Турок… Мола Гафис Мансур оглы есть не такого звания, как он себя именует

V.V. POZNAKHIREV – «Turk… Mola Gafis Mansur oglu has not the rank, as he calls himself»

Аннотация. В статье в основном на примерах турецких военнопленных показаны случаи их неверного учёта в военном ведомстве России, рассматриваются причины и последствия подобных явлений.

Summary. Using mainly the examples of Turkish prisoners of war the article shows the cases of improper accounting in the Defence Ministry of Russia, discusses the causes and consequences of such phenomena.

ПОЗНАХИРЕВ Виталий Витальевич — доцент кафедры истории и социально-политических дисциплин Смольного института Российской академии образования, кандидат исторических наук

(Санкт-Петербург. E-mail: vvkr@list.ru)

 

«ТУРОК… МОЛА ГАФИС МАНСУР ОГЛЫ ЕСТЬ НЕ ТОГО ЗВАНИЯ, КАК ОН СЕБЯ ИМЕНУЕТ»

 

Воинское звание, будучи важнейшим элементом правового статуса военнослужащего, во многом определяет и режим его содержания в плену, в том числе порядок трудового использования, условия расквартирования, размер денежного довольствия и т.д. Несоответствие же между действительным воинским званием пленника и тем, которое указывается в документах учёта, нередко изменяет объём его прав и обязанностей, необоснованно освобождая от одних и неправомерно наделяя другими. Хотя подобное явление можно считать общеизвестным, с военно-исторической точки зрения оно до настоящего времени остаётся практически неразработанным как в своих общих чертах, так и с учётом внутриполитических, этнических, конфессиональных и иных особенностей конкретных противоборствующих сторон. В этой плоскости интересно рассмотреть русско-турецкие войны XVII—XIX вв., в результате которых в России накапливалось значительное количество турецких военнопленных, и работа с ними имела определённую специфику.

Одной из причин появления в учётных документах пленных неверных сведений об их воинских званиях была плохая осведомлённость российских должностных лиц о военном чинопроизводстве в Оттоманской империи. Тыловые российские чиновники, общаясь с военнопленными и знакомясь с их документами, которых зачастую и не было, преимущественно через «толмачей», нередко плохо представляли себе, чем отличаются, допустим, представители низшего комсостава от среднего, и часто о воинском звании турка судили по длине его бороды. Так, летом 1739 года, то есть в ходе Русско-турецкой войны 1735—1739 гг., сразу одиннадцать османских офицеров, интернированных в Ревель и Ригу, оказались включёнными в список рядовых, и до тех пор, пока это недоразумение не разрешилось, были «с прочими людьми употреблены в работу»1. По той же причине в августе 1854 года, то есть в период Крымской войны 1853—1856 гг., в группе доставленных в Орёл нижних чинов оказался командир батальона одного из турецких пехотных полков майор Ибрагим Исмаил2.

Однако гораздо чаще неверные сведения о своём воинском звании предоставляли сами пленники. Так, в 1738 году, вскоре по взятии Очакова, генерал-фельдмаршал Б.К. Миних докладывал императрице, что «и ещё поныне появляются между ими [военнопленными] многие знатные турки… которые сначала о себе показывали яко бы они из простых»3. В сентябре 1788 года, то есть в ходе Русско-турецкой войны 1787—1791 гг., контр-адмирал Н.С. Мордвинов сообщал Г.А. Потёмкину из Херсона, что «между турками, употребляемыми для работ адмиралтейских, нашёлся один княжеской породы, который скрывал достоинство своё, опасаясь, что предан будет смерти»4. Подобной ни на чём не основанной дезинформации, видимо, верили многие турецкие военнослужащие, о чём, например, говорит такой факт: летом 1854 года в Орле почти одновременно заявили о себе поручик Мустафа Ахмет и прапорщик Юсуф Аббаз, в момент пленения «из страха скрывшие своё офицерское звание» и поэтому содержавшиеся вместе с рядовыми5.

Однако имели место и прямо противоположные факты. Так, Мустафа-ага, пленённый в 1809 году, то есть в период Русско-турецкой войны 1806—1812 гг., сразу же зарегистрировался как «полковник» и на протяжении трёх лет получал денежное содержание в соответствии с названным чином, пока не выяснилось, что в оттоманской армии он был всего лишь денщиком у полковника6. Более того, есть основания полагать, что подобного рода «полковников» среди турецких пленных оказывалось куда больше, нежели тех, кто из-за страха скрывал своё истинное звание. К примеру, в апреле 1812 года каждый пятый османский пленник из числа расквартированных в Слободско-Украинской губернии значился офицером (427 человек из 2100), что для вооружённых сил начала XIX столетия выглядит не совсем типично7.

Впрочем, справедливости ради заметим, что и некоторые россияне не отставали в этом отношении от своего противника. К примеру, командир 36-го пехотного Орловского полка подполковник В.Н. Клевезаль, пленённый в ходе Русско-турецкой войны 1877—1878 гг., позднее вспоминал, что среди его товарищей по несчастью находился «майор Главацкий», получавший от Порты денежное довольствие в соответствии с названным воинским званием, но в действительности бывший всего лишь корнетом8.

ВОЗВРАЩАЯСЬ непосредственно к турецким военнопленным, заметим, что ошибкам с определением их воинских званий способствовал ряд факторов, среди которых далеко не последнее место занимало относительно позднее учреждение в Оттоманской империи регулярной армии, а значит — форменной одежды и знаков различия. По этой причине «знатных» османов, утверждавших, «якобы они из простых», приходилось определять по самым разным признакам, порой достаточно неожиданным. Так. пленный «княжеской породы», о котором говорилось выше, был обнаружен «по примеченному уважению, оказываемому ему от всех турок»9. В октябре 1788 года на одном из судов противника, задержанных нашими кораблями в Чёрном море, оказался офицер дворцовой охраны султана, который «не признавался в этом попав в плен. Только когда нашли его большую шапку, признался, кто он»10. Помимо идентификации «по шапке» и «примеченному уважению» на практике использовался даже такой критерий, как размер бороды. Во всяком случае, генерал-фельдмаршал Б.К. Миних доносил в июле 1738 года императрице, что среди турок «разные видные люди с большими бородами найдены, которые всегда знатные офицеры бывают»11.

Определённую роль в искажении сведений о военнопленных играло, как уже говорилось, и недостаточно глубокое знание российскими должностными лицами, причём даже из высших органов управления, системы существовавших в Турции чинов. Так, в 1739 году Правительствующий сенат направил в Коллегию иностранных дел список пленных с указанием их званий и потребовал сообщить, считаются ли таковые на родине офицерами. Коллегия вынуждена была обратиться за консультацией к прямому начальнику тех, кто фигурировал в списке, — интернированному в Петербург командиру полка янычар, который и подтвердил, что указанные лица «подлинно обер-, а не унтер-офицеры»12.

Что же касается региональных властей, то даже столетие спустя, в период Русско-турецкой войны 1828—1829 гг., в канцелярии Киевского военного губернатора, в ведение которого поступали практически все пленные османы, решался вопрос о том, кем следует считать «юзбашы»13: рядовым или всё-таки офицером14.

Не последнее значение в создававшейся путанице имело и достаточно поверхностное отношение отдельных российских должностных лиц к вопросу регистрации пленных, чем те умело пользовались, присваивая себе те или иные воинские чины и звания. Так, упоминавшийся выше «полковник» Мустафа-ага был изобличён только в 1813 году, да и то лишь потому, что натурализовался в России и уже здесь пожелал вновь поступить на военную службу. Только после этого власти обратили внимание на наличие подчисток в представленном им турецком патенте на чин полковника артиллерии, на то, что при освидетельствовании на его теле не оказалось следов двух ранений, которые имел истинный обладатель патента, а также на то, что в момент пленения «боевому полковнику-артиллеристу» было всего 24 года от роду15.

В феврале 1829 года один из адъютантов Главного штаба, инспектируя пленных, расквартированных в Киеве, обратил внимание на двух бинбашы16 — Османа-агу и Али-агу Ибрагима, чью принадлежность к офицерскому корпусу не подтверждали ни их сослуживцы, ни их начальник Юсуф-паша. Сообщая об этом рапортом на имя управляющего Главным штабом, адъютант делал вывод, что поскольку названные лица «безграмотные и сколько замечено, не отличают себя от прочих пленных ни образованием, ни поступками своими, представляется большое сомнение, чтобы они действительно были бинбашами»17. Однако никакой реакции со стороны Главного штаба на данный рапорт не последовало.

Вместе с тем приведённый пример говорит о том, что среди российских должностных лиц находились и те, кто стремился установить истину всеми доступными способами. Так, осенью и зимой 1828 года канцелярия Киевского военного губернатора вела длительную переписку с кишинёвским комендантом, пытаясь выяснить, действительно ли военнопленный Ариф-ага является «майором»18. В июне 1854 года тульский полицмейстер, заподозрив, что «турок штаб-офицерского звания Мола Гафис Мансур оглы есть не того звания, как он себя именует», предлагал губернатору «снестись с местом или лицом, коим принят означенный турка при взятии его в плен, для учинения вернейшей справки о действительном его происхождении»19.

В подобной ситуации нередко практически единственным источником «вернейшей справки» о действительном воинском звании пленника становились показания его сослуживцев. И источник этот российские власти довольно часто использовали. Так, в отношении упомянутого Мола Гафис Мансур оглы два содержавшихся в Орле турецких солдата сообщили, что он «происходит из духовного звания, за 6 месяцев пред взятием их в плен поступил в их войска во 2-й батальон 4-го пехотного Анатольского полка муллою, т.е. духовною особою, и получал жалованье и содержание офицерское». В том же 1854 году действительное воинское звание «рядовых» Мустафы Ахмета (поручик) и Юсуфа Аббаза (прапорщик) подтвердили полковник Али Назим бей и капитан Мустафа-ага, а «рядового» Ибрагима Исмаила (майор) — «служившие в том же полку один унтер-офицер и десять человек рядовых»20.

Таким образом, фиксация в документах учёта неверных сведений о воинских званиях военнопленных в большинстве случаев являлась следствием либо чиновничьих ошибок, либо умышленных действий самих военнопленных. Следует отметить, что российские должностные лица к такого рода явлениям относились вполне терпимо, вероятно, исходя из того, что в послевоенный период расходы на содержание иностранного пленного будут компенсированы его правительством, вместе с тем всемерно способствуя восстановлению справедливости, особенно в тех случаях, когда речь заходила об улучшении положения пленника, и, напротив, всячески избегая каких-либо действий, могущих повлечь обратные последствия.

 

____________________

ПРИМЕЧАНИЯ

 

1 Архив внешней политики Российской империи. Ф. 89. Оп. 1. Д. 44. Л. 3, 9.

2 Государственный архив Тульской области (ГА ТО). Ф. 90. Оп. 1. Д. 24757. Л. 138.

3 Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 846. Оп. 16. Д. 1566. Л. 49.

4 Российский государственный архив Военно-морского флота (РГА ВМФ). Ф. 197. Оп. 1. Д. 63. Л. 108.

5 Там же. Ф. 410. Оп. 2. Д. 900. Л. 113 об.

6 РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2836. Л. 1, 2, 21.

7 Государственный архив Харьковской области. Ф. 3. Оп. 19. Д. 181. Л. 3—4 об.

8 Клевезаль В.Н. Воспоминания военнопленного // Исторический вестник. 1901. Т. 83. № 3. С. 968, 969.

9 РГА ВМФ. Ф. 197. Оп. 1. Д. 63. Л. 108.

10 Там же. Д. 52. Л. 31.

11 Сборник военно-исторических материалов. Вып. XI. Всеподданнейшие донесения графа Миниха. Ч. 2. Донесения 1737 и 1738 годов / Под ред. А.З. Мышлаевского. СПб., 1899. С. 366.

12 Российский государственный архив древних актов. Ф. 248. Оп. 7. Кн. 410. Л. 346.

13 «Юзбашы» (тур. Үüzbaşı) — «капитан».

14 Центральный государственный исторический архив Украины в г. Киеве (ЦГИАК Украины). Ф. 533. Оп. 2. Д. 326. Л. 373.

15 РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2836. Л. 1, 2, 21.

16 «Бинбашы» (тур. Binbaşi) — «майор».

17 РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 6907. Л. 277, 278.

18 ЦГИАК Украины. Ф. 533. Оп. 2. Д. 326. Л. 348.

19 ГА ТО. Ф. 90. Оп. 1. Д. 24757. Л. 101.

20 Там же. Л. 15, 100, 114, 138, 186.