, при принятии военно-политических решений на применение военной силы должна присутствовать «гибкость» в выборе средств ведения войны, в качестве которых назывались тактические ядерные бомбы мощностью до 20 килотонн, а также обычные виды вооружений. В этой связи Р. Осгуд подчеркивал, что США не вправе отдавать предпочтение какому-нибудь одному виду оружия, а «должны обладать гибкой системой вооружения и доставки его к цели, которая отвечала бы самым разнообразным случаям военной обстановки». Это, по заключению Р. Осгуда, «позволит значительно усилить позиции Соединенных Штатов в переговорах с коммунистическими государствами и будет содействовать развитию отношений с некоммунистическими странами»[xlv].

Таким образом, во второй половине 50-х годов прошлого века выявилась полная несостоятельность действовавшей национальной стратегии США, что в свою очередь активизировало деятельность государственных учреждений и организаций, а также отдельных военных исследователей по разработке теоретических основ новой военной стратегии, которая как предполагалось, должна была сменить зашедшую в «ядерный тупик» стратегию «массированного ответного удара».

Наибольшее воздействие на формирование национальной военной стратегии США второй половины 1940-х –– 1950-х годов оказали факторы политического военно-технического и геостратегического плана. Первые обусловливались изменением внешнеполитического курса страны в сторону официального принятия глобальной стратегии США, нацеленной на борьбу с коммунизмом и навязывание мировому сообществу решение международных проблем по американским рецептам. Вторые были связаны с монопольным обладанием Соединенными Штатами ядерным оружием, которое в сочетании с воздушной мощью государства было определено его руководством как идеальное средство для достижения своих военно-политических целей. И, наконец, географическое положение Соединенных Штатов при одновременном наличии развитой сети баз обеспечивало им относительную неуязвимость от ударов советского оружия в возможной войне. Эти обстоятельства способствовали зарождению и официальному принятию в 1953 году стратегии «массированного ответного удара».

Почти сразу проявилась несостоятельность новой национальной военной стратегии США. Основным ее недостатком, во-первых являлось несоответствие между национальной и военной политикой, поскольку доктрина, признававшая всеобщую ядерную войну единственным средством достижения глобальных политических целей, не определяла условия и порядок применения американских вооруженных сил в войнах иного характера. Во-вторых, она оказалась неспособной стать единой стратегией для всех трех видов вооруженных сил, поскольку приоритетная роль в ядерной войне отводилась военно-воздушным силам, а военно-морские силы и армия перешли в разряд второстепенных, что оказало негативное влияние на их развитии.

Выявленная необходимость замены доктрины «массированного ответного удара» активизировала во второй половине 1950-х годов деятельность гражданских и военных научных учреждений США, а также отдельных военных теоретиков по поиску альтернативного варианта военной стратегии, способной обеспечить политическому и военному руководству возможность более гибко реагировать с позиции силы на события в любом районе земного шара, не прибегая при этом к всеобщей ядерной войне. Основными идеологами и разработчиками основ новой военной стратегии выступали Г. Киссинджер, Р. Осгуд, Б. Броди и другие исследователи проблемы. В то же время наибольшее значение для ее решения имело появление на рубеже 1950-х — 1960-х годов книги «Ненадежная стратегия»[xlvi], автором которой явился бывший начальник армии М. Тэйлор. В этом труде, помимо критики действовавшей доктрины «массированного ответного удара», излагалась суть ее альтернативы — стратегии «гибкого реагирования», так настойчиво предлагаемой М. Тэйлором в течение последних четырех лет его нахождения на службе. Но главное то, что в работе имелись достаточно обоснованные выводы и предложения о путях решения проблем в области развития вооруженных сил, реорганизации их структуры, совершенствования системы планирования и других вопросов.

Работа М. Тэйлора была опубликована в год выборов нового президента США, что сыграло свою роль в создании национальной военной стратегии 60-х годов и дальнейшей судьбе ее автора.

Сущность и содержание национальной военной стратегии США в 60-х — 70-х годах ХХ века

 

На рубеже 1950-х — 1960-х годов наметилось некоторое улучшение советско-американских отношений. В 1959 году состоялась первая послевоенная встреча на высшем уровне между советским руководителем Н.С. Хрущевым и президентом США Д. Эйзенхауэром в Вашингтоне и Кэмп-Дэвиде. Договоренности, достигнутые в ходе встречи, положили начало так называемому «духу Кэмп-Дэвида», олицетворявшему готовность обеих стран к нормализации отношений и устранению оснований для взаимного недоверия. В то же время наметившийся прогресс в области двухсторонних отношений подвергся резкой критике со стороны внешнеполитического истеблишмента Вашингтона, который считал его крайне опасным для национальных интересов США. «Духу Кэмп-Дэвида» был положен конец инцидентом с американским самолетом U-2[xlvii] и последовавшим за этим срывом Парижской встречи на высшем уровне.

На фоне этих событий выборы президента США в 1960 году проходили под старыми лозунгами необходимости борьбы с коммунизмом и обеспечения в этой области превосходства Соединенных Штатов. Внешнеполитическая концепция так называемой политики «новых рубежей», провозглашенная кандидатом от демократической партии Дж. Кеннеди, явилась, по сути, дальнейшим развитием американских экспансионистских планов. В ней объявлялось, что рубежи США находятся на каждом континенте, и Америка имеет обязательства, которые простираются на десятки тысяч миль через Тихий и Атлантический океаны[xlviii]. После своего избрания на пост президента Соединенных Штатов Дж. Кеннеди подтвердил верность избранного внешнеполитического курса в инаугурационной речи, в которой, по мнению известного публициста и неофициального президентского внешнеполитического советника У. Липпмана, содержалась «вся философия исполнения Соединенными Штатами обязанностей мирового жандарма»[xlix]. Вместе с тем в дальнейшем при принятии важнейших решений в кризисных ситуациях Дж. Кеннеди проявил себя достаточно осторожным и дальновидным политиком, что в наибольшей мере проявилось в период так называемого Карибского кризиса.

Осознание катастрофичности последствий эскалации военного конфликта до уровня ядерной войны обусловили трансформацию военной политики США 1960-х –– 1970-х годов в сторону более гибкого подхода к выбору форм, способов ведения военных действий различного масштаба и привлекаемых для этого сил и средств.

Вместе с тем практически неизменной оставалась военно-политическая установка на оказание активного противодействия во всех сферах политической, экономической, военной деятельности США Советскому Союзу, что оказывало наибольшее влияние на содержание американской национальной военной стратегии.

 

СТРАТЕГИЯ «ГИБКОГО РЕАГИРОВАНИЯ»

 

В основу военной доктрины, принятой в США с приходом к власти в 1961 году администрации Дж. Кеннеди, было положено содержание своевременно опубликованной М. Тэйлором стратегии «гибкого реагирования», которая в наибольшей мере удовлетворяла требованиям нового военно-политического руководства страны. Одновременно генерал М. Тэйлор стал личным военным советником президента, а менее чем через год он был назначен на пост председателя Комитета начальников штабов Вооруженных Сил США, что предоставило ему возможность непосредственно участвовать в формировании военно-политических взглядов высшего руководства страны и тем самым реализовывать свои замыслы по дальнейшему развитию и применению вооруженных сил.

С официальным провозглашением стратегии «гибкого реагирования» существенно расширился диапазон войн, рассматриваемых США в качестве потенциально возможных. В дополнение к всеобщей ядерной войне американские вооруженные силы стали готовиться к ведению различного рода ограниченных войн: ядерных и обычных, крупномасштабных и локальных. При этом вариант неограниченного (массированного) применения ядерного оружия ввиду возросшей опасности для США со стороны СССР рассматривался уже как крайний случай. Иными словами, стратегия «гибкого реагирования», по замыслу ее разработчиков, должна была учесть изменившуюся расстановку сил в мире и не допустить эскалацию войны до такого масштаба, который угрожал бы ядерным уничтожением Соединенным Штатам.

Вместе с тем в области подготовки к ядерной войне по-прежнему недвусмысленно ставка делалась на обеспечение стратегического превосходства над Советским Союзом, которое предполагалось использовать в качестве средства ядерного давления на него. В этот период были разработаны и продекларированы такие концепции ядерной войны, как «гарантированного уничтожения» и «второго удара». В последующем именно они оказали наибольшее влияние на изменения общей структуры стратегических ядерных сил и дальнейшее развитие их морского компонента.

Предпосылками появления концепции «гарантированного уничтожения» явились заведомо преувеличенные, как позже выяснилось, представления о так называемом «ракетном разрыве»[l] в пользу СССР. Из этого делался вывод о необходимости достижения превосходства США в этой области для получения возможности полного уничтожения в ядерной войне Советского Союза как государства. Министр обороны США Р. Макнамара, возглавлявший в начале 1960-х годов разработку этой концепции, определял ее сущность в «поддержании высокой и надежной способности нанести неприемлемый для любого агрессора или коалиции агрессоров ущерб на любом этапе взаимного обмена стратегическими ядерными ударами, даже после нанесения по США внезапного ядерного удара»[li]. В свою очередь критерием неприемлемого ущерба, по взглядам американских специалистов, в 1960-х годах считалась способность США нанести ущерб Советскому Союзу, который исчислялся бы в потере 20-25 проц. населения и 50 проц. промышленности[lii].

В официальном изложении концепция «гарантированного уничтожения» представлялась как оборонительная, однако истинной мотивацией ее провозглашения являлось обоснование необходимости наращивания ядерного потенциала. Создание в 1964 году многозарядных головных частей ракет с раздельным наведением боеголовок на цели (МИРВ) придало этому процессу новое качество. В 1966-м было принято решение о развертывании системы МИРВ на базе межконтинентальных баллистических ракет «Минитмен III» в ВВС и баллистических ракет «Посейдон» на атомных подводных лодках[liii]. Данный факт стал отправной точкой перехода ядерной гонки вооружений на качественно новый виток и одновременно обеспечил ВМС США перспективу развития стратегических ядерных сил морского базирования на последующие десятилетия.

Первые наметки концепции «второго удара», тесно связанной с концепцией «гарантированного уничтожения», появились также еще в 1950-х годах в исследованиях корпорации РЭНД[liv], посвященных проблеме базирования стратегической авиации США. Проведенный анализ возможностей развития перспективных систем оружия привел ее разработчиков к выводу о необходимости иметь второй эшелон стратегических ядерных сил, который оставался бы достаточно эффективным даже после нанесения по американской территории и военно-воздушным базам внезапного удара. Однако в то время руководство США не сочло нужным оформить выдвинутые предложения в специальную концепцию, полагаясь на неуязвимость и абсолютное превосходство своей воздушной стратегической мощи[lv].

Вторично этот вопрос встал лишь с созданием Советским Союзом ракетно-ядерных сил, что потребовало переосмысления прежних представлений о неуязвимости США. Поэтому в начале 1960-х годов концепция «второго удара» была продекларирована официально. Главными целями данного шага являлись, с одной стороны, обоснование форсирования гонки вооружений, оправдываемой якобы растущей советской угрозой, а с другой — афиширование «оборонительного характера» американской военной доктрины.

Вместе с тем содержание этой концепции имело и прикладную военно-техническую направленность, согласно которой основную роль во втором (встречном) ударе по замыслу должны были сыграть подводные лодки-ракетоносцы. В основе аргументов целесообразности подобного решения назывались три основных причины. Во-первых, подводные лодки имели наибольшие шансы уцелеть при обмене ядерными ударами. Во-вторых, подводный компонент располагал достаточным количеством ядерных боеприпасов. И, наконец в-третьих, точность баллистических ракет морского базирования была не столь велика, чтобы использовать их для поражения укрепленных стратегических объектов (так называемых «жестких целей»), но вполне достаточна для уничтожения «мягких целей» (городов и промышленных объектов). Следует отметить, что официальное провозглашение концепции «второго удара» не означало отказа США от возможности нанесения упреждающего ядерного удара с привлечением всех стратегических ядерных сил[lvi].

Ставка новой стратегии на гибкость и многообразие способов использования военной силы в зависимости от характера конфликта обусловила формирование в ее рамках новых военно-стратегических концепций, рассчитанных на различные виды войн и варианты их развития. В связи с признанием в рамках стратегии «гибкого реагирования» вероятности возникновения преимущественно обычных и ограниченных ядерных войн была принята концепция «двух с половиной войн», которая предусматривала подготовку сил общего назначения к ведению одновременно двух «больших» войн (в Европе и Азии) и одной «малой» в каком-либо другом районе мира[lvii].

Изменения во взглядах на характер будущей войны нашли отражения в планировании строительства вооруженных сил. Так, в специальных посланиях президента Дж. Кеннеди конгрессу в марте и мае 1961 года рекомендовалось повысить способность вооруженных сил реагировать на вызов с помощью «неядерного» оружия, а также вести ограниченные войны. Одновременно выдвигались требования расширить исследования в области «неядерного оружия», добиваться гибкости в применении обычных вооруженных сил, в том числе за счет увеличения численности личного состава, улучшения боевой подготовки и повышения боевой готовности войск. Эти рекомендации сопровождались предложениями по увеличению ассигнований по соответствующим статьям военного бюджета на 1961/62 финансовый год[lviii].

Для ВМС США принятие новой стратегии открывало перспективы развития не только стратегических ядерных сил морского базирования, но и сил общего назначения. Это в значительной мере подкреплялось недвусмысленным призывом о распространении и утверждении американского господства на морях и океанах, с которым президент Дж. Кеннеди выступил в 1960 году[lix]. Тем не менее, в соответствии с новыми взглядами, строительство вооруженных сил было сориентировано на увеличение численности прежде всего армейских и воздушно-десантных дивизий. В комментариях по поводу этого решения помощник министра обороны П. Нитце заявлял, что сухопутные войска, которыми до этого пренебрегали, в 1961 году получили все, а ВВС и ВМС было приказано обеспечить армию транспортными средствами[lx].

В конце 1961 года в США было принято решение о формировании своего рода сил быстрого реагирования, получивших название ударного командования, в которое вошли части армейского корпуса стратегического назначения и части тактического авиационного командования. Примечателен тот факт, что силам флота не нашлось места в составе этого объединения[lxi]. Иными словами, национальная военная стратегия получила воздушно-сухопутную направленность[lxii]. Такой результат безусловно являлся следствием личного влияния генерала М. Тэйлора, а также ряда других руководителей министерства обороны[lxiii].

Одной из особенностей процесса разработки, принятия и реализации военно-стратегических концепций в рассматриваемый период (в отличие от 1950-х годов) являлось усиление позиции непосредственно министра обороны. По этому поводу еще президент Д. Эйзенхауэр, представляя конгрессу в 1958 году предложение о реорганизации министерства обороны, подчеркивал, что «совершенно обязательно, чтобы инициатива исходила не от отдельных видов вооруженных сил, а непосредственно от министра обороны»[lxiv]. Тем не менее, до 1960-х годов реальная роль министра обороны в выработке военной стратегии оставалась крайне пассивной и, как правило, ограничивалась утверждением рекомендаций КНШ.

Наиболее удачной попыткой изменить это положение стала реорганизация центрального аппарата управления вооруженными силами США, проведенная министром обороны Р. Макнамарой в период правления администрации Дж. Кеннеди[lxv]. Главными ее целями выдвигались: централизация руководства разработкой военной стратегии и военной программы на уровне министерства обороны; обеспечение интеграции выработки военной стратегии и стратегического планирования с составлением военной программы и бюджета; подчинение деятельности традиционных органов военно-стратегического планирования – КНШ и штабов видов вооруженных сил – непосредственно требованиям министра обороны.

В целом, период 1960-х годов характеризовался самым значительным за всю историю США сосредоточением функций принятия решений в области разработки и реализации военной стратегии в руках министра обороны. Под его руководством разрабатывались проекты военно-политических директив, утверждаемых президентом, а также другие важные документы, определявшие направления развития американских вооруженных сил. Эти нововведения существенно снизили роль командования видов вооруженных сил в разработке планов стратегического применения. По свидетельству специалистов в области военной политики и стратегии, в 1960-х годах Р. Макнамара фактически завладел процессом принятия решений по всем военным вопросам[lxvi].

Результатом практической реализации стратегии «гибкого реагирования» и входящих в нее концепций явилось резкое наращивание темпов военных приготовлений США как к всеобщей ядерной войне, так и к ограниченным войнам[lxvii]. Так, за период 1961-1968 гг. численность вооруженных сил США увеличилась с 2,5 до 3,5 млн. человек, количество средств доставки стратегических ядерных зарядов – с 1762 до 2358 носителей, авиакрыльев – с 819 до 932. В этот же период Соединенные Штаты осуществили целый ряд агрессивных акций, в числе которых особое место занимает война в Юго-Восточной Азии. Вместе с тем следует отметить, что до середины 1960-х годов военно-политическое руководство Соединенных Штатов стремилось избегать эскалации конфликтов до уровня крупномасштабных.

Не последнюю роль в этом играла позиция президента США Дж. Кеннеди. Проблему выбора вариантов выхода из кризисной ситуации, связанной с проведением операции по вторжению кубинцев-эмигрантов на территорию Кубы, ему  пришлось решать в первые месяцы своего правления. После фактического провала этой операции в ночь на 19 апреля 1961 года на экстренном заседании совета национальной безопасности США большинство из его участников настаивало на необходимости вторжения на Кубу вооруженных сил США, однако Дж. Кеннеди отверг эти требования[lxviii]. Гораздо более сложную проблему ему и советскому лидеру Н.С. Хрущеву пришлось решать в октябре 1962-го во время Карибского кризиса, когда две великие державы СССР и США сошлись в опасном противоборстве, грозящем перерасти в глобальную ядерную войну. В ходе разрешения этого конфликта здравый смысл и трезвый взгляд руководителей обоих государств на складывавшуюся обстановку позволили избежать подобного развития событий.

Наибольшую озабоченность американского руководства вызывала национально-освободительная война в Южном Вьетнаме. В данном случае Дж. Кеннеди придерживался курса прежней администрации на сохранение контингента американских военных советников в этой стране. Тем не менее, он неизменно отклонял рекомендации Пентагона направить во Вьетнам американские войска. Суть своих взглядов на решение этой проблемы Дж. Кеннеди изложил в сентябре 1963 года, заявив по поводу Южного Вьетнама: «Это их война — они и будут вести ее до победного конца… или проиграют»[lxix]. После обнародования секретных документов Пентагона достоянием гласности стал план Дж. Кеннеди отозвать американских советников из Вьетнама, однако, по его собственному признанию, он не мог приступить к реализации этого решения до новых президентских выборов, поскольку республиканцы, спекулируя на «потере Индокитая», могли бы одержать над ним в 1964 году победу[lxx].

Убийство Дж. Кеннеди в октябре 1963 года не позволило осуществить эти замыслы, а занявший президентский пост Л. Джонсон уже через несколько месяцев после Далласа, в июне 1964-го, принял решение на открытое вмешательство вооруженных сил США в гражданскую войну в Южном Вьетнаме. В августе американская агрессия получила распространение на территорию ДРВ. Анализ опыта этой войны свидетельствует, что ставка стратегии «гибкого реагирования» на различные варианты применения в ней военной силы себя не оправдала. Война во Вьетнаме к тому же резко обострила экономические и социально-политические проблемы самой Америки.

В этой связи администрация Р. Никсона, пришедшая к власти в 1969 году, в ходе анализа причины фактического провала военной политики США в 1960-х годах сделала ряд выводов. Первый — роль военной силы как универсального средства достижения целей внешней политики США неправомерно переоценивалась. На практике использование американских вооруженных сил во многих случаях не только не решало возникшие перед США проблемы, но, наоборот, усугубляло их и создавало новые. Особенно рельефно это проявлялось в ряде случаев американского военного вмешательства во внутренние конфликты других стран. Второй — подготовка американских вооруженных сил не обеспечивала достижение главных военно-политических целей США и их основных союзников, так как была ориентирована к использованию на относительно второстепенных направлениях. Третий — допущен серьезный разрыв между военным и политическим подходами к решению международных проблем. Одним из главных изъянов практического планирования в области национальной безопасности США являлось то, что не осуществлялось тесной и полной увязки военной стратегии, стратегии национальной безопасности и внешней политики[lxxi].

Данные выводы вынудили правящие круги США отказаться на рубеже 1960-х — 1970-х годов от «стратегии гибкого реагирования» и заняться приспособлением военной доктрины к новым изменившимся условиям. При разработке новой стратегии национальной безопасности и военно-стратегических концепций на 1970-е годы, которой занималась первая администрация Р. Никсона, особый упор делался на их увязку с пересмотром основ внешней политики, а также с переоценкой всего комплекса международных и внутренних проблем. «Сформулировать реалистическую военную стратегию на десятилетие 1970-х годов, — провозглашал министр обороны М. Лэйрд, — это значит не позволить ей стать самоцелью. Она должна стать органической составной частью более широкой национальной стратегии сдерживания и быть разумно увязанной с нашими насущными потребностями внутри страны»[lxxii].

В этой связи следует отметить, что технология выработки общей военной стратегии и алгоритма принятия решений по вопросам строительства и применения вооруженных сил США в конце 1960-х годов претерпела некоторые изменения. Меры по усилению централизма, предпринятые Р. Макнамарой в начале десятилетия, натолкнулись на сопротивление со стороны влиятельных кругов, заинтересованных в автономии видов вооруженных сил (генералитета, конгрессменов, выражающих интересы военно-промышленного комплекса, руководителей военно-промышленных корпораций и т.д.).

В 1968 году с отставкой Р. Макнамары этим силам удалось добиться ослабления централизма и уменьшения роли министра обороны в разработке военной стратегии. В итоге утраченные ранее позиции Комитета начальников штабов и видов вооруженных сил удалось восстановить. Это не стало полным возвращением к положению первой половины 1950-х годов, поскольку определенное влияние министра обороны на процесс разработки военной стратегии все же сохранилось. В его компетенции остался контроль за решением таких основополагающих вопросов, как увязка развития вооруженных сил с целями внешней политики, военно-стратегическими задачами и бюджетом. Министр обороны сохранил в своих руках выпуск ежегодных стратегических и бюджетных директив, игравших важную роль в уточнении состава вооруженных сил и структуры военной программы, распределения бюджетных ассигнований между видами вооруженных сил и основными целевыми программами. В то же время прерогативы в области конкретного военно-стратегического планирования были переданы Комитету начальников штабов и видам вооруженных сил.

Таким образом, к концу 1960-х годов военно-политическое руководство США пришло к выводу о несостоятельности национальной военной стратегии «гибкого реагирования» и необходимости ее замены на новую.

 

«Доктрина Никсона» и переход к стратегии «реалистического сдерживания»

 

В качестве военно-политической основы для формирования новой американской военной стратегии в начале 1970 года были избраны основные положения внешнеполитической стратегии («доктрины Никсона»), изложенные в послании президента Конгрессу США. Ее главными элементами объявлялись три принципа: «силы», «партнерства» и «переговоров». При этом сущность официальной американской политики «сдерживания коммунизма» оставалась неизменной, и военная сила по-прежнему рассматривалась важнейшей ее составляющей. Тем не менее, в ряде положений «доктрины Никсона» впервые признавалась невозможность решения всего круга внешнеполитических проблем только как с использованием силы. В связи с этим особенно подчеркивалась необходимость тесной координации в использовании военных и невоенных средств международной политики. Кроме того, в это время впервые были сделаны выводы о неспособности Соединенных Штатов самостоятельно решать все военно-политические задачи западного мира и о необходимости более широкого привлечения к военно-политическим акциям их союзников по блоку НАТО. «Америка не может и не будет… осуществлять всю оборону свободных государств мира», — провозгласил президент Р. Никсон во внешнеполитическом послании конгрессу в начале 1970 года[lxxiii]. Им также признавалась нецелесообразность траты ресурсов США во второстепенных локальных войнах и конфликтах и подчеркивалось стремление передоверить их ведение союзникам. Поясняя эту концепцию, известный военный публицист С. Хофман позже писал: «Не существует никакого реального отступления американской мощи; налицо лишь умелая попытка перераспределить бремя так, чтобы можно было поддерживать гегемонию за счет меньших издержек и меньших усилий»[lxxiv].

Важным положением «доктрины Никсона» стало также признание возросшей для США опасности последствий неконтролируемого наращивания и применения военной силы. В этой связи в ней декларировалась необходимость осуществления мер по контролю над вооружениями на основе переговоров с потенциальным противником (прежде всего с Советским Союзом).

Военные аспекты «доктрины Никсона» были конкретизированы в стратегии «реалистического сдерживания», официально провозглашенной министром обороны М. Лэйрдом в докладе о военной программе США на 1972-1976 гг.[lxxv] Название новой стратегии министр обороны объяснил учетом факторов реальной действительности, заложенных в ее содержание: стратегическая реальность, финансовая реальность, реальное положение с людской силой и политическая реальность. При этом стратегическая реальность, по заявлению М. Лэйрда, включала в себя, прежде всего «колоссальный рост военной мощи Советского Союза, явно уступавшего нам в силе в начале1960-х годов и добившегося сегодня почти что паритета»[lxxvi].

В этом документе уточнялся перечень войн, к которым должны были готовиться США и их союзники. Первую позицию занимала стратегическая ядерная война, то есть война между США и Советским Союзом в форме всеобщего ядерного противоборства без ограничений в отношении применяемых средств, пространственного размаха и объектов ударов. Второй называлась «ограниченная» стратегическая ядерная война с поражением отдельных, прежде всего ядерных объектов противника, а третьей — ядерная война на театре войны или война с применением тактического ядерного оружия, которая, как предполагалось, должна вестись на территории третьих стран, не затрагивая территории США. Четвертую и пятую позиции занимали соответственно безъядерные войны на театре войны и на театре военных действий или в отдаленном районе мира (локальная война)[lxxvii].

В соответствии с новой стратегией производилось перераспределение ролей США и их союзников в этих войнах. Так, обеспечение сил для всеобщей и «ограниченной» стратегической ядерной войны с СССР по-прежнему являлась в основном обязанностью США. Доминирующая роль в ядерной войне на театре войны также оставалась за Соединенными Штатами, хотя здесь предполагалось в определенной мере использовать и ядерные потенциалы союзников. Силы для обычной войны на театре войны (прежде всего в Европе) предусматривалось обеспечить совместно США и их союзниками. В свою очередь поставки вооруженных сил, и особенно сухопутных войск, для ведения войн на ТВД и локальных войн должны были, по замыслам американских стратегов, обеспечивать преимущественно союзники. США в этом случае брали на себя обязательства по оказанию им военной и экономической помощи, осуществлению материально-технического обеспечения войск и сил, их авиационной и морской поддержки в ходе войны. Впрочем, в случаях, представляющих особый интерес для США, они не исключали использования собственных группировок войск (сил) в таких войнах[lxxviii].

На основании «доктрины Никсона» и стратегии «реалистического сдерживания» существовавшая ранее концепция «двух с половиной войн» была заменена на концепцию «полутора войн». Это предписывало вооруженным силам США готовиться к одновременному ведению широкомасштабных боевых действий и участию в соответствующей локальной акции. Иными словами, новое военное планирование сужало задачи для американских вооруженных сил, что влекло за собой изменение численности и районов дислокации войск. В рамках реализации концепции «полутора войн» началась частичная эвакуация американских гарнизонов из-за границы и свертывание ряда расположенных за рубежом военных баз. По планам министерства обороны постепенно происходило снижение и общей численности личного состава вооруженных сил США, которые к 1974 году уменьшились с 3,6 до 2,4 млн. человек[lxxix].

Компенсировать эти сокращения, по замыслу Пентагона, должны были мероприятия, предусматривающие перевод армии на профессиональную основу, модернизацию боевой техники и вооружения, повышение мобильности и огневой мощи войск. При этом достигать роста эффективности в использовании военной силы предполагалось главным образом за счет более тщательной оценки времени, места, условий и интересов военного вмешательства, а также отказа от дозированного и перехода к максимально решительным способам применения военной мощи. В качестве наиболее яркого примера такой решительности в заявлениях американских деятелей приводились действия Израиля в «шестидневной войне» против арабских государств в 1967 году. Наконец, в порядке определенной нейтрализации негативных последствий сокращения американских войск в стратегических и оперативных планах США и НАТО был усилен акцент на возможность применения тактического ядерного оружия на более ранней стадии развертывания боевых действий, то есть был снижен так называемый «ядерный порог».

Формально «доктрина Никсона» демонстрировала отказ США от глобального влияния на обстановку в мире. Однако на самом деле все обстояло иначе. Как откровенно отмечалось в президентском послании о положении в мире в 1973 году, эта доктрина означала «новое понимание американского лидерства, а не отказ от такового»[lxxx]. Пересматривая свои военные обязательства, формы и способы вмешательства в военные конфликты, американское руководство не переставало подчеркивать, что США не отказываются от своей глобальной роли, а лишь модифицируют практику ее реализации. «Доктрина Никсона, — заявлял президент США, — предназначается для специфической цели сохранения американской роли в мире, а отнюдь не для ухода из мира и отказа от международной ответственности. …Наша ответственность не ограничивается ответственностью за этот великий континент (американский), но включает Европу, Средний Восток, Юго-Восточную Азию, многие районы, судьбы которых затрагивают мир на земле». «Только Соединенные Штаты, — добавлял он, — обладают достаточной силой, чтобы быть в состоянии поддерживать баланс сил в Европе и в других районах, которые в ином случае могли бы оказаться затронутыми»[lxxxi].

В стратегии «реалистического сдерживания» особое место занимала концепция «синей воды», отразившая стремление США сохранить свое господство в мире. Ею предусматривалось активизировать деятельность ВМС взамен частичного сокращения сухопутного военного присутствия за рубежом. Морской потенциал представлялся новому американскому руководству наиболее гибким и подвижным средством обеспечения своих интересов, так как в отличие от сухопутных войск флот обладал способностями быстро перегруппировываться и сосредоточиваться в нужном районе. Его можно было незамедлительно ввести в конфликт и проще выводить из зоны военных действий. Флот был менее связан с территориями других стран, а, следовательно, с их региональными и внутренними проблемами. Он, наконец, обладал способностью проводить демонстрации силы и угрожающие маневры[lxxxii].

Официальное принятие концепции «синей воды» означало признание высшим политическим и военным руководством страны факта возрастания роли ВМС в реализации задач национальной стратегии, что положительно сказалось на разработке военно-морской стратегии, развитии сил флота и системы его базирования. Важным событием, продемонстрировавшим изменение отношения к флоту, стало назначение на пост председателя Комитета начальников штабов в 1970 году представителя ВМС адмирала Т. Мурена. До него в течении 22-х лет этот пост занимали представители армии[lxxxiii]. Наряду с этим ассигнования военного бюджета на развитие сил флота в 1972 году впервые с конца 1940-х годов превзошли соответствующие финансовые выделения для армии и ВВС[lxxxiv].

Как уже отмечалось, выработка и реализация «доктрины Никсона» сопровождались декларациями о намерениях США перейти к более активным переговорам об ограничении вооружений. В этой связи официально провозглашалось, что развитие военной силы должно осуществляться с учетом его влияния на ход таких переговоров и перспективы возможных соглашений в этой области. Однако под прикрытием разумных суждений стратегией «реалистического сдерживания» выдвигался тезис о необходимости поддержания мощного военного потенциала в целях устрашения противников. Так, в обстановке достигнутого паритета в области стратегических вооружений концепция «гарантированного уничтожения» была заменена концепцией «стратегической достаточности», которая предоставляла, по заявлениям ряда высокопоставленных должностных лиц из администрации президента США, возможность более гибкого определения «достаточного минимума» стратегических сил. Однако по существу этот минимум ничем не ограничивался

Попытки поиска «приемлемого» варианта ядерного конфликта привели США к принятию в 1974 году новой стратегической концепции «ограниченной стратегической войны», более известной как «доктрина Шлесинджера» (в ряде источников — концепция «выбора целей» или «перенацеливания»). Эта доктрина (концепция) основывалась на контрсиловом принципе ведения ядерной войны и предусматривала нанесение ядерных ударов преимущественно по военным защищенным объектам.

Данное обстоятельство, требовавшее повышенной точности наведения средств доставки на цели, способствовало появлению качественно новых стратегических средств поражения и, как следствие, выходу гонки вооружений на новый виток. В полной мере это коснулось и военно-морских сил, командование которых в этой ситуации сумело убедить министра обороны в том, что ракетные системы подводных лодок могут быть приспособлены к применению в рамках концепции контрсиловых избирательных ударов[lxxxv].

Однако ставка Вашингтона на достижение военно-технического превосходства над СССР в области морских стратегических вооружений, сделанная в начале 1970-х годов, не оправдалась. К середине десятилетия в составе советского ВМФ уже находились атомные подводные лодки проекта 667Б и 667БД с баллистическими ракетами РСМ-40, обладавшие большей дальностью пуска, чем разрабатываемые в США ракеты «Трайдент-1», а с 1976 года флот СССР начал получать новые подводные лодки проекта 667БДР, основным оружием которых стали первые отечественные МБР РСМ-50 с разделяющимися головными частями индивидуального наведения.

Помимо этого, противоречия внутри Североатлантического блока не позволили США в полной мере осуществить замыслы «разделения бремени совместной обороны». В западноевропейских государствах и внутри Соединенных Штатов к середине десятилетия усилился интерес к разрядке международной обстановки, которая представлялась как избавление от угрозы ядерной войны и непрекращающегося роста военных расходов.

После неудачи во Вьетнаме и вывода оттуда американских войск волна массового антивоенного движения в США пошла на убыль. Однако антимилитаристические настроения в стране ввиду обострения социально-экономических проблем (крупнейший за четыре десятилетия экономический кризис 1973-1975 гг., затяжная инфляция, высокий уровень безработицы и т.д.) сохранились. По логике, возникшие проблемы должны были решаться не иначе, как путем перераспределения значительной части расходной части бюджета на социальные цели и оздоровление экономики, что в свою очередь требовало пересмотра национальных военно-экономических приоритетов. Тем не менее, главным фактором, предопределившим уточнение военной политики и военной доктрины США в первой половине 1970-х годов, по мнению западных аналитиков, явилось дальнейшее изменение соотношения сил на мировой арене с увеличением влияния военной мощи блока стран социалистического содружества и, в частности, противостоящих группировок НАТО и ОВД в Европе.

Одним из результатов реализации требований стратегии «реалистического сдерживания» стало сокращение вооруженных сил США. Вместе с тем, в соответствии с положениями концепции «синей воды» значительно возросла роль ВМС, которые были признаны американским руководством наиболее гибким средством обеспечения национальных интересов. Это обстоятельство активизировало процесс разработки теоретических основ военно-морской стратегии и положительным образом повлияло на развитие сил флота.

 

Корректировка военной стратегии администрацией Картера

 

Отличительной чертой военной политики, проводимой в 1977-1980 гг. администрацией Дж. Картера, являлась ее противоречивость и непоследовательность. С одной стороны, в ней отражалось определенное признание дальнейшего сужения возможностей военной силы как инструмента международной политики, а с другой — проявлялось стремление активизировать политическую роль военной силы и гонки вооружений, прежде всего в противоборстве с Советским Союзом.

В январе 1977 года помощник президента по национальной безопасности З. Бжезинский изложил основные цели внешней политики, проводимой администрацией. Вспоминая об этом, он впоследствии писал: «Главным было восстановление политической привлекательности Америки для третьего мира… Я решительно полагал, что политика предшествующих лет привела к ненужной изоляции Америки в мире, и боялся последствий для нашего собственного общества одинокой Америки во враждебном мире»[lxxxvi]. Аналогичные высказывания часто проявлялись в ряде других официальных выступлений. В них, к примеру, достаточно четко проводились мысли о том, что «применимость интервенционистских сил – преимущественно военно-морских и десантных – в качестве инструмента политики падает и, вероятно, будет продолжать падать в будущем»[lxxxvii]. В свою очередь, государственный секретарь в администрации Дж. Картера С. Вэнс по поводу использования сил в политических целях отмечал, что «…мы должны ясно понимать различие между готовностью применить силу, когда возникает угроза жизненным интересам нашей страны, наших союзников и друзей, и признанием того, что военная мощь США не может обеспечить удовлетворительное решение сугубо внутренних проблем других стран»[lxxxviii].

Исходя из такого рода установок, разрешать проблемы в «третьем мире» предполагалось преимущественно дипломатическими мерами. В отношениях с СССР сам Дж. Картер в первые месяцы своего правления предлагал придерживаться принципов сохранения атмосферы наметившейся разрядки напряженности. Однако уже во второй половине 1977 года он заявил о переходе США к более жесткому внешнеполитическому курсу в отношении с Советским Союзом, оправдывая это решение «необходимостью возрождения у американцев чувства уверенности в себе и в мощи своей страны, а также необходимостью защиты безопасности США»[lxxxix]. Одновременно Дж. Картер заверял соотечественников, что не намерен расширять гонку вооружений или возвращаться к воинственной конфронтации с СССР, однако анализ деятельности его администрации в области военной политики, а также содержания официальных документов, отражающих сущность национальной военной стратегии США периода 1978-1980 гг., позволяет говорить об обратном.

Выступая в марте 1978 года в университете Уэйк-Форест, Дж. Картер объявил, что его правительство завершило переоценку национальной оборонной стратегии, в процессе которой были выработаны общие принципы обеспечения национальной безопасности страны на предстоящие годы[xc]. Речь в данном случае шла о приспособлении военной доктрины США к новым условиям. В том же году результаты переоценки прежних взглядов и принятых в этой связи решений нашли отражение в двух документах: президентском обзорном меморандуме № 10 (ПРМ-10) и президентской директиве № 18.

В отношениях с Советским Союзам, которые определялись в ПРМ-10 как «своего рода ограниченная холодная война или горячая разрядка»[xci], сохранился курс прямой конфронтации и подготовки к военным действиям. При этом наиболее серьезной угрозой безопасности Соединенным Штатам объявлялось нападение Советского Союза (Варшавского Договора) на страны Западной Европы с применением или без применения ядерного оружия[xcii]. В этой связи военной стратегией декларировался принцип обязательности использования силы для защиты национальных интересов Соединенных Штатов и их союзников. Центром сосредоточения этих интересов объявлялась Центральная Европа, где допускалась возможность возникновения стратегической ядерной войны и большой войны с применением обычного оружия.

Кроме этого, вооруженные силы США, по взглядам разработчиков военной стратегии, могли использоваться еще в трех видах войн: между странами Запада и государствами социалистического содружества за пределами Европейского континента; в возможном советско-китайском конфликте на стороне Китая; в каком-либо ином удаленном от Советского Союза районе (война типа Вьетнамской). Настойчиво также подчеркивалась основная направленность военных приготовлений США именно против СССР. Отмечалось в этой связи, что в первых двух из вышеперечисленных видах войн Советский Союз будет главным противником США, а в третьей, четвертой и пятой – возможным[xciii].

Одним из основных направлений военной стратегии США президент Дж. Картер провозгласил дальнейшее развитие и наращивание стратегических ядерных сил. В этой области американская администрация, на словах признавая опасность нарушения паритета, фактически сохраняла установку на его преодоление как в материальном отношении – за счет создания более мощных систем оружия, так и в концептуальном – посредством разработки новых способов их применения. Она продолжала курс на модернизацию всех компонентов «стратегической триады» – наземного, морского и воздушного базирования. В соответствии с этим осуществлялись программы создания нового стратегического оружия высокой точности – МБР «М-Х» и ракетной системы подводного базирования «Трайдент-2». Сохранялась и даже еще больше акцентировалась установка на нанесение упреждающего ядерного удара в Европе, о чем чуть позднее откровенно  заявил министр обороны Г. Браун[xciv]. Следует отметить, что именно в директиве Дж. Картера впервые стратегическим ядерным силам была поставлена конкретная задача по поражению советского высшего военно-политического руководства путем нанесения так называемого «обезглавливающего удара», признанного американскими стратегами наиболее эффективной формой осуществления контрсиловых действий[xcv].

Вместе с тем, американские стратеги высказывали серьезные опасения относительно возможных последствий развязывания ядерной войны в Европе. «Если НАТО первой применит ядерное оружие и тем самым спровоцирует ядерный ответ Советского Союза, — говорилось в ПРМ-10, — то последствия этого не ясны, однако сомнительно, что Запад в результате такой акции получит военные преимущества»[xcvi].

Исходя из последнего, правительство Дж. Картера взяло курс на интенсивное наращивание обычных сил на Европейском ТВД. «Поскольку в области ядерных систем на театре войны Восток и Запад движутся к паритету, — говорилось в докладе председателя КНШ конгрессу США в 1978 году, — преобладающей целью НАТО является усиление ее военной мощи посредством обычных сил»[xcvii]. Концентрация советских войск в Восточной Европе и западных военных округах СССР была объявлена главной опасностью для США. Из этого формулировалась система приоритетов в сфере военной безопасности: «Ни одно американское обязательство в области безопасности не является более серьезным и более жизненно важным, чем наши обязательства перед Североатлантическим Союзом»[xcviii].

Для того, чтобы в условиях ограниченности ресурсов США оказались подготовленными к исполнению этих обязательств, Белый дом принял решение усилить развернутые или предназначенные для развертывания в Европе части армии и ВВС за счет снижения роли ВМС и сокращения его бюджета[xcix]. При этом планировалась реорганизация дивизий морской пехоты с дооснащением их до стандарта армейских механизированных соединений и придания им функций резерва, перебрасываемого в Европу в случае войны[c].

Следовательно, в целом, основной заботой американской администрации являлось подготовка к военным действиям на Европейском театре, где флот, по оценке президента, практически не мог оказать непосредственного на них влияния. Тем не менее, Дж. Картер, будучи выпускником военно-морской академии, осознавал необходимость недопущения выхода в Атлантику подводных лодок советского Северного флота и потребность обороны приморских флангов НАТО (Норвегии и Турции). Главную роль в этом, по его мнению, должны были играть авианосные ударные соединения. Однако наступательные действия ВМС президент считал бесполезной тратой сил, так как это не могло повлиять решительным образом на способность СССР вести войну в Центральной Европе. Поэтому удары по советским военно-морским и военно-воздушным базам им рассматривались в числе вероятных причин эскалации конфликта на его ранней стадии[ci].

Кроме того, военно-морские силы США и их главный инструмент – авианосные группы, как признавалось в «третьем мире», символизировали политику интервенционизма, и, как следствие, их дипломатическая применимость ставилась под сомнение[cii]. В результате в окружении президента сложилось мнение о ВМС (за исключением морского компонента стратегической триады) как о «виде вооруженных сил, не имеющем разумного предназначения». Именно так, выражая мнение администрации, характеризовал их роль директор административно-бюджетного управления Р. Джейн, выступая в марте 1978 года на ежегодной конференции по вопросам стратегии ВМС в военно-морском колледже[ciii].

К концу 1970-х годов развитие международной обстановки убедительно продемонстрировало руководству Соединенных Штатов растущую опасность ограничения проводимой политики лишь европейскими проблемами. При этом решающее значение в переоценке важности различных регионов планеты во внешнеполитической деятельности США и взглядов на роль вооруженных сил в ее реализации сыграли события в районе Персидского залива. Так, в марте 1979 года, когда позиция нового иранского руководства приобрела ярко выраженный антиамериканский характер, госдепартамент распространил официальное заявление о том, что военная мощь страны является главным инструментом поддержки экономических интересов США на Среднем Востоке[civ].

Это заявление являлось прямым предупреждением Ирану о готовности Соединенных Штатов использовать силу в случае ограничения доступа к нефти Персидского залива. Географические условия и результаты оценки военно-политической обстановки в регионе, представленные американскими военными специалистами, свидетельствовали о целесообразности использования для этих целей прежде всего ВМС. Однако американское правительство отдало предпочтение сухопутным войскам. В частности, на основании решения президента задачи защиты американских интересов в районе залива были возложены на армейские (воздушно-десантные) дивизии во взаимодействии с частями корпуса морской пехоты. Последующее развитие событий показало ошибочность сделанного выбора, что вынудило американское руководство пересмотреть свои взгляды и использовать в этом регионе преимущественно силы флота[cv].

Данное обстоятельство в значительной мере способствовало подъему роли ВМС в решении внешнеполитических проблем и изменению отношения к ним администрации президента Дж. Картера. В этой связи в последний год ее правления, как и при президенте Р. Никсоне, из увеличенного военного бюджета американские военно-морские силы получили наибольшую долю ассигнований. Кроме того, в созданные по указанию президента силы быстрого реагирования (в отличие от ударного командования) в качестве одного из основных компонентов были включены морские ударные и амфибийно-десантные соединения. Эти и некоторые другие благоприятные для ВМС изменения явились решающим фактором активизации разработки военно-морской стратегии в следующем десятилетии.

Таким образом, в национальной военной стратегии США 1977-1979 гг. основное внимание уделялось вопросам подготовки к широкомасштабным военным действиям на Европейском ТВД. В этой связи усиление развернутых или планируемых для развертывания частей армии и ВВС производилось за счет снижения роли и сокращения бюджета ВМС. На рубеже 1970-х — 1980-х годов администрация Дж. Картера пересмотрела свои взгляды на роль и значение сил флота в обеспечении национальной безопасности, что оказало благоприятное влияние на развитие военно-морской стратегии и строительстве ВМС.

Главным и основным отличием национальной военной стратегии США в период 1960-х — 1970-х годов стал отход от ортодоксальной теории глобальной ядерной войны, как универсального средства решения любых внешнеполитических проблем. Переход в 1960-х годах к стратегии «гибкого реагирования» и принятие последующих вариантов в период правления президентов Р. Никсона и Дж. Картера не означал отказа от применения военной силы как внешнеполитического инструмента, а скорее наоборот, предоставлял высшему политическому руководству Соединенных Штатов многовариантность ее использования.

В целом национальная военная стратегия США в 1960-х – 1970-х годах, несмотря на различие ее официальных формулировок и отдельных положений, определявших роль военной силы в реализации требований военной политики, сохраняла агрессивный, наступательный характер, что определялось в первую очередь стремлением американского руководства действовать во внешней политике преимущественно с позиции силы. Значение военных методов решения политических и экономических проблем в этот период несколько снизилось, однако вооруженные силы, включая ВМС, при этом не утратили прежней роли в защите американских интересов во многих регионах земного шара.

В течение двух десятилетий со сменой президентов традиция пересмотра или уточнения концепций национальной военной стратегии США, как правило, сохранялась, что было обусловлено как объективными требованиями замены устаревавших, или показавших на практике свою несостоятельность концептуальных положений военной стратегии, так и субъективным подходом очередной администрации к решению военно-политических проблем. Это обстоятельство в совокупности с другими факторами непременно находило свое отражение и в эволюции военно-морской стратегии.

 

Изменения военно-политической обстановки в мире и национальной военной стратегии США в 1980-х годах

Стратегия «прямого противоборства»

На рубеже 1970-х — 1980-х годов борьба между кандидатами на пост президента США проходила на фоне резкого усиления негативного настроя американцев по отношению к СССР, что было связано с вводом советских войск в Афганистан. Сложившаяся ситуация была использована командой Р. Рейгана — кандидата от республиканской партии, которая построила свою предвыборную кампанию с учетом подъема в стране консервативных настроений. Они умело обыгрывались в выступлениях Р. Рейгана перед избирателями и подогревались средствами массовой информации, активно публиковавшими материалы о «бессилии Америки», «советской военной угрозе», угрозе сырьевого, в том числе «энергетического голода», «недопустимой уступчивости» США требованиям развивающихся стран и т.д. Оценивая этот период, видный американский историк А. Шлезингер (младший) в книге «Циклы американской истории» отмечал, что он знаменовал собой «мощное возрождение мессианизма во внешней политике», а сам Р. Рейган, взирая на международные явления сквозь идеологическую призму, «возродил мечту о США, как о нации спасительнице» мира от угрозы распространения «господства коммунизма» на территорию « свободных» стран[cvi].

Ряд публичных высказываний Р. Рейгана после избрания его президентом США об отсутствии другого пути устройства мира, кроме как «на основе силы», о необходимости поддержания «достаточной мощи» и решительного ее применения с целью защиты «всех, кто борется за свободу против коммунизма в любом уголке земного шара» [cvii] в виде обобщенных концепций нашли отражение в документе, получившем название «доктрины Рейгана», и легли в основу военно-политической деятельности США в 1980-х годах.

О переходе к новой национальной военной стратегии, которую министр обороны К. Уайнбергер назвал стратегией «прямого противоборства» с СССР в глобальном и региональном масштабе, было заявлено в июне 1981 года[cviii]. Военная сила как элемент государственной мощи вновь – и в теории и на практике – выдвинулась в США на первый план, что предопределило направленность американской военной стратегии и строительства их вооруженных сил на период 1980-х годов.

В области строительства стратегических сил в США была принята концепция «существенной эквивалентности». Ее суть выражалась в стремлении, во-первых, значительно нарастить мощь стратегических наступательных сил для достижения неоспоримого превосходства над СССР, а во-вторых, повысить неуязвимость и живучесть своих средств ядерного поражения, систем предупреждения, управления и связи. Администрация Р. Рейгана планировала реализовать эту концепцию путем завоевания и сохранения постоянного военно-технического превосходства в области разработки новых стратегических вооружений[cix].

Конкретные пути достижения этих целей излагались в принятой в 1981 году стратегической программе на 1980-е годы, которой предусматривалось увеличение не менее чем в 1,5 раза стратегического потенциала по доставке ядерных боеприпасов к целям при одном пуске (вылете). Морским стратегическим ядерным силам программа гарантировала дальнейшее развитие системы «Трайдент», а также систем управления, связи и навигации.

В феврале 1982 года министр обороны К. Уайнбергер заявил, что ориентация на глобальное противоборство должна быть «доминирующим соображением» во всем военном строительстве и стратегии США[cx]. В области применения стратегических ядерных сил эта установка нашла отражение в концепции «активного противодействия», требовавшей многовариантности их применения – от единичных ударов с целью демонстрации решительности в достижении целей до ограниченных, выборочных и массированных ядерных ударов, обеспечивающих гарантированное уничтожение противника. Основой же планирования строительства и использования стратегических ядерных сил США стала вышедшая в том же году директива президента NSDD-13.

Изменения основных концептуальных положений национальной военной стратегии, касающихся сил общего назначения, означали в первую очередь их переориентацию на подготовку к ведению длительных войн. В этой связи концепция «полутора войн», названная министром обороны «искусственной и надуманной категорией», была заменена на концепцию «географической или горизонтальной эскалации». Раскрывая характер новой концепции, К. Уайнбергер пояснял, что даже в случае локального конфликта США не станут ограничивать себя действиями на непосредственном фронте, а будут стремиться наносить удары по наиболее уязвимым местам противника, «всюду, где они существуют»[cxi].

Переход к реализации концепции «географической (горизонтальной) эскалации» предполагал значительное расширение пространственной и функциональной сферы применения всех видов вооруженных сил и в первую очередь ВМС. Это обстоятельство требовало существенного увеличения сил и средств.

Оценивая сложившуюся ситуацию, председатель Комитета начальников штабов генерал Д. Джоус подчеркивал: «Новая стратегия требует от нас большего, чем наши прежние региональные концепции. Единственный способ решить эту проблему состоит в том, чтобы постоянно наращивать нашу военную мощь и тем самым создавать возможность охватывать несколько регионов мира»[cxii]. В других официальных заявлениях военного руководства в качестве главной задачи военной стратегии отмечалось достижение военно-технического превосходства и сохранение его на длительный период, а конечной целью реформирования вооруженных сил определялось придание им способности вести длительные войны различного масштаба как без применения, так и с применением ядерного оружия, а также обеспечение их готовности к немедленным действиям во всех без исключения регионах мира.

В мае 1982 года Министерство обороны США издало «Директивные указания в области военного строительства на 1984-1988 финансовые годы и вплоть до 1990-х годов», в которых изложило программу «наращивания военной мощи». Документом подтверждались установки на завоевание доминирующей роли США в мире с опорой на военную силу. Особое внимание в нем уделялось силам быстрого развертывания, которые готовились для вторжения в любой район мира, где по оценке военно-политического руководства сложится «угрожающая жизненно важным интересам» Соединенных Штатов обстановка. Из состава военно-морских сил в распоряжение командования силами быстрого развертывания намечалось выделить три АМГ и две дивизии морской пехоты.

В силах общего назначения наряду с увеличением количества армейских дивизий и авиакрыльев ВВС[cxiii] ощутимое приращение своего состава, согласно «Директивных указаний», получили ВМС. Это в значительной мере утвердило процесс развития теории военно-морской стратегии и положительно отразилось на содержании конкретных кораблестроительных программ 1980-х годов.

Американская администрация, приступая к реализации новой стратегической концепции, осознавала, что даже значительное увеличение вооруженных сил не гарантирует абсолютное превосходство США в военном противостоянии во всех районах земного шара. Поэтому одним из важнейших направлений деятельности руководства страны в 1980-е годы стало укрепление и расширение военно-политических контактов с целью перераспределения части усилий на плечи союзников.

Прежде всего предпринимались попытки склонить западноевропейские страны и Канаду к принятию согласованного решения о распространении зоны действия ВМС НАТО на все регионы земного шара. Высказывания американских военных руководителей о том, что «Североатлантический союз не должен иметь границ» и что странам-участницам НАТО следует увеличить вклад в американскую глобальную ответственность с начала 1980-х годов, все чаще стали появляться на страницах специальных изданий[cxiv]. В ходе весенней 1981 года сессии Североатлантической ассамблеи с участием членов комиссий по делам вооруженных сил палаты представителей и сената США ими поднимался вопрос о расширении зоны действия блока на Южную Атлантику и Индийский океан. Однако в этот раз его решить не удалось по причине несогласия союзников по НАТО.

Анализируя состояние союзнических отношений с западноевропейскими государствами, американские военные стратеги пришли к выводу о необходимости заключения новых соглашений с целью обеспечения поддержки Соединенных Штатов со стороны других стран за пределами зоны ответственности НАТО. Речь шла о дополнительных усилиях по мобилизации союзников в стратегических районах, значение которых для США возросло именно в 1980-е годы. К их числу Вашингтон в первую очередь относил обширную Тихоокеанскую зону.

Наиболее значительным успехом руководства США на этом направлении явилось достижение качественно нового уровня стратегического партнерства с Японией, выходящего за рамки «Договора о гарантии безопасности»[cxv]. В частности, в мае 1981 года было подписано коммюнике Рейгана-Судзуки о готовности японских сил самообороны защищать морские коммуникации на удалении 1000 миль от Японских островов. В ходе последующих переговоров между Накасонэ и Рейганом (1983-1985 гг.) японская сторона дополнила ранее взятые обязательства, заявив о готовности блокировать основные проливные зоны Японского моря[cxvi]. Достигнутые соглашения позволили с 1981 года планировать совместные военные действия вооруженных сил обоих государств не только на территории Японии, но и в районах, находящихся на значительном удалении от ее побережья. Данное обстоятельство оказало существенное влияние на изменение военно-политической обстановки в регионе и потребовало корректировки содержания военно-морской стратегии, военных планов и планов оперативной подготовки вооруженных сил США на вторую половину 1980-х годов. Так, одним из элементов усиления напряженности обстановки в Азиатско-Тихоокеанском регионе стали ежегодно проводимые учения «Тим Спирит» и «Римпак», в которых, начиная с 1982 года, принимали участие крупные контингенты (до 6 тыс.) морской пехоты США и Японии.

Анализ содержания оперативной подготовки первой половины 1980-х годов также показывает, что она в полной мере соответствовала глобальным устремлениям национальной военной стратегии США «прямого противоборства». К примеру, учения ВМС проводились в районах, охватывающих значительную часть акватории Мирового океана, в том числе находящихся в непосредственной близости от территории СССР. Большинство из них являлись совместными и имели ярко выраженный наступательный характер. По своим масштабам и длительности они значительно превосходили аналогичные мероприятия прежних лет. Нередко в ходе учений военно-морские силы США отрабатывали учебные задачи обнаружения, слежения, выдачи целеуказаний и нанесению условных ударов по реально находившимся в районах учений советским кораблям и самолетам. Так, с 1 августа по 19 сентября 1981 года были проведены взаимосвязанные между собой учения «Оушен венчер», «Меджик сворд», «Оушен сафари», охватившие районы Центральной, Западной, Восточной и Северной Атлантики с участием более 250 кораблей и до 1000 самолетов. Только в 1984 году ВМС США участвовали в 106 крупных учениях, 55 из которых были совместными и нацеленными на конкретного противника. На учениях «Оушен сафари-85» 155 кораблей и 280 самолетов и вертолетов ВМС США действовали против 19 советских кораблей и подводных лодок[cxvii].

Следует пояснить, что корабли ВМФ СССР не случайно находились в районах учений ВМС США. С одной стороны они осуществляли решение задач постоянного слежения за силами вероятного противника и выявления приемов и способов его действий, а с другой — так же как и американские — использовали любую возможность для отработки учебных задач по реальным целям. Поэтому не будет преувеличением сказать, что советский флот являлся единственным видом вооруженных сил СССР, который постоянно находился в прямом контакте с флотом вероятного противника. Однако интенсивность проведения крупных морских и океанских учений советского ВМФ была значительно ниже, чем американских ВМС, которые в отдельные годы осуществляли более 100 самостоятельных и совместных с союзниками по НАТО крупномасштабных маневров.

Столь высокая активность привела к значительному повышению интенсивности оперативного использования сил американского флота, которая по заявлению его командования в 1985 году на 20 проц. превысила уровень времен вьетнамской войны. Это требовало увеличения боевого состава ВМС мирного времени[cxviii].

Таким образом, глобальный наступательный характер стратегии «прямого противоборства» потребовал самого масштабного за послевоенный период увеличения боевых и оперативных возможностей всех видов вооруженных сил. Среди них ВМС была отведена одна из ведущих ролей в стратегических планах Пентагона, что обеспечило наиболее благоприятные условия для развития сил флота.

 

Особенности стратегии «избирательного устрашения»

 

Вместе с тем к середине 1980-х годов в вопросах реализации программ военного строительства США возникли некоторые проблемы экономического характера. Так, к концу первого срока правления администрации Р. Рейгана стало ясно, что сохранить запланированные темпы роста военных расходов в дальнейшем не удастся, ввиду того, что дефицит федерального бюджета США достиг 212 млрд. долларов. Это вынудило правительство и конгресс принять неотложные меры по его сокращению. В 1985 году был принят закон о сбалансированном бюджете и чрезвычайных мерах по контролю за его дефицитом, известный как план Грэмма-Радмана-Холлингса. В соответствии с ним определялись допустимые размеры бюджетного дефицита на ближайшие пять лет с постепенным его уменьшением за счет сокращения расходов в том числе и на военные цели[cxix].

Следует подчеркнуть, что урезание военного бюджета США во второй половине 1980-х годов произошло не по военным, а по финансовым соображениям. Принятые ограничения не отразились на военно-политическом содержании стратегии «прямого противоборства». Однако они не могли не повлиять на ее военно-техническую сторону в части программ развития вооруженных сил, которые подверглись некоторому сокращению. В частности, были снижены размеры ассигнований на кораблестроительные программы. Тем не менее ВМС сохранили за собой право продолжить разработку перспективных видов оружия и начать серийное производство принятых на вооружение новых образцов. Среди последних были крылатые ракеты морского базирования (КРМБ) «Томахок», занявшие впоследствии особое место среди других видов оружия в реализации планов общей военной и военно-морской стратегии США.

Со временем проблемы финансирования и осознание бесперспективности ядерной войны подтолкнули политическое и военное руководство страны к разработке новых вариантов военно-политической и военной стратегии. В 1987 году президент США официально представил конгрессу новую стратегию национальной безопасности, получившую название стратегия «соперничества». Ее сущность сводилась к следующим положениям:

— в военно-политической области — противоборство с СССР в целях его максимального ослабления и укрепления американских позиций в глобальном и региональном масштабах, прежде всего, в богатых сырьевыми ресурсами странах «третьего мира»;

— в области военной экономики — резкий отрыв от СССР в объемах производства всех видов военной продукции за счет активного внедрения передовых технологий;

— в военно-технической сфере — качественный скачок в техническом оснащении вооруженных сил за счет разработки и поставки на их оснащение новых высокоточных систем оружия и высокоэффективной военной техники.

По поводу последнего пункта подчеркивалась необходимость наращивания усилий в реализации проекта создания космической системы противоракетной обороны США, так называемой стратегической оборонной инициативы или СОИ. (Strategic Defense Initiative, SDI)[cxx].

По замыслу разработчиков стратегии «соперничества», все это должно было спровоцировать СССР на более крупные затраты на вооружение и в итоге привести к глубокому экономическому изматыванию Советского Союза, снижению его возможностей гибко и своевременно принимать адекватные меры по обеспечению своей безопасности[cxxi].

В январе 1988 года военные аспекты стратегии «соперничества» были изложены министерством обороны в национальной военной стратегии «избирательного устрашения»[cxxii]. Принципиально новым в ней явилось признание Соединенными Штатами снижения вероятности возникновения всеобщей ядерной войны. Это заключение было сделано после появления открытых публикаций результатов исследований советских и американских ученых, доказавших, что победителей в ядерной войне, после которой наступит так называемая «ядерная зима», не будет. Одновременно стратегией «избирательного устрашения» заявлялось о возможности достижения целей в войне против СССР и их союзников с применением только обычных средств поражения, при этом вариант одновременного развертывания военных действий на всех континентальных, морских и океанских ТВД ставился под сомнение.

Следует подчеркнуть, что, по признанию американских военных специалистов, одним из ключевых факторов, определившим переход к новой военной стратегии, стало принятие на оснащение вооруженных сил США систем высокоточного оружия, отдельные образцы которого по эффективности, как считалось, были близки к ядерному оружию малой мощности[cxxiii]. В этой связи установка крылатых ракет «Томахок» на надводные корабли и подводные лодки вывела американские ВМС на одно из ведущих мест в планах Пентагона, касающихся реализации положений национальной военной стратегии. В свою очередь требование документа о достижении военно-технического превосходства над СССР существенно улучшило перспективу развития сил флота.

В триаде стратегических ядерных сил баллистические ракеты атомных подводных лодок США, как свидетельствуют данные приложения 10, по-прежнему составляли основную часть ядерного потенциала страны. При этом проводимые сокращения в рамках договора СНВ затронули только старые ПЛАРБ, вооруженные ракетами «Посейдон». Для системы «Трайдент» планами американского руководства предусматривалось дальнейшее развитие путем строительства подводных ракетоносцев типа «Огайо» и принятия на вооружение новой ракеты D5.

В целом американские военно-морские силы в 1980-е годы значительно укрепили свои позиции среди других видов вооруженных сил США. Об отношении руководства США к флоту в этот период наглядно свидетельствует доклад, представленный конгрессу президентом Дж. Бушем в марте 1990 года. В нем, в частности, отмечалось, что, несмотря на настойчивые попытки Советского Союза добиться путем переговоров соглашения с США о введении взаимных ограничений в отношении военно-морских сил в рамках договора о сокращении обычных вооружений, американское правительство отвергло эти предложения. В числе причин неприятия инициатив СССР указывалось: «фундаментальные реальности стратегических интересов свободного мира», зависимость экономики США и их союзников от безопасности морских коммуникаций, заинтересованность в «свободе открытого моря для всех стран», необходимость защиты интересов Америки в Мировом океане и др.[cxxiv]

Таким образом, главной особенностью стратегии «избирательного устрашения» являлась переориентация планов строительства и стратегического применения вооруженных сил США на их подготовку к крупномасштабной войне с Советским Союзом с применением обычных средств вооружения, основу которых должно составить высокоточное оружие. В то же время американские ВМС, получившие во второй половине 1980-х годов на вооружение крылатые ракеты морского базирования «Томахок», значительно укрепили свои позиции среди других видов вооруженных сил.

Главной целью национальной военной стратегии США в 1980-х годах являлось достижение полного военного превосходства над СССР и активное противодействие ему в глобальном и региональном масштабах. Следовательно военно-политическое содержание военной стратегии оставалось неизменным, а реализация ее установок осуществлялась путем увеличения состава вооруженных сил и их ударных возможностей. Со второй половины 1980-х годов под влиянием экономических факторов темпы военных приготовлений несколько снизились. Вместе с тем, своевременная переориентация военно-технического содержания американской военной стратегии с наращивания количественных показателей на качественное усовершенствование вооруженных сил путем создания высокоточного оружия и высокотехнологичных систем позволила в значительной мере повысить боевые возможности сил общего назначения, в особенности ВМС. Содержание концептуальных установок национальной военной стратегии США оказывало исключительно благоприятное влияние на развитие военно-морской стратегии и сил флота.

 

Военная стратегия США в условиях изменений геополитической обстановки в мире в 1990-х годах XX –

начале XXI вв. Переход к военной стратегии «региональной направленности»

 

Вступление мирового сообщества в 1990-е годы проходило в условиях коренных изменений геополитической обстановки в мире, связанных с развалом международной системы социализма и ее военно-политической организации – Варшавского Договора. Этот процесс планировался, но его динамика явилась неожиданностью для стратегов Запада. В данной связи сложность прогнозирования его развития обусловили частую корректуру военно-политических концепций, а вместе с ними и военной стратегии США в первой половине 1990-х годов.

Так, в марте 1990 года в ежегодном послании конгрессу президент США Дж. Буш, наряду с признанием снижения напряженности в отношениях между Востоком и Западом, указал на возможность возврата к политике прямой конфронтации с Советским Союзом. Рассматривая его по-прежнему как военную сверхдержаву, американский руководитель предлагал на неопределенное время сохранить основные элементы военной стратегии 1980-х годов, ориентированной на подготовку вооруженных сил к войне с СССР[cxxv].

Вместе с тем, в докладе отмечалось, что при благоприятном для США развитии обстановки в Советском Союзе и странах Восточной Европы в перспективе возможен пересмотр приоритетных направлений стратегии национальной безопасности в пользу региональных интересов. При этом в качестве признаков изменения обстановки в выгодном для Соединенных Штатов направлении назывались: в политической области — коренные изменения в советской системе, которые носили бы необратимый характер и гарантировали невмешательство СССР в политику стран бывшего социалистического содружества; в военной сфере — значительное сокращение вооружений и численности вооруженных сил СССР и конверсия его военного производства[cxxvi].

Начало кризиса в Персидском заливе, вызванного вторжением иракских войск в Кувейт, ускорило процесс перехода к новой военной стратегии. Уже 2 августа 1990 года Дж. Буш выступил с речью, в которой сформулировал направления национальной оборонной стратегии[cxxvii], ориентированной на противодействие региональным угрозам. Эти направления, проработанные в министерстве обороны и дополненные новыми положениями с учетом опыта военных действий в Персидском заливе, легли в основу национальной военной стратегии, принятой в январе 1992-го. В ней, в частности, были отражены глобальные изменения в мире, связанные с распадом Советского Союза. В докладе председателя Комитета начальников штабов вооруженных сил США генерала К. Пауэлла конгрессу в этой связи подчеркивалось, что в новой национальной военной стратегии содержится определенный отход от принципов, на основании которых формировалась военная политика США со времен Второй мировой войны. В числе наиболее существенных из них отмечались «переход от политики сдерживания распространения коммунизма и агрессии со стороны СССР к более разносторонней, гибкой, имеющей региональную ориентацию стратегии, способной решительно реагировать на вызовы текущего десятилетия»[cxxviii].

Центральным положением новой стратегии являлся тезис о необходимости «обеспечения руководства США мироустройством», однако ее главнейшей задачей по-прежнему оставалось сдерживание агрессии путем устрашения[cxxix]. Это обосновывалось в первую очередь сохранением ядерного потенциала в республиках бывшего Советского Союза и возрастанием угрозы со стороны «потенциально враждебных государств», разрабатывающих оружие массового поражения. С учетом данного обстоятельства программу СОИ предполагалось перенацелить на разработку системы, обеспечивающей защиту от ограниченных ракетно-ядерных ударов.

Уроки кризиса в районе Персидского залива внесли соответствующие изменения и во взгляды на подготовку и ведение обычных войн, среди которых стала выделяться категория региональных конфликтов. В этой связи в плане реализации задачи «реагирование на кризисы» предполагалось применение мощных группировок, способных быстро реагировать на изменение обстановки в широком диапазоне от нанесения одиночного выборочного удара до крупномасштабной операции. От вооруженных сил требовалось находиться в постоянной готовности к ведению военных действий (самостоятельно или во взаимодействии с союзниками) в одном «существенном региональном кризисе». Помимо этого, они должны были иметь силы для одновременного обеспечения американских интересов в других районах.

Задача «передовое присутствие» в документе объявлялась «жизненно необходимой» для ответных действий в случае возникновения кризисных ситуаций и «осязаемой демонстрации» намерений США обеспечить свои интересы военными способами. Ее предполагалось решать размещением в различных регионах мира на постоянной или ротационной основе группировок вооруженных сил с обеспечением их заблаговременно созданной системой баз и складов.

В связи с сокращением численности группировок сухопутных и военно-воздушных сил на заморских территориях значительно большая роль в обеспечении решения этой задачи новой военной стратегии отводилась военно-морским силам, для которых уменьшение контингентов, развернутых на передовых рубежах, не предусматривалось.

Задача по подготовке вооруженных сил к ведению глобальной войны претерпела наибольшие изменения. Это определялось фундаментальными переменами, произошедшими в оценке угроз для США. В качестве основных  из них были названы угрозы со стороны Северной Кореи, Ирака и, возможно, Ирана. Однако, несмотря на признание факта снижения уровня «советской угрозы», американская военная стратегия, как и прежде, считала, что она существует. В связи с этим допускалась возможность перерастания региональной войны во всеобщую с участием в ней США и государств СНГ. Поэтому от вооруженных сил требовалось сохранять «способность к воссозданию», то есть наращиванию потенциала до уровня, обеспечивающего возможность ведения военных действий в глобальном масштабе.

В целях реализации фундаментальных положений, провозглашенных в военной стратегии, командованием вооруженных сил США была разработана концепция «базовых сил». Она предусматривала содержание меньших по составу (по сравнению с 80-ми годами) вооруженных сил, но способных выполнять весь комплекс возложенных на них задач в любом регионе мира с применением как обычных, так и ядерных средств.

Процесс планирования военных действий, не достигающих масштабов глобальной войны, согласно новому документу, предполагалось в максимальной степени децентрализовать. На министра обороны возлагалось лишь общее политическое и административное руководство, заключающееся в определении целей применения вооруженных сил и окончательном утверждении соответствующих планов. Функции же выработки замыслов операций, выделения необходимого состава сил и средств для их реализации, адаптации заблаговременно разработанных планов применительно к конкретным условиям обстановки были отданы главнокомандующим (командующим) объединенными (специальными) командованиями, подчинявшимися непосредственно председателю КНШ. В свою очередь работа последнего строилась в тесном взаимодействии с руководителями видов вооруженных сил и других военных ведомств[cxxx].

Исходя из этого, командование ВМС организовывало работу подчиненных органов стратегического исследования и планирования по прогнозированию и определению вариантов использования сил флота в конфликтах различной интенсивности. Эти варианты в последующем были включены в содержание военно-морской стратегии.

Существенным отличием обновленной национальной военной стратегии являлся так называемый «пакетный» принцип организации вооруженных сил. В соответствии с ним вооруженные силы США подразделялись на восемь компонентов: четыре боевых и столько же обеспечивающих. В состав первых вошли стратегические, Тихоокеанские и Атлантические силы общего назначения, а также силы быстрого развертывания. Количество подводных лодок с баллистическими ракетами в стратегических силах по условиям договора СНВ уменьшилось до 18 единиц. Тем не менее, по числу ядерных зарядов они по-прежнему прочно занимали первое место среди других составляющих триады. В Тихоокеанские и Атлантические силы, наряду с сухопутными войсками и ВВС, как свидетельствуют данные таблицы были включены достаточно мощные группировки ВМС общего назначения. Силы быстрого развертывания США включали группировки войск (сил) передового базирования, силы специальных операций и войска (силы), дислоцированные на континентальной части США.

 

Таблица

Состав группировок ВМС в боевых силах общего назначения США[cxxxi]

Компонент боевых сил	Распределение сил по задачам
Зона ответственности	Передовое присутствие	Дополнительно при реагировании на кризисы
Атлантические силы Европа, Ближний Восток, Африка, Средиземное море	Две АУГ, группы амфибийных сил (из состава Атлантического и Тихоокеанского флотов)	Четыре АУГ; одна экспедиционная дивизия морской пехоты
Тихоокеанские силы Зона Тихого океана, включая Юго-Восточную Азию и Индийский океан	Одна АУГ; одна экспедиционная дивизия морской пехоты	Пять АУГ

 

В новой стратегии подчеркивалось, что такое деление базовых сил является средством установления их размеров, а не планом новой командной структуры. Кроме того отмечалось, что, несмотря на ориентацию части сил на определенные географические районы, они могут быть использованы в любом регионе мира.

В обеспечивающие вошли следующие компоненты вооруженных сил США:

Перевозок — для обеспечения перегруппировок большого количества войск (личного состава, оружия и военной техники) в различные регионы земного шара по воздуху и морем. При их создании учитывался опыт подготовки и обеспечения военных действий в районе Персидского залива, накануне и в ходе которых около 95 проц. военных грузов перевозилось морским транспортом.

Космические силы и средства — для решения задач раннего предупреждения о воздушно-ракетном нападении противника, наблюдения, навигации, связи, целеуказания и управления в ходе военных действий.

Силы и средства восстановления военного потенциала — для обеспечения войск (сил) на этапе их подготовки и в ходе длительных боевых действий.

Силы и средства исследований и разработок – для выполнения программ обеспечения и поддержания научно-технического превосходства над противником.

Анализ ряда заявлений политических руководителей США, сделанных в 1991-1992 гг., свидетельствует, что военной стратегии первоначально предполагалось придать долгосрочный характер с сохранением значения ее основных положений по меньшей мере до конца 1990-х годов. В обоснование этого указывалось на неопределенность дальнейшего развития событий на территории постсоветского пространства. Однако, оценивая совокупную военную угрозу со стороны России и стран СНГ, генерал К. Пауэлл в 1992 году высказал версию о том, что в ближайшем будущем военные возможности этих государств будут значительно ослаблены «экономическим и политическим хаосом в республиках, который серьезно затруднит сохранение и эффективное использование военной мощи в глобальном масштабе»[cxxxii].

В реальности же темпы ослабления российского военного потенциала оказались настолько высоки, что позволили президенту США уже в 1993 году в ежегодном докладе[cxxxiii] конгрессу заявить об исчезновении наиболее опасного, по его оценке, источника военной угрозы со стороны России и окончательной переориентации национальной стратегии с преимущественного противодействия глобальной угрозе на «устранение региональных вызовов и рисков», со «сдерживания путем устрашения» на национальную военную стратегию «региональной направленности»[cxxxiv].

 

Стратегия «гибкой и избирательной вовлеченности»

 

Завершение вывода группировок бывших советских войск из стран Восточной Европы, односторонние радикальные сокращения российской армии и флота, проведенные в последующие два года, развал военно-промышленного комплекса еще более ослабили военные возможности Российской Федерации. По оценке Центра стратегических и международных исследований США, проведенной в конце 1994 года, возрождение «советской военной угрозы» в лице Российской Федерации стало маловероятно ввиду чрезвычайного ослабления ее вооруженных сил. Полностью не исключая такую возможность, специалисты центра утверждали, что время предупреждения для США (НАТО) в этом случае составит несколько лет.

Аналогичные выводы содержались во всеобъемлющем анализе комплекса новых и старых «вызовов безопасности США в переходный период», проведенном по указанию президента Национальным университетом обороны, Институтом национальных стратегических исследований и Министерством обороны страны. Вместе с тем, в их оценках стратегической обстановки, наряду с подтверждением факта исчезновения военной угрозы со стороны бывшего СССР, было заявлено о наличии большого количества различного вида других угроз, которым Америка должна противостоять до конца столетия. В этой связи аналитиками делался и вывод о недопустимости дальнейшего сокращения вооруженных сил США и необходимости сохранения и дальнейшего развития их мощного потенциала[cxxxv].

Эти и некоторые другие факторы легли в основу стратегии национальной безопасности США на 1995 год, получившей название «вовлеченности в международные дела и распространение демократии в мире». Содержание этого документа было пронизано тезисами об утверждении главенствующей роли Соединенных Штатов, которые, по заявлению президента Б. Клинтона, являются величайшей державой мира с глобальными интересами и глобальной ответственностью и единственной страной, способной в сложившихся условиях взять на себя руководство миром[cxxxvi]. Исчезновение «угрозы коммунистической экспансии» преподносилась им, как благоприятная возможность для предоставления США поистине неограниченной свободы действий в реализации своих планов.

Ключевая роль в обеспечении успеха осуществления американской стратегии отводилась вооруженным силам. При этом особо подчеркивалось, что «военная сила остается незаменимым элементом мощи» американского государства, а сохранение военного потенциала является непременным условием для обеспечения способности играть ведущую роль в защите общих интересов. Исходя из данного положения, в стратегии национальной безопасности содержался вывод о необходимости сохранения «мощных и гибких вооруженных сил, способных решать различные задачи».

Подтверждением признания ключевой роли вооруженных сил в стратегии США стало заявление Б. Клинтона о том, что он не допустит дальнейших сокращений, способных подорвать их структуру или ослабить боеготовность. Президент обратился к конгрессу с запросом выделить дополнительные ассигнования «для того, чтобы непредвиденное задействование армии в этих операциях не отразилось бы на качестве ее подготовки». Кроме того, он дополнительно выделил министерству обороны на ближайшие шесть лет 25 млрд. долларов для обеспечения должного уровня готовности вооруженных сил и улучшения качества жизни военнослужащих и членов их семей[cxxxvii].

Военные аспекты стратегии национальной безопасности получили развитие в принятой в том же году новой национальной военной стратегии «гибкой и избирательной вовлеченности», содержание которой излагалось в докладе председателя Комитета начальников штабов США генерала Дж. Шаликашвили. Он, в частности, заявил, что «основным предназначением вооруженных сил должна оставаться готовность к ведению войны и одержанию в ней победы, где бы и когда бы это ни потребовалось». В качестве главной цели новой военной стратегии Дж. Шаликашвили отметил поддержание сил, способных принять участие и одержать победу в двух «почти одновременных» крупных региональных конфликтах[cxxxviii].

Военная стратегия «гибкой и избирательной вовлеченности» определяла три главных задачи, которые должны быть способны решать вооруженные силы США: демонстрация военной силы в мирное время; сдерживание и предотвращение конфликтов; ведение боевых действий и их победоносное завершение. К числу других задач относились: обеспечение необходимого присутствия на заморских территориях и в ключевых регионах в мирное время; противодействие распространению оружия массового поражения; участие в многосторонних миротворческих операциях; поддержка усилий по борьбе с терроризмом и иных действий в интересах обеспечения национальной безопасности.

Решать данные задачи предполагалось с опорой на две взаимодополняющие стратегические концепции: «передовое присутствие» и «распространение (проецирование) силы». В соответствии с их положениями рабочими группами объединенного штаба Комитета начальников штабов был разработан ряд возможных сценариев войн и военных конфликтов. Примечательно, что наибольший объем задач в смоделированных ситуациях отводился военно-морским силам, как наиболее боеготовому, универсальному и мобильному виду вооруженных сил, способному действовать не только на океанских и морских театрах, но и на приморских направлениях сухопутных театров.

Стратегия национальной безопасности «в следующем столетии», подготовленная администрацией Б. Клинтона в мае 1997 года, по сути повторяла положения стратегии 1995-го. В ней подчеркивалось, что американская мощь, которая «не имеет себе равных в мире», и лидирующая роль США в мире являются «необходимыми компонентами для достижения цели — сделать Америку более безопасной и процветающей». В содержании стратегии вновь особо акцентировалась роль вооруженных сил в формировании международной обстановки, «отвечающей американским интересам»[cxxxix]. Вместе с тем, в документе признавалось, что пока еще Соединенные Штаты не готовы самостоятельно решить все международные проблемы и их урегулирование требует многосторонних усилий в рамках коллективной безопасности.

Важно подчеркнуть, что подобные высказывания неоднократно звучали в выступлениях политического руководства страны. Их анализ позволяет сделать вывод, что сутью организации коллективной безопасности по американским стандартам являлось использование для урегулирования конфликтов в интересах Америки коалиционных группировок под флагом международных организаций, но при обязательном руководстве со стороны США. Одной из целей подобного подхода выдвигалась идея экономии своих сил и средств. Об этом достаточно откровенно заявляла государственный секретарь США М. Олбрайт в подкомитете конгресса по международным отношениям: «Если мы не создадим институтов и не выделим необходимых средств в рамках распределения бремени по установлению международного порядка, — подчеркивала она, — США придется бесконечно транжирить свой ресурс, волю, солдат»[cxl].

Замысел американского руководства о привлечении других стран к «установлению международного порядка особую актуальность приобрел к середине 1990-х годов, т.е. с началом приема в Северо-Атлантический альянс новых членов из числа бывших союзников СССР по Варшавскому Договору.

Основным направлением в области военного строительства стала реализация решения руководства США начать обновление вооруженных сил. Поскольку выделение значительных средств для строительства «вооруженных сил будущего», по мнению военного командования, значительно снизило бы возможности США по «формированию международной политической обстановки», был избран путь, названный министром обороны У. Коэном «компромиссом между потребностями настоящего и будущего». Этот путь предусматривал перераспределение ресурсов и приоритетов в интересах наиболее рационального сочетания возможностей для достижения целей военной стратегии текущего периода и следующего столетия. При этом решение задачи «вести боевые действия и выйти победителем в двух почти одновременных крупномасштабных войнах на ТВД» опять же мыслилось не иначе, как с привлечением союзников[cxli].

Военно-техническая сторона этой проблемы достаточно подробно излагалась в двух программных документах. Один из них — «Единая перспектива 2010» — разрабатывался в Комитете начальников штабов (июль 1996 г.), а другой – «Всесторонний обзор состояния и перспектив развития вооруженных сил США» – в Министерстве обороны (май 1997 г.)[cxlii]. На основе анализа и прогнозирования основных направлений модернизации видов вооруженных сил до 2015 года с использованием достижений так называемой «технологической революции» авторы документов пришли к выводу о необходимости превосходства над противником прежде всего в информационной сфере.

Установки стратегии национальной безопасности в военно-политической области были конкретизированы в очередном варианте национальной военной стратегии, принятой в сентябре 1997 года. Характеризуя ее основное содержание, министр обороны У. Коэн подчеркивал, что до 2015 года[cxliii] она будет направлена на обеспечение вооруженными силами решения трех главных задач: формирование благоприятной, прежде всего для США, международной обстановки, реагирование на кризисы и подготовку к неопределенному будущему[cxliv]. Примечательно, что в решении первых двух задач ведущая роль отводилась военно-морским силам. Содержание третьей задачи заключалось в реализации идей по перестройке вооруженных сил, изложенных в программных документах 1996 и 1997 годов.

Важно отметить, что деятельность командования ВМС в этом направлении высоко оценивалась министром обороны США. В докладе президенту и конгрессу (май 1997 г.) он, в частности, указывал, что принятие американскими ВМС революционной концепции в военном деле под названием «сетецентричные боевые действия»[cxlv] увеличивает их эффективность и обеспечивает повышение роли сил флота в будущих войнах. Далее У. Коэн особо подчеркивал: «Путем сочетания передового присутствия с сетецентрично организованными силами командование ВМС значительно улучшит начальные условия, в которых находятся американские силы, существенно сократит время реагирования и позволит предотвращать развитие нежелательных для США ситуаций. В войне будущего ВМС внесут большой вклад в реализацию оперативных концепций, определенных в документе КНШ «Единая перспектива-2010»[cxlvi].

В докладе президента под названием «Стратегия национальной безопасности США для нового столетия» (известный под именем «стратегии Клинтона») по сути повторены основные положения, изложенные в предыдущих вариантах стратегии национальной безопасности. В этой связи и содержание американской военной политики не претерпело особых изменений.

Своеобразным отчетом военно-политической деятельности военного руководства страны в сфере реализации требований стратегии национальной безопасности за четырехлетний период стал опубликованный в январе 2001 года доклад представителя уходящей администрации У. Коэна. В документе подчеркивалось, что с 1998 года объем бюджетных полномочий на финансирование Министерства обороны был значительно увеличен. Это в свою очередь позволило направить дополнительные средства на повышение денежного содержания военнослужащих, обеспечение высокой боевой готовности вооруженных сил и реализацию программ их модернизации, что, по мнению военного руководства США, способствовало решению одной из главных задач военной стратегии — «подготовка к возможным вызовам неопределенного будущего». Показательно, что предложенные меры по повышению расходов на оборону получили почти безоговорочную поддержку как консервативно настроенного крыла конгресса, так и членов демократической администрации США.

Что касается реализации задачи по «изменению международной обстановки в выгодном для США направлении», то в этой области отмечалась активизация военно-политической деятельности практически во всех регионах путем размещения американских вооруженных сил за рубежом на временной и постоянной основе, реализации программ подготовки и обучения иностранного военного персонала, торговли продукцией военного назначения, деятельности по оказанию помощи гуманитарного характера, осуществляемой совместно с проведением учений и военных операций, а также мероприятий по укреплению и расширению союзных отношений[cxlvii]. Важным аспектом повышения роли вооруженных сил в формировании благоприятной обстановки было названо «сдерживание» отдельных стран путем проведения декларативной политики, обеспечения американского военного присутствия за рубежом и демонстрация на практике «воли США… всегда и везде, где в этом возникала необходимость».

В этой связи уместно привести выводы из анализа применимости военной силы США за пределами национальных границ в последнем десятилетии XX века, проведенного институтом Брукингса в 1999 году. Как подчеркивал вице-президент института Р. Хаас, «по мере того, как первое десятилетие после окончания «холодной войны» подходит к концу, становится очевидным, что военное вмешательство остается ключевой характеристикой американской внешней политики». Соединенные Штаты, подчеркивал он, использовали или собирались использовать военную силу в многочисленных обстоятельствах и с различными целями. При этом реальные или предполагаемые интервенции происходили во всех регионах мира и включали в себя карательные рейды, удары с целью принуждения, сдерживание, превентивные акции, миротворчество, поддержание мира, содействие в создании государственных институтов и др.[cxlviii]

Наиболее распространенным типом использования американских вооруженных сил за рубежом оказались операции, осуществляемые совместно с правоохранительными органами в целях борьбы с производством и незаконным оборотом наркотиков. С 1990 по 1999 год было проведено около 40 таких операций, в подавляющем большинстве — в Латинской Америке. Далее следуют гуманитарные операции: эвакуация американских и других иностранных граждан из районов вооруженных конфликтов, помощь населению, пострадавшему от стихийных бедствий или вспышек массового этнического или политического насилия. В 1990-1999 гг. было проведено не менее 25 подобных акций[cxlix].

Следовательно, в подавляющем большинстве случаев вооруженные силы США использовались либо в полицейских операциях, либо в гуманитарных целях, причем их применение проходило в рамках четко сформулированного и ограниченного политического мандата, предусматривающего не столько разгром вооруженных сил противника, капитуляцию и смену его политического руководства, захват территории и т.д., но, прежде всего принуждение к выполнению определенных политических условий, сформулированных, как правило международными организациями и институтами.

Вместе с тем военно-политическая деятельность США в последнем десятилетии XX века характеризовалась проведением ряда крупных военных акций против независимых государств без каких либо санкций Совета Безопасности ООН. К их числу в первую очередь относятся: воздушная операция «Лис в пустыне» 1998 года и нанесение ракетных ударов по «террористическим центрам» в Судане и Афганистане в 1998 году, а также операция «Союзническая сила» против СРЮ в 1999-м. В последнем случае массированные бомбардировки Косово и Сербии не были собственно американской акцией, а проводились в рамках коллективных действий НАТО, решение на которые принималось всеми государствами-членами этой организации. Тем не менее, политические установки Вашингтона во многом определили стратегию Североатлантического альянса, а американские ВВС и ВМС сыграли решающую роль в этой операции.

Примечательно, что именно эти военные акции были названы в докладе министра обороны США как наиболее важные, подчеркивающие вклад вооруженных сил в решение задачи «реагирования на кризисы».

Помимо этого в докладе утверждалось, что в настоящее время у Соединенных Штатов нет глобального соперника и вряд ли он появится в обозримом будущем. США превосходят всех по своим военным возможностям и являются единственным государством в мире, способным организовать, возглавить и вести широкомасштабные и эффективные военные операции на значительном удалении от своих границ. В то же время в документе не исключалось, что в долгосрочной перспективе на международной арене могут появиться региональные державы или соперники глобального масштаба, в числе которых назывались Китай и Россия. При этом относительно способности последней восстановить свои наступательные возможности по периферии государственных границ говорилось, что это потребует от российского руководства проведения крупных подготовительных мероприятий, которые не пройдут незамеченными для США.

Таким образом, коррективы, вносимые в содержание военной стратегии США в 1990-е годы, в целом соответствовали изменению международной обстановки и расстановке сил в мире. Вместе с тем продекларированные американскими стратегами изменения свидетельствуют, что в условиях ликвидации противовеса военно-политическим устремлениям США со стороны бывшего СССР американское руководство еще более расширило рамки своих геополитических интересов и по-прежнему стремилось отстаивать их преимущественно с помощью военной силы. Частые смены положений национальной военной стратегии 90-х годов обусловили динамичность процесса развития стратегии ВМС.

 

Национальная военная стратегия США в начале XXI века

 

Согласно закону о реорганизации обороны 1986 года (закон Голдуотера-Николса) администрация США обязана ежегодно представлять конгрессу документ с изложением анализа текущего состояния военно-политической обстановки и своего концептуального видения решения проблемы обеспечения национальной безопасности. Принимая этот акт, конгресс стремился создать систему регулярных президентских обращений к законодателям в виде документа по проблемам безопасности, однако достиг лишь частичного успеха, поскольку это требование выполнялось только администрацией Б. Клинтона. Интенсивность работы демократической администрации объяснялась как необходимостью серьезного переосмысления проблематики после окончания «холодной войны», так и неудовлетворенностью конгресса представляемыми документами.

С приходом к власти администрации Дж. Буша (младшего) порядок представления в конгресс стратегии национальной безопасности был нарушен и почти два года после начала правления республиканской администрации военно-политический курс США официально определялся «стратегией Клинтона» 1999 года. Отчасти этот «вакуум» компенсировался содержанием публичных военно-политических заявлений президента, а также аналитических докладов двухпартийной комиссии под сопредседательством отставных сенаторов — демократа Г. Харта и республиканца У. Радмэна[cl].

Комиссия Харта-Радмэна, состоящая из 14 представителей академических, военных и деловых кругов (7 демократов и 7 республиканцев), в 1999-2001 гг. опубликовала три доклада, в которых полемизировала со «стратегией Клинтона», предлагая перенести акцент в области обеспечения безопасности страны на ликвидацию террористических угроз. Уже в первом докладе комиссии, опубликованном в августе 1999 года, в числе главных опасностей выделялась возможность крупномасштабных террористических актов на территории США. Эти доклады некоторые обозреватели рассматривали как базу для новой стратегии национальной безопасности США, однако в 2001 и в первом полугодии 2002 года администрацией Дж. Буша (младшего) она не была представлена конгрессу.

События 11 сентября 2001 года резко актуализировали проблему безопасности в общественном мнении США. Изменения в области военной политики были продекларированы в выступлениях президента. Их основным содержанием стало «объявление глобальной войны» международному терроризму, центрами которого были назван Афганистан, Ирак, Иран и КНДР. Первенствующая роль в этой войне США отвели военным средствам, провозгласив свое право воздействовать силой на «любые страны», использовать «любое оружие, которое будет необходимым».

В конце сентября — начале октября 2001 года был опубликован доклад нового министра обороны Д. Рамсфелда в виде очередного «четырехгодичного обзора», который отражал взгляды военного руководства страны на состояние и основные направления строительства вооруженных сил в условиях изменившейся после 11 сентября военно-стратегической обстановки в мире.

В докладе определялись четыре ключевые цели военной политики и военной стратегии США: предоставление союзникам и партнерам гарантий твердости намерений и способности США выполнить свои обязательства; убеждение противников в бесперспективности развертывания военного соперничества с США; сдерживание угроз национальным интересам; нанесение поражения любому противнику, в случае если меры сдерживания окажутся неэффективными[cli].

При этом в качестве основного отличия от варианта военной стратегии второй половины 1990-х годов в докладе заявлялось, что США не ставят перед собой задачу планировать подготовку вооруженных сил к участию в двух крупных вооруженных конфликтах в определенных кризисных регионах. Напротив, в нем подчеркивалось, что министерство обороны осуществляет пересмотр своих подходов к планированию строительства вооруженных сил в интересах придания им способности добиваться успеха во всех возможных конфликтах будущего[clii].

Конкретным шагом по практической реализации объявленного военно-политического курса стало проведение операции «Несокрушимая свобода» против Афганистана в сентябре-декабре 2001 года. Данная военная акция не являлась законной и адекватной с позиции международного права, поскольку Устав ООН позволяет государствам применять силу против других государств только в ответ на прямую военную интервенцию. Тем не менее военно-политическое руководство США, используя благоприятную для них обстановку, сложившуюся под влиянием психологического воздействия на большинство населения планеты посредством широко освещенного средствами массовой информации факта совершения и последствий терактов 11 сентября, в очередной раз присвоило себе принадлежащее ООН право на силовое вмешательство во внутренние дела других стран.

Руководители большинства стран мирового сообщества, заявив о поддержке позиции США по отношению к терроризму, прямо или косвенно одобрили последующие действия американского руководства по подготовке и проведению операции против Афганистана, что, на наш взгляд, сыграло не последнюю роль в изменении американской военной политики в сторону еще большей агрессивности.

Вместе с тем официальный доклад президента «Стратегия национальной безопасности США»[cliii] был направлен в конгресс лишь через год после указанных событий. 20 сентября 2002 года так называемое вступление к «Стратегии национальной безопасности США», кратко излагающее основные идеи документа, было распространенно по информационным каналам Белого дома и госдепартамента. Публикации предшествовала масштабная подготовка общественного мнения, в которой участвовали вице-президент Р. Чейни, государственный секретарь К. Пауэлл, министр обороны Д. Рамсфелд, помощник президента по национальной безопасности К. Райс. Ведущей темой выступлений этих должностных лиц стало обоснование необходимости упреждающих действий для обеспечения безопасности США.

Анализируя содержание этой новой стратегии, можно отметить ряд принципиально новых положений в области военной политики, проводимой Соединенными Штатами Америки.

Особо значимой являлась декларация намерений американского руководства использовать военную силу первыми для защиты своих интересов, как на территории страны, так и за рубежом «путем вычленения и ликвидации угроз», прежде чем они полностью сформируются и достигнут американских границ, то есть даже в случаях, когда нападение на США не готовится или невозможно. Примечательно, что при этом не оговаривался уровень угроз, при котором предусмотрено прямое применение силы.

В данной связи аналитики Бруклинского института отмечали, что документ фактически предусматривает три способа или три стадии действий США по отношению к возможным угрозам: отговаривание или разубеждение, военно-политическое сдерживание и предварение. Следовательно, можно сказать, что США не отказались от идеи сдерживания полностью. Однако осталось неясным, где проходят границы, на которых дипломатические разубеждения сменяются военно-политическим сдерживанием, и когда США считают себя вправе прибегнуть к превентивным ударам.

Не менее важным явилось заявление США о намерении остаться единственной в мире страной, имеющей право на применение силы против угроз прежде, чем они полностью сформируются, и не позволять другим нациям «использовать предварение как оправдание для агрессии».

В новой стратегии национальной безопасности США достаточно места отведено вопросам сотрудничества с международными организациями в вопросах укрепления мира и всеобщей безопасности. Однако подобные рассуждения практически перечеркиваются одним из тезисов доклада президента, который заявил: «Несмотря на то, что Соединенные Штаты будут постоянно прилагать усилия, чтобы заручиться поддержкой международного сообщества, мы используем наше право на самооборону и без колебаний будем действовать самостоятельно путем нанесения упреждающих ударов…»[cliv].

Обращает на себя внимание чрезвычайно широкий спектр определенных стратегией национальной безопасности США внешних угроз, которые, по заявлению президента, могут исходить не только от сильных стран, но и слабых государств, а также немногочисленных групп людей, объединенных в сеть тайных организаций[clv]. Иными словами, к категории объектов силового воздействия США могут отнести любое государство или организацию, деятельность которых не совпадает с национальными интересами Америки.

Основными для безопасности США были названы угрозы, исходящие от «государств-изгоев» и террористических организаций, которые стремятся получить оружие массового уничтожения. Этим мотивировался переход от политики нераспространения оружия массового уничтожения к политике противораспространения, предполагающей проведение против таких государств и организаций превентивных мероприятий с использованием военной силы еще «до того, как они получат возможность угрожать США ОМУ* или реально его использовать»[clvi].

Наряду с тезисом об абсолютном превосходстве американских вооруженных сил, «не имеющих себе равных в мире», характерным для содержания стратегии национальной безопасности второй половины 1990-х годов XX в., в докладе президента Дж. Буша (младшего) следует обратить внимание на заявление о том, что США не допустят в обозримом будущем достижения какой-либо страной военного паритета.

Подобные имперские амбиции, наряду с декларацией о переходе к стратегии «превентивных ударов», вызвали наибольший протест у противников «доктрины Буша». Однако именно тезис о необходимости сохранения на неопределенный срок военного доминирования США администрация защищала наиболее жестко. Так, К. Райс в эфире радиостанции PBS 25 сентября 2002 года напрямую заявила: «Спросите себя, предпочли бы вы иметь обратное положение, при котором противник фактически настигает или даже превосходит Соединенные Штаты… так, как Советский Союз… нет, Соединенные Штаты не намереваются позволить этому случиться».

Цели военной политики и военной стратегии США, определенные в докладе Дж. Буша (младшего), практически полностью совпадают с изложенными ранее в докладе министра обороны Д. Рамсфелда за 2001 года. Для их достижения и реализации новых положений стратегии национальной безопасности, в первую очередь обеспечения упреждающих действий, в области строительства американских вооруженных сил предусматривается провести ряд мероприятий: существенно повысить возможности разведывательных структур в целях получения своевременной и точной информации об угрозах, откуда бы они не исходили; упрочить взаимодействие с союзниками в вопросах совместной оценки наиболее опасных угроз; реформировать вооруженные силы в целях придания им способности «достигать решительного успеха за счет проведения скоротечных боевых действий с применением высокоточного оружия».

Показательным, на наш взгляд, является и то, что, впервые за последние 15 лет национальная военная стратегия США была представлена министром обороны Д. Рамсфелдом президенту и конгрессу до официального опубликования новой стратегии национальной безопасности, а конкретно — 14 августа 2002 года. Тем не менее анализ содержания этих документов дает основание говорить если не об их общем авторе, то, по крайней мере, о высокой степени согласованности основных положений военной политики и военной стратегии. В этой связи следует отметить, что разделы, относящиеся к военно-политической составляющей двух документов, практически дословно дублируют друг друга.

В докладе министра обороны США отмечалось повышение роли национальной военной стратегии в начале XXI века, и в данном контексте обосновывалась необходимость ее переориентации применительно к новой стратегической обстановке на «глобальный характер» защиты интересов США и решение проблем, в частности на случай возникновения угрозы «лишения американских вооруженных сил доступа к ресурсам и районам мира». Конкретно речь шла о так называемой «усовершенствованной» стратегии передового сдерживания, основу которой должна составить совокупность развернутых в передовых районах группировок войск и сил, боеготовых средств разведки, нанесения ударов и управления; сил быстрого развертывания, оснащенных высокоточным оружием и способных вести продолжительные военные действия, а также сил и средств по осуществлению информационных операций. Предполагается, что со временем такая «перенацеленная» военная стратегия сделает передовые силы способными при незначительном усилении быстро поражать военные и политические объекты любого противника в любых регионах.

Иными словами, упор делается на усиление американских группировок передового присутствия с целью «поддержания благоприятного баланса сил» в важнейших регионах мира и активизации их деятельности по «сдерживанию» и «устрашению» противника в мирное время и гарантированного его разгрома в войне. При этом военно-морские силы, исходя из изменений в военной стратегии, существенно упрочивают свою роль в структуре американских вооруженных сил.

Одновременно в докладе подчеркивается необходимость повышения наступательных возможностей группировок, развернутых в передовых районах. Данное положение в значительной мере отличается от предвыборной программы Дж. Буша (младшего), в которой декларировалась необходимость сокращения контингента американских вооруженных сил, размещенного за пределами территории США.

В планах реформирования вооруженных сил министерство обороны определило шесть наиболее важных задач, решение которых, по мнению его руководства, обеспечит на длительный срок сохранение американского военного превосходства в мире, что, как предполагается, будет способствовать разрешению наиболее значительных проблем и позволит эффективнее отвечать на вызовы, с которыми США могут столкнуться в будущем. К таким задачам отнесены: защита важнейших операционных баз (территория США, американские войска за рубежом, территории союзников и дружественных стран) и противодействие применению оружия массового уничтожения и средств его доставки; проецирование военной мощи и обеспечение войск в условиях противодействия противника; блокирование возможностей противника по маскировке своих сил; извлечение преимуществ из развития информационных технологий; обеспечение устойчивой работы информационных систем и проведение информационных операций; наращивание возможностей космических систем.

Анализ содержания основных задач реформирования вооруженных сил США позволяет сделать вывод о преимущественно технической направленности этого процесса, основанного на достижении превосходства в области высоких технологий.

Так, решение первой задачи связывалось с выполнением программ ПРО, а также реализацией результатов исследований в области защиты от перспективных биологических угроз. Новые подходы к проецированию военной мощи предусматривали возрастающее применение малозаметных, автономных, гиперзвуковых, беспилотных систем и систем оружия большой досягаемости; расширение возможностей по переброске войск непосредственно с «интегрированных баз морского базирования» и т.д.

Выполнение выделенной в качестве одной из ключевых в процессе реформирования задачи по блокированию возможностей противника по маскировке своих сил не мыслится иначе, как посредством разработки и приобретения технических средств для организации постоянного наблюдения за обширными географическими зонами в интересах обеспечения возможности нанесения непрерывных высокоточных ударов во времени, в пространстве и информационной сфере, в том числе при проведении противником мероприятий по введению в заблуждение американских войск.

Успешное решения третьей задачи — извлечение преимуществ из развития информационных технологий — должно, по замыслу американского военного руководства, обеспечить войска объединенных и многонациональных формирований компьютерными сетями, рассредоточенными на больших площадях с гарантией, что они будут способствовать более продуктивному, чем прежде, изучению обстановки, в том числе получению сведений о своих силах и средствах и войсках противника. При этом совершенствование систем управления и связи, вычислительной техники, средств разведки и наблюдения предполагается направить на полнейшую реализации потенциала боевой мощи преимущественно за счет увязки с компьютерными сетями множества платформ, систем оружия, датчиков и пунктов управления, имеющих доступ к общей картине обстановки. В качестве примера успешной реализации возможностей такого рода интегрированных схем в докладе приводилось нанесение ударов различными компонентами вооруженных сил, объединенными компьютерными сетями, в ходе операции против Афганистана в 2001 году.

В свою очередь важность решения задачи по обеспечению устойчивой работы информационных систем и проведения информационных операций обосновывается ростом зависимости вооруженных сил от информационных систем и расширением возможностей потенциальных противников в направлении атак на компьютерные сети.

Впервые в национальной стратегии США в качестве отдельного направления совершенствования вооруженных сил была выделена задача по наращиванию возможностей космических систем, что обусловливается повышением зависимости США и их союзников, а также потенциальных противников от эффективности функционирования систем космической разведки, навигации, целеуказания и точного времени. В решении данной проблемы предусматривается на основе технического превосходства над противником обеспечить безраздельный  контроль за космическим пространством и тем самым свободу действий американских вооруженных сил во время военных конфликтов.

Глобальные планы Пентагона по сохранению и упрочению своего военного могущества подкрепляются увеличением военного бюджета. Так, динамика прироста ассигнований Министерства обороны по видам вооруженных сил и по бюджетным статьям в абсолютных ценах 2003 года составила более 12 проц.[clvii] При этом наибольшая среди видов вооруженных сил доля финансирования сохранилось за ВМС.

Как уже отмечалось, реакция международной общественности, военных экспертов и официальных представителей многих стран на новую стратегию национальной безопасности и национальную военную стратегию США не однозначна. Заложенная в новых документах идея предваряющих угрозу действий получила широкий спектр откликов: от горячего одобрения до категорического неприятия.

В данной связи небезынтересно отметить заявление Президента Российской Федерации В.В. Путина о возможности нанесения Российскими вооруженными силами ударов по базам террористов на грузинской территории в ходе так называемых операций преследования, оказавшее заметное влияние на дискуссию по проблеме «превентивных действий». Демарш России по отношению к Грузии со всей очевидностью продемонстрировал справедливость предупреждения президента Франции Ж. Ширака, суть которого сводится к следующему: «Как только одна нация требует права на предваряющее действие, все другие страны, естественно, будут делать то же самое». Высказывались также опасения, что «доктрина Буша» взорвет весь мировой порядок.

Суммарно реакция американского общественного мнения (наиболее важная в данном случае для администрации Дж. Буша) характеризуется как осторожный скепсис. Американское общество оказалось не готовым безоговорочно принять доктрину, которую многие считают опасной для США и мирового сообщества в целом, однако и не отвергают ее. Поэтому администрация США получила время и простор для своего рода «обкатки и доводки» новой доктрины. При этом военные эксперты в качестве полигонов для испытания национальной военной стратегии США называют страны «оси зла» — Ирак, Иран и Северную Корею.

В то же время высказываются и предостережения в адрес американского руководства. Так, сопредседатель комиссии США по национальной безопасности Г. Харт заявил: «Нынешняя военная доктринология не ушла далеко от времен «холодной войны» — выработка стратегии находится на начальной стадии, а администрация Буша действует реактивно и во многом воинствующе. Поэтому еще не поздно представить разумные альтернативы бушевским «предваряющим ударам» — эвфемизму, оправдывающему насильственную смену иностранных правительств»[clviii].

Однако в среде большинства политиков Вашингтона не находится желающих выступить с аналогичными «разумными альтернативами». Поэтому очередная военная акция объединенных вооруженных сил США и Великобритании против Ирака в 2003 году (операция «Шок и трепет») была осуществлена как и предыдущая против Афганистана, без санкции ООН в точном соответствии с выдвинутыми военно-политическими концепциями «доктрины Буша» и национальной военной стратегии Соединенных Штатов.

Таким образом, первой официальной стратегией национальной безопасности США в XXI веке является так называемая «превентивная стратегия» или «доктрина Буша», провозгласившая допустимость неограниченного применения военной силы для защиты национальных интересов. В свою очередь подчиненная ей новая военная национальная стратегия США является по сути программой укрепления могущества американских вооруженных сил в целях достижения высокой и постоянной готовности к решению глобальных задач, определенных стратегией национальной безопасности.

В целом в 1990-х годах XX — начале XXI вв. национальная военная стратегия США претерпевала частые коррективы, что было обусловлено сменой военно-политических концепций стратегии национальной безопасности, которая в свою очередь менялась с учетом глобальных геополитических изменений в мире. До середины последнего десятилетия XX века характер нововведений в американскую национальную военную стратегию был в основном адекватен меняющимся условиям международной обстановки. Так, с признанием военно-политическим руководством США исчезновения фактора «советской военной угрозы» направленность американской военной стратегии переориентировалась с прямого противостояния СССР и подготовки вооруженных сил к крупномасштабным войнам на отражение различного рода региональных угроз национальным интересам.

Вместе с тем изменения с середины 1990-х годов системы, сложившейся в мире после окончания Второй мировой войны (основанной на соперничестве двух супердержав), были использованы военно-политическим руководством США, как благоприятная возможность для достижения своих глобальных целей по завоеванию мирового господства. Это нашло отражение в содержании стратегии национальной безопасности и подчиненной ей военной стратегии США второй половины 1990-х годов прошлого века, но особенно ярко проявилось в «доктрине Буша» и сопутствующей ей национальной военной стратегии начала XXI в.

Анализ эволюции национальной военной стратегии США после Второй мировой войны позволяет сделать вывод о непосредственном влиянии на процесс формирования военно-политического, стратегического и военно-технического содержания военной стратегии соответствующих концепций стратегии национальной безопасности, характер которых в свою очередь зависел от направленности военной политики администрации практически каждого из очередных президентов. В этой связи правомерно отметить, что в целом теоретические взгляды высшего американского военно-политического руководства на роль военной силы в решении задач обеспечения национальной безопасности не претерпели особых изменений. Тем не менее, на различных этапах развития военной стратегии в содержании отдельных ее направлений отмечается ряд особенностей.

1. Военно-политическая направленность военной стратегии после окончания Второй мировой войны до начала 1990-х определялась политикой «сдерживания коммунизма», в которой главными противниками были объявлены Советский Союз и страны социалистического содружества. Главная роль в противоборстве двух систем в периоды наибольшего его обострения американской стороной отводилась военной силе.

После дезинтеграции СССР и ликвидации Организации Варшавского Договора, с исчезновением фактора «советской военной угрозы» в обоснование сохранения ведущей роли военной силы в политике США были выдвинуты положения о возникновении и росте различного рода угроз национальной безопасности, в том числе и «непредсказуемых угроз будущего столетия», якобы требующие организации надежной защиты национальных интересов. В течение последнего десятилетия XX века по существу произошла трансформация американской политики с условий «биполярного мира» на «монополярный», в рамках которого США взяли на себя роль единственного «мирового лидера». Данное обстоятельство привело к изменению военно-политической стороны военной стратегии в направлении ее еще большей глобализации и агрессивности.

Уточнение содержания военной стратегии США в 2002 году многие аналитики склонны рассматривать как своего рода рубеж, обозначивший переход американской военной политики от «сдерживания» к неограниченным и неконтролируемым, так называемым «упреждающим действиям», главным образом наступательного характера.

2. Взгляды на характер будущей войны и соответствующие способы и формы применения вооруженных сил США эволюционизировались от абсолютизации ядерного оружия, декларируемой доктриной «массированного ответного удара» и теорией всеобщей ядерной войны 1950-х годов, к принятию военной стратегии «гибкого реагирования» в 1960-х годах. Период 1970––1980-х годов характеризуется разработкой и принятием военно-стратегических концепций, предусматривавших многообразие способов использования военной силы, как с применением стратегического и тактического ядерного оружия в глобальной войне, так и только обычного вооружения в широкомасштабных войнах и локальных военных конфликтах. Вместе с тем, основное внимание в эти десятилетия в США уделялось выработке военно-стратегических концепций, связанных с подготовкой национальных вооруженных сил совместно со странами НАТО к глобальному вооруженному противоборству с СССР и его союзниками по Организации Варшавского Договора.

С середины 1990-х годов факт значительного снижения возможности возникновения войны мирового масштаба в содержании американской военной стратегии получил официальное признание. В этой связи ее военная и политическая сторона была скорректирована на направление подготовки вооруженных сил к ведению военных действий в региональных войнах и конфликтах меньшего масштаба. В то же время сохранилось положение о возможности возникновения крупномасштабных войн и участия в них США.

3. Характер и содержание военно-технической стороны национальной военной стратегии США определялись ролью и местом отдельных компонентов военной силы в реализации задач вооруженных сил. Это напрямую влияло на процесс их строительства. Значительное влияние на развитие отдельных видов вооруженных сил оказывали и субъективные факторы, обусловленные традиционными связями политических и военных руководителей с военно-промышленными корпорациями.

Так, до начала 1960-х годов главным компонентом военной силы была объявлена воздушно-ядерная мощь, основанная на способности стратегической авиации США к нанесению превентивных или ответных ударов с использованием атомного оружия. Сухопутным войскам, как и военно-морским силам в реализации задач военной стратегии была отведена второстепенная роль. В 1960-е годы в военном строительстве упор был сделан на развитие сил общего назначения с определением главной роли сухопутных войск. Одновременно в составе «триады» стратегических ядерных сил стремительно набирала мощь морская компонента — атомные подводные лодки с баллистическими ракетами, тогда как надводные силы ВМС, которым отводилась вспомогательная роль в войне, претерпели некоторый упадок.

1970-1980-е годы по праву можно считать периодом ренессанса военно-морских сил США в связи с занятием ими одного из ведущих мест в решении задач национальной военной стратегии. Именно в эти годы ВМС получили наиболее динамичное развитие.

В 1990-х годах XX века военно-техническая направленность национальной военной стратегии США определялась процессами реформирования и одновременного сокращения вооруженных сил, а также созданием «объединенных вооруженных сил». В этой

связи официально приоритет развития одного из видов вооруженных сил военной стратегией не объявлялся. Однако же, судя по объему возлагаемых и практически решаемых задач, ВМС сохранили одну из ведущих ролей, что напрямую отражалось на их финансировании. К началу XXI века после проведенных сокращений состав американских вооруженных сил стабилизировался. Тем не менее, процессы реформирования и создания «единых вооруженных сил» продолжаются.

Таким образом, после Второй мировой войны национальная военная стратегия США несмотря на различие ее официальных формулировок при разных администрациях сохраняла агрессивный наступательный характер, исходящий из установки на обеспечение Соединенным Штатам позиции силы. Хотя в течение рассматриваемого периода значение военной силы в американской политике и менялось, но она, военная сила, оставалась и по-прежнему остается основным инструментом в достижении главной цели — мирового господства. Следовательно и подходы США к решению широкого спектра проблем обеспечения своей национальной безопасности, испытанные в годы «холодной войны», остались практически без изменения.

Капитан 1 ранга С.Л. ТАШЛЫКОВ